— Ты, Ларис, не кипятись, — шёпотом канючил Артём, нервно крутя на пальце пластиковую крышку от стаканчика. — Мы ж по‑доброму зовём: подпиши бумажку, пойдёшь домой, отоспишься.
— Артём, — я опёрлась ладонями о край стола, чувствуя, как дрожит воздух, — скажи честно, вы там наверху уже решили, кто будет крайним?
— Да не мы! — он эмоционально вскинул руки вверх. — Зам приказал. «Оптимизация», понимаешь?
— Понимаю, — кивнула я, хоть на самом деле внутри всё привычно сжалось холодным клубком.
— Так что? — он потёр шею, выуживая последнюю каплю жалости. — По‑хорошему уйдёшь? Иль по‑плохому?
— Погоди, — я улыбнулась, как улыбаются в пассажирском лифте соседи, — дай кофе допью.
Шесть лет я держала этот проект на спинах своих добросовестных отчётов. Шесть лет — ни одного просроченного письма. Потом в коридорах появился он — «антикризисный» зам, гладкий, как обеденный стол в шоу‑руме. После первой же планёрки документы стали исчезать. А на публичном портале отчёты вдруг «самоисправлялись» — цифры послушно растекались, будто от мокрой акварели.
Я подошла к заму с вопросами.
— Лариса, — выдохнул он с анестезирующей улыбкой, — ты чересчур тревожна. Мы теперь в новом ритме. Помедитируй, что ли.
«Тревожна». Слово прилипло, как липкий ценник к пальцу.
— Давай, давай, народ тянется! — распорядился сегодня зам, открывая стеклянную дверь переговорки. Сидели трое: сам «гладкий», мой непосредственный начальник Мишка‑Симулянт, который любил вставлять в каждое предложение слово «фокус», и Аня из HR — зелёная, как мартовская травка, глазёнки‑фары, головой кивает чаще, чем пишет.
— Присядь, — протянул мне зам папку, где уже торчала бумага с готовой датой увольнения.
— Пока постою, — отрезала я, ловя глазами рябь на стеклянной стене.
— Как знаешь. — Он кинул быстрый взгляд начальнику. — Михаил, зачитай.
— Коллеги, — начал Мишка, — результаты квартала… э‑э… вызывают опасение. Проект перегружен отчётностью, допущены методологические промахи. В виду этого…
Я слушала, как чужие рты выворачивают мой труд на изнанку, и раскаты грома внутри становились всё громче. Но я молчала — утыкала взгляд в серебристый диктофон, уютно затаившийся в кармане пиджака.
За неделю до этого я, как обычно, задержалась в офисе до полуночи. Коридоры стихли, лифты спали. И именно тогда услышала за тонкой перегородкой голос зама:
— Её надо снять. Скажем — выгорела. Бумаги переподпишем.
— А совесть? — пискнул кто‑то.
— Совесть мы в этот квартал не заложили, — хмыкнул зам и хлопнул дверцей шкафа.
Я выключила свет, достала телефон и включила диктофон. С того вечера — каждый разговор, каждый шёпот, каждую поправку в Excel я ловила, как пчеловод роевых пчёл. Скрины складывались в папки, на папки росли тайм‑штампы, а над тайм‑штампами подмигивал красный индикатор резервной копии.
— Итак, — подвёл Мишка, прокашлявшись, — руководству придётся… э‑э… принять нелёгкое решение. Лариса, компания готова заплатить выходное пособие, рекомендовать тебя, ну, в... э‑э… подходящее место.
— Подходящее? — я подняла брови. — Например?
— Ну, — зам повёл плечом, — женский клуб по вязанию KPI?
Аня из HR на секунду дернулась: то ли хмыкнуть, то ли захлопнуть рот ладонью.
— Посмешище, — шепнула я себе и вытащила диктофон.
В переговорке словно выключили кондиционер: воздух стал густым, деревянным. Я нажала кнопку.
— Её надо снять. Скажем — выгорела. Бумаги переподпишем.
— Совесть?
— Совесть мы в этот квартал не заложили.
Фразы зазвенели между стеклом и потолком, как ключи, брошенные на кафель. Аня побледнела до цвета обложки трудовой. Мишка опустил взгляд на свой график, где жирным овалом уже был выделен мой «косяк». Зам‑гладкий нахмурился так, будто в зуб зашёл попкорн.
— Вы слышали, — произнесла я тихо. — Теперь давайте по пунктам.
