На улицах Треме, где асфальт давно знает ритм чечетки, где дома стоят под углом к ветру, а балконы оплетают истории, смерть не приходит в чёрном. Она не стучится молча и не сидит в углу.
Здесь, в Новом Орлеане, смерть выходит в свет с блеском — под аккомпанемент медных труб, в боа из желтых перьев, под ритм барабанов и саксофона, под хриплый голос кларнета.
Это джазовые похороны — ритуал, который не объяснить, если ты не шёл за гробом, который качают в ритме. Если не видел, как после первой слезы вдруг начинается танец. Если не чувствовал, как от скорби до ликования — всего один удар барабана.
Новоорлеанские джазовые похороны — это странный, почти невозможный гибрид: погребальный марш, который постепенно превращается в уличную вечеринку.
Как это устроено.
Всё начинается строго. Печально. Brass band — духовой оркестр — выходит вперёд, в чёрно-белом. За ними — гроб. Медленно. Гордо. Они играют “Just a Closer Walk with Thee” или “Amazing Grace”, и прохожие, даже случайные, снимают шляпы. Это прощание.
А потом — поворот. Это называется "the cut loose".
Труба меняет тон. Барабанщик отбивает жёсткий свинг. И оркестр начинает играть что-то вроде “When the Saints Go Marching In”, и всё — началось. Люди отплясывают рядом с гробом. Старушки в панамах, подростки в худи, дяди с тросточками — все. Вдова танцует. Племянник, ещё минуты назад плакавший, вдруг идет в ритме «Второй линии».
Вторая линия — это не просто толпа зевак, прильнувших к шествию. Это его душа. Первая линия — музыканты, близкие, церковные — движутся чинно, сдержанно. А за ними, как прорыв плотины, вливается вторая: все, кто хочет проводить, кто хочет отпраздновать, кто хочет танцем сказать: «Ты жил, и это было прекрасно». Они машут носовыми платками, крутят разноцветные зонтики, приплясывают так, будто именно сейчас начинается жизнь. Это — торжество памяти, танец в честь того, кто ушёл, но не исчез.
История.
Истоки традиции — в африканских похоронных обрядах, в креольских церемониях XIX века, и, конечно, в клубах взаимопомощи — social aid and pleasure clubs, которые обеспечивали своим членам достойные проводы. Это была не только эстетика, но и забота: даже самый бедный житель Треме мог рассчитывать, что его отнесут под звуки трубы.
Это народное прощание, наследие африканской диаспоры, синтез вуду, христианства, джаза, скорби и радости. Это ритуал выживания: принять горе так, чтобы оно не сломило, а стало танцем.
Почему это так важно?
В городе, который в любой момент может быть разрушен ураганом, жить — значит праздновать.
И смерть — это не конец. Это повод вспомнить, кто ты. Кто был он. И сыграть для него — последний, но настоящий концерт.
Когда Луи Армстронга хоронили, это было джазовое шествие. Когда Чет Бэйкер умер — в Европе, но дух его всё равно унесли под звуки трубы. Когда в Новом Орлеане уходит кто-то из "своих" — швея, повар, уличный танцор, — ему полагается brass band и второе дыхание.
И вот ты стоишь.
Ты — турист. Или, может быть, недавно переехал. Стоишь на тротуаре, и мимо тебя проходит оркестр.
Ты не знаешь, кто умер. Но тебе хочется идти за ними.
Ты ощущаешь, что смерть здесь — не пропасть, а мост. Не провал, а переход. И если ты когда-нибудь услышишь, как вдали звучит "I’ll Fly Away" — не спеши уходить. Это не похороны. Это Новому Орлеану снова удалось превратить смерть в жизнь.