Мне пятнадцать. Лето. 1990 год. Каникулы — то самое время, когда душа просит приключений, а тело — покоя и жвачки «Love Is». Мы с папой, младшей сестрой и его знакомыми ехали поездом: сначала Минск – Ленинград, потом пересадка — и уже Ленинград – Петрозаводск. Папа сказал, что надо "показать север, показать природу, показать жизнь". А я подумала: ну хоть покажите туалет с горячей водой сначала.
Поезд, плацкарт, варёные яйца, хлеб, курица в газете, чай в подстаканниках — всё по классике. Сестра спала на нижней полке, папа читал «Огонёк», а его знакомый спорил, кто забыл нож дома. Всё шло по плану, пока на Петрозаводском перроне нас не встретил он — Дождь.
Не дождик, не морось, не "пару капель" — а нормальный, карельский, ливень-перевоспитатель. Вышли — и сразу понятно: здесь зонт — не мода, а система выживания. Город был серый, мокрый, и, казалось, слегка удивлён, что мы вообще пришли.
Папа бодро сказал:
— Погуляем по центру, Элеонора!
А я посмотрела на это «центр» и подумала: погуляем — это ты сильно сказал.
Шли по улицам. Дома стояли как грустные учителя — с поникшими фасадами, облупленной штукатуркой и вечным выражением "ну что вам ещё надо". На остановках люди молчали, как будто радио отключили у всех разом. И вдруг — я замираю.
На магазине вывеска — на финском.
— Пап, — говорю, — это что, финский?
Он спокойно:
— Ага. Тут же рядом. Граница, всё такое.
А я стою и читаю: “Sisäänkäynti”.
Сестра спрашивает:
— Это как, по-русски?
Я:
— Думаю, «Добро пожаловать в дождь». Или «Вход, но подумай дважды».
Это был первый момент, когда я почувствовала — мы в другой стране. Вроде бы СССР, а будто за угол заглядываешь — и уже Европа. Только не с витринами, а с ветром.
Онежское озеро… Это, конечно, не озеро, а характер. Настроение. Шторм в стакане, только без стакана. Ветер с такой силой, что сестра упала на лавку не по своей воле. Я держала бутерброд двумя руками, чтобы его не унесло. Папа смотрел на воду и сказал:
— Настоящая мощь!
А я подумала: Мощь — это когда ты в мокрых носках ещё и улыбаешься.
Магазины были как музеи. В одном — селёдка, в другом — ничего. Всё остальное, вероятно, «по пятницам». Зашли в книжный. Пахло плесенью, бумагой и каким-то советским уютом. Купила себе тетрадку с Петром I на обложке и решила, что буду в ней рисовать комиксы — например, про «Девочку и зонт, которых всё время сдувает».
Уехали тем же вечером. Поезд тронулся, и тут — классика: выглянуло солнце. Я прижалась к окну, мокрая, уставшая, но почему-то счастливая. Сестра уснула, папа читал, и вдруг сказал:
— Элеонора… хороший город, правда?
Я кивнула. Потому что да — он был странный, мокрый, молчаливый. Но… свой.
Такой, что запоминается.
Такой, как бутерброд с колбасой на фоне мокрого озера и финской вывески.
То есть — настоящий.
