Акиндин • 30 июня 2014 в 3:00
https://proza.ru/2014/06/30/283 + https://proza.ru/comments.html?2014/06/30/283
«Я видела, как отважные воины 875 стрелкового полка 2-й Гвардейской дивизии храбро защищали поселок Баксангэс и Высоту «910» летом и осенью 1942 года. Многие навечно уснули на этой земле. Но герои смертью жизнь не кончают, они живут в сердцах миллионов.
Вот их имена…»
Прочитав эти строки Дарье Игнатьевне Ольховой, которая написала их восемнадцать лет назад, передаю ей её тетрадь, и она прижимает листочки к груди, словно драгоценность. Долго молчит. Я понимаю, что скрыто за этим бушующим молчанием: годы волнений, терпеливого поиска, тревог.
В тетради имена сорока пяти отнятых у неизвестности защитников Родины, адреса их родных и близких. И теперь перед Дарьей Игнатьевной проходят воспоминания встреч с родственниками – радостные и грустные. Каждому из них хотелось узнать место гибели дорогого человека, побывать там, взять горсть земли на память…Да, но и узнанное, и вид могилы – настоящее горе, навсегда похороненная надежда на встречу. Ведь бойцов с войны все ждут домой живыми, особенно те, кто получил извещение «пропал без вести».
- Как попала к вам эта тетрадь?- спросила она.
- Такие тетради, подобно героям, не погибают…
Ходили мы по селению молча. Слов не было. Я не торопил её вопросами, она не могла справиться с волнением, тяжко переживая жестокие бои правдивой памятью. Ничего вокруг не напоминало о том жутком времени. Мирно шумела ГЭС – одна из первенцев отечественной энергетики. Поселок, построенный в начале тридцатых, давно слился с селением, и всё это вместе называлось теперь Кызбурун-1. Скрашивала себя белыми барашками волн, уносясь к Каспию, мутная река Баксан. Заняты своими нехитрыми делами жители. То и дело здоровались они с Дарьей Игнатьевной. От мала до велика все знали её. В эти минуты она была погружена в себя. Ущелье в этом месте широкое, между северной высотой «1100» и южной «910» километров шесть-семь и настолько же северная высота западнее южной. Около трех месяцев дивизия отстаивала высоту «910», враг не взял её, а в январе 1943 года фашисты были выбиты из этих мест. Долина довольно ровная, тишину подчеркивали однообразный рокот на хлебных нивах да шустрый звон на шоссе, соединяющим Эльбрус с Нальчиком.
Постояли у Братской могилы в парке. Молчали и тут. Я читал фамилии, занесенные на мрамор памятника: «Киреев, Козловский, Косов, Павлов, Приходько, Афанасьев, Милев, Низовцев, Коротченко, Пьянков, Рахимов, Укладов, пулеметчик Бессонов…» Семьдесят одна фамилия.
- Ах, Лёня, Лёна…- прошептала Дарья Игнатьевна, достала из старомодной дамской сумочки платочек, приложила к сухим глазам.- Ах, Леня… вот я пришла к вам…
Бывшая учительница с пятьдесят третьего года Дарья Игнатьевна теперь на пенсии. Поиском павших на фронте начала заниматься значительно раньше. Связи со школой не порвала, точнее, связи со школьниками. Ребята – первые её помощники в деле поиска. Она высокая, высохшая, прямая. Платок на голове повязан шалашиком. Удлиненное, худое лицо покрыто сетью морщин, словно вуалью. Губы плотно сжаты, взгляд – в прошлом. . Руки тонкие, музыкальные пальцы длинные, и как-то не верилось, что эта хрупкая русская женщина после окончания вуза приехавшая учить детей грамоте ещё в 1918 году, смогла поднять и удерживать груз непомерной тяжести. Такое тонкое деревце.
Встретились мы на другой день. Она отошла, посветлела, словно увядшее было деревце полили водой.
- Вы завтракали?
- Спасибо!
- Нет. Сперва позавтракаем, а после завтрака примемся за работу. Вы сегодня уезжаете?
- Через неделю.
- Вот за это вы – молодец. В однодневке и приниматься ни за что нечего.
Жила она на втором этаже в двухкомнатной квартире с сестрой Марией Игнатьевной. Из окон видны ГЭС, Высота «910», добрая половина утопающего в садах селения. После завтрака наша комната стала постепенно превращаться в музей, по меньшей мере. Десятки альбомов, сотни газет, тысячи писем и фотографий…
Одна из фотографий привлекла моё внимание. Пять офицеров – не поймёшь, кто из них старше – открытыми юными лицами своими выжали слезу: фото молча сообщало о них больше, чем всё. Понятно же, что это… кто-то из тех, чьи фамилии вырезаны на мраморе… Но нет, смотрели они в глаза – живые и веселые,- и один из них, тот, что в центре, серьёзен. Ясны и улыбки тех, и серьёзность этого, центрального, с двумя кубиками в петлицах, с орденом Красной Звезды на груди, с огромными, как у моряка, небьющимися часами, с огромными ветровыми, как у пилота, очками, вскинутыми над головным убором. Воротничок гимнастерки белоснежный. Представилась сценка: перед тем, как щелкнуть затвору фотоаппарата, он уронил шутку: «Ну, орлы, глянем в глаза потомкам!» Или что-то в этом роде, остальные засмеялись – мгновенье остановилось навсегда. А потом он, взглянув на фото, пошучивал над своими боевыми товарищами: эх вы, вояки, вам палец покажи – расхохочитесь, берите пример со старших!- и показывал на себя, двадцати с хвостиком летнего.
- Кто это?- спросил я Дарью Игнатьевну.
Она пристально следила за мной из-под тенистого шалашика, на удивление вдруг посветлев так, словно сбросила вуаль. Седая смотрит дробящим сердце взглядом, и в тот миг, когда я успел запоздало подумать, уж не обидел её чем, белизной у её глаз вспыхнули лучики, она улыбнулась прощающее и открыто.
- Это Лёня,- сказала.- Киреев.
И та теплота, та трогательная тональность в голосе, с какой она произнесла имя, подсказывали, как дорог ей этот человек – ближе родного, как много знает она о нём, и откроет сейчас что-то очень-очень важное. Я не ошибся в ожидании.
- В центре командир батальона, а справа и слева его боевые товарищи. К нам пришли они в начале августа, расположились в поселке и заняли оборону по правому берегу реки. Надо было защитить ГЭС, надо было остановить врага, а затем разбить.
О Леониде Кирееве сложили легенду, но не думаю, что легенда не соответствует действительности. Как-то все мы сразу выделили его и запомнили. Рубахой-парнем он не был, но шутку любил, с ним было легко в то тяжелое время, к нему все мы тянулись душой, особенно, ребятишки. В нём жила воодушевляющая окружающих открытость, притягательность. Люди ведь стремятся к тому, кто умеет серьезное подавать легко, и, доводя до смешливых колик других, сами остаются невозмутимыми. Он был очень добр, что, как известно, подделать в себе невозможно, черствость всегда просочится, обнажая сухость сердца или коварство. Его бойцы и командиры с любовью и нежностью берегли Родину. Тут все, как один, были они единомышленниками. А он – как отец: его слушались и бойцы, и мы. Всегда подтянут, бодр, одет как с иголочки, всегда в деле, и то, что он сказал, никто не брал под сомнение. Вот говорю, говорю и не могу назвать главное в нём: он был примером, он был зрелым командиром. Скажу так, не сомневайтесь, это правда.
Враг падал сюда лавиной. Но батальон Лёни отражал атаки. Наша дивизия опередила врага, став на его пути. Немец споткнулся о правый берег Баксана, и это тоже правда. Где-то к двадцатым числам августа брошена была сюда гренадерская горно-стрелковая дивизия убийц. Разгорелся жестокий бой..
Мы укрывались в подвалах. Страшно было от стрельбы и взрывов, но ещё страшней становилось, когда наступала тишина. Как там Лёня? Горсточка наших бойцов – что против силы? Вторая гвардейская дивизия окапывалась ещё на высоте «910», а Лене приказано было стоять. Однажды мы услышали такой дикий гул, что от одного только этого гула можно было умереть или тронуться головой. Летели самолёты, черней тучи закрыто было ими небо. Ущелье вздрогнуло. Бомбы бросали на высоту «910», но доставалось и батальону. Потом ещё клокотала артиллерия. Наступила тишина. Конец?
Нет! Мы опять услышали ответ наших автоматов и пулемётов. Бойцы живы, они сражались! Гитлеровцы лезли в атаки одну за другой. Подбросили ещё румынов. Батальон стоял. Дивизия понесла большие потери… А в ночь с 23 на 24 августа тишина наступала трижды. Прозвучало: «Ура!.. Ура!...» И опять всё стихло…
Днём фашисты выгнали нас на улицу. Штурмовали высоту «910». Впереди гнали толпу людей, а сами прятались сзади… Как воевать… как… Берега Баксана были завалены черными трупами, они и своих не хоронили…
Но легенда о Лене на этом не закончилась, легенда только начиналась. Так случилось, что у наших вышли боеприпасы. Леня повел батальон в рукопашную. Говорят, в рукопашной схватке уничтожил он два десятка врагов. Говорят, он получил восемнадцать ранений. Говорят, его не нашли ни среди живых, ни среди павших. Командир дивизии генерал-майор Ф.В.Захаров две ночи подряд посылал разведчиков за ним в захваченный немцем посёлок, но Лёню не нашли. Одни говорят, что его раненого вынесла с поля боя девушка осетинка, другие – кабардинка, третьи – какая-то учительница… После освобождения Баксангэс в шерстяном свитере местной вязки мы похоронили Леню в Братской могиле… Кто же предал его тело земле у трёх акаций, где был он обнаружен?.. Василий Иванович Никишин, его боевой друг, здравствующий и ныне, рассказывал, что оригинал этой вот фотографии…- Дарья Игнатьевна взяла в руки фото, продолжила: - Он увидел на стене у Елены Григорьевны Рясной, нашей, из поселка Баксангэс, девушки. Есть ещё легенда, что смертельно раненого Леню перенесли к себе сестры Рясные. Елена Григорьевна с нашими войсками ушла на фронт, а после войны переехала в Невыномыск.
Леня погиб как герой.
Похоронили мы павших. И оказалось, известны нам только семь фамилий. Без имен и отчеств. Имя сохранилось лишь Киреева – Леонид. А остальные? Начался поиск. Много раз писали мы в военный архив, чтобы узнать адрес Киреева. Наконец в 1967 году получили ответ: Киреев родился 12 сентября 1921 года в Смоленской области Шумяченского района в деревне Ново-Заселье…
Какова же была наша радость узнать: его мама Мария Фоминична и старший брат Александр были живы. Они приезжали сюда, мы породнились. Саша, майор в отставке, прошел через всю войну, а средний их брат Коля, лётчик, погиб в боях за Прибалтику. Святыми слезами полили они дорогую могилу. Как же всё это неестественно: на месте гибели человека знают как героя, а на родине не знают ничего… Велико было горе Марии Фоминичны, но велика и гордость: это её три сына громили извергов, защищая нас всех. В местном музее увеличен портрет Леонида Киреева, под ним подпись: «Герою Кавказа». Живые цветы. Листья дуба.
Закончилась командировка, а я всё не могу покинуть эту ставшую родной женщину. Она рассказывала и рассказывала об августе месяце в жизни Леонида Никитовича Киреева.. О десятке подобных его судьбах. Альбомы, папки, письма, фотографии. Фамилии, фамилии, фамилии. Гора фамилий – неприступных для любого врага, как Эльбрус.
…Снова стояли мы у Братской могилы. Теперь я знал: Леонид Киреев – из Смоленской, Михаил Козловский – из Московской, Василий Косов – из Тамбовской, Иван Павлов – из Ленинградской, Борис Приходько – из Ростовской, Дмитрий Афанасьев – из Липецкой, Иван Милев – из Тюменской, Павел Низовцев – из Брестской, Иван Коротченко – из Астраханской, Николай Пьянков – из Челябинской, Сакарбай Рахимов – из Хорезмской, Николай Укладов – из Горьковской (Нижегородской), пулемётчик Бессонов – пока не разыскан… Семьдесят одно сердце единой болью охватило всю страну.
(Кабардино-Балкария)
________________________________________________________________________________
Публикуется по сохраненной копии вышеуказанной страницы сайта proza.ru.
См. также оцифрованные документы ЦАМО РФ по теме:
________________________________________________________________________________