— Лариса, мы можем всё обсудить, — заторопился Мишка. — У нас демократичная культура…
— Здорово, — кивнула я. — Тогда первый пункт: пересмотр формулировки. Не «по собственному», а «в связи с реструктуризацией отдела» — это раз. Второе: компенсация в объёме четырёх окладов плюс неиспользованный отпуск день‑в‑день.
— Четыре? — пискнула Аня.
— Шесть лет бессонных отчётов, — пояснила я. — Третье: письменная рекомендация за подписью обоих руководителей.
— Это… невыполнимо, — прошипел зам, наклоняясь ко мне.
— О, выполнимо, — я расправила плечи. — Иначе завтра же отправляю запись в службу внутреннего контроля и дублирую акционерам. Весь «антикризисный» кейс ляжет на стол с аудио‑приложением.
Зам шумно выдохнул.
— Ты ставишь нас в неудобное положение.
— Как удачно, — мягко ответила я. — Это именно то положение, в которое вы пытались поставить меня.
Пока они шушукались, я смотрела на город‑муравейник за стеклом: серые коробки, рыжие краны, нитки дорог — всё оживало в утреннем смоге. Шесть лет я честно таскала на себе их нешуточные амбиции. Прикрывала отчёты, когда бюджет расходился, как старый свитер. Тут же, за этим столом, меня пытались превратить в молчаливый мусорный пакет с косяками.
— Лариса, — Аня подняла глаза, — мы согласны.
— Запишем протокол, — Мишка щёлкнул ручкой.
— Запишем, — кивнула я, убирая диктофон.
— Так и быть, — сквозь зубы процедил зам, — но условие: запись остаётся у тебя.
— Ребята, — я подмигнула, — я ведь не маленькая. Запись — мой страховой полис. Вскроется новый «методический» прокол — и полис мигом окажется на свободном рынке.
Зам откинулся на спинку, как выбитый ковёр.
Подписали бумаги мы быстро: у таких людей репутация — стеклянный шарик, его берегут, как венчальное кольцо. На прощание я пожала руку Мишке, Ане улыбнулась. Заму кивнула, едва коснувшись пальцами лацкана пиджака.
— Удачи, — бросил он, но в голосе слышался скрип несмазанных петель.
— А вам — чистых кварталов, — ответила я и вышла.
Отдел опустел — время обеда, народ разошёлся жевать роллы и проекты. Я прошла мимо пустых кресел, сложила в сумку ветхий кактус, стопку папок, три кружки («Лучшему аналитику», «Keep Calm and Сверчок», «Пятница, где ты?») и сняла с доски картинку с котом: «Улыбнись, уже почти суббота».
Лифт ехал вниз долго, будто нехотя. В кабине было тихо, только диктофон тёплым грузиком грел карман.
Через месяц я уже сидела в новом офисе — просторном, с окнами на реку, где моторки оставляли рябые следы. Команда — двадцать человек, все шустрые, без пафоса. Директор — женщина лет сорока, с руками скрипачки и голосом штурмана: говорит конкретно, слушает внимательно.
— Лариса, — спросила она в первый же день, — какие у тебя условия, чтоб работать спокойно?
— Честность и доступ к информации, — ответила я, не раздумывая.
— Сойдёмся, — улыбнулась она и протянула мне бейдж.
Иногда на старом почтовом ящике выскакивали новые письма от прежнего отдела — «перенастроить отчёт», «посоветоваться быстро». Я открывала, читала, закрывала. Внутри не вспыхивал прежний страх — грелась ровная, спокойная решимость: если война, то я знаю, где лежит диктофон.
Однажды к обеду в приёмную ввалился тот самый зам, с букетом.
— Лариса, привет, — пробормотал он, разглаживая ленты. — Давай мириться. Там… э‑э… проект без тебя сипит.
— Присаживайтесь, — я указала на кресло. — Чаю?
— Да ну… — он помялся. — Запись можешь удалить? Ну, она же лишняя.
— Я пожала я плечами. — Лишнего не бывает.
Он посмотрел на меня, словно увидел снежную королеву среди июля, и осторожно опустил букет на стол.
— Когда‑нибудь сотрем?
— Когда‑нибудь, — согласилась я. — Когда совесть заложите в каждый квартал.
Он кивнул, поднялся и вышел, оставив на столе пунцовые хризантемы.
Вечером, собирая ноутбук, я кинула взгляд на стеклянную стену, где отражалась я же — чуть усталая, но с ровной осанкой, плечи расправлены.
Я выключила свет, захлопнула дверь и подумала, что иногда лучшая музыка — это щёлкнувшая кнопка «Play» в самый нужный момент.
Спасибо за ваши лайки и комментарии!
Рекомендую к прочтению: