Когда закончится последняя война,
Меня вы непременно известите,
Гармошечку к окошку прислоните,
И птицы защебечут мне: Весна!
Я к вам приду ненадолго.
Часок побуду,посмотрю цветущий сад.
Всех обниму,сыграю свой вальсок,
И с легким сердцем возвращусь назад.
Дед мой, Василий Миронович, часто и с подробностями рассказывал мне о войне. Усаживаясь рядом со мной на скамеечке, положив свои большие руки на колени, он вспоминал:
«Что и говорить- война быластрашной. Целые дивизии были брошены под огонь фашистов, а у наших солдат - винтовочки, да и не все призывники были готовы к бою. Мне повезло: в октябре 1941 года послали нас под Калач на Дону, дали на отделение двенадцать винтовок, по пятнадцать патронов и по две гранаты без запалов . А в1942 году перевезли нас на станцию Сватово Ворошиловоградской области. Там наше пополнение не успело и закрепиться, как немцы стали обстреливать и отражать удары было тяжело. Бои шли горячие, везде крики, суматоха, огонь и командиров наших не видно было. А когда настала передышка мы поняли, что попали в окружение. Непонятно было где фронт, а где тыл, где наши, а где немцы. И решили мы с товарищами выбираться сами по звуку боя. На третий день вышли на дорогу. А войной-то и не пахнет: чуть копотью несёт и гудом далеким, словно гроза ушла. Трава не примятая , даже кузнечики стрекочут, и трава полынком пахнет. Слышим-гудит машина, обрадовались, но «нарвались» на немцев. Всё, думаем -хана нам! Стоим мы двенадцать оборванных солдатиков с закопченными лицами на возвышенности у дороги. Останавливается грузовая машина, а в кузове немецкие автоматчики. Наставили на нас автоматы, но стрелять не стали и поехали дальше. Так мы остались живы. Страшно было, казалось, сердце переставало биться. Вот тогда-то мы и упали в траву. Земля родная ,видимо, сберегла нас. Но мы решили двигаться дальше и только на девятые сутки вышли к станции Качалино. А уже в сентябре 1942 года нашу дивизию перебросили под Орел. Я воевал в 307 дивизии 19 стрелкового полка младшим сержантом, командиром отделения до июля 1943года. В одном бою под Орлом я уничтожил двадцать девять фрицев и сжег один танк «Тигр». У меня была бутылка горючего. Но некому было подтвердить, вокруг не было ни командования, ни живых солдат. Думал, Героя Советского Союза дадут, а дали медаль «За Отвагу». И то вручили в 1966 году, когда уже война закончилась , и я работал в городе Котово Волгоградской области. И дали книжечку:
«Иди ,Василий Миронович, получи в банке деньги». Я пошёл , в банке подсчитали , получилось 280 рублей. О! думаю , очень хорошо. Потом ещё реформа- осталось 28 рублей,тоже хорошо думаю, потом ещё пересчитали, осталось 2 рубля 80 копеек. Вот доложил 7 копеек ,купил бутылку водки и выпил за Медаль».
Дед опускает голову, поправляет руками клетчатую рубашку, вздыхает и, подняв брови продолжает:
«Думаешь, откуда брались силы? Я и сам удивляюсь. Мне уже тридцать пять годков было, жизнь повидал, а многим солдатикам по семнадцать- девятнадцать лет. Не все выдерживали, под пули лезли. А надо было терпеть и голод , холод , боль и страх. Это только в кино красиво показывают про горячие обеды в котелках. А мы-то голодными были по двое-трое суток, полевая кухня не успевала за армией, и мы шли в атаку с винтовочками, зная, что идём на верную гибель. В боях под Орлом творился настоящий ад: взрывы всё небо закрывали, танки горели свечками. А немецких танков-то была «сила»! Первое время у нас творилась страшная неразбериха. Поле перед нами горело, на земле лежали наши убитые солдатики, убитые немцы, танки раскатывали поле в огне и черном дыму. Один танкист пытался вылезти из горящего танка, но так и повис из люка- некому было помочь. Не слышно было никаких команд. Голова раскалывалась от гула, стрельбы, огня и горького дыма».
Василий Миронович вздыхает, но смотрит на меня с улыбкой. И я не пойму, как дед так спокойно говорит о войне. Гладит меня по голове: «А вот был такой случай . Стояли мы в обороне у села Никольское Курской области, там лощина была неохраняемая, а на той стороне домик маленький, куда привозили обеды. А по лощине мины были установлены одна возле одной, но мы колья воткнули, где безопасно ходить и коноплю набросали- по ним и бегали и за домик хоронились. В домике бойцы находились человек по пять. Дружок мой Сизиков Петро и говорит мне:
«Иди Мироныч покушай, я тебе там оставил еду в котелке». Но не успел я дойти, снаряд попал прямо в домик, одну стену пробило и вторую стену. Одного бойца убило. Вот мой обед и взлетел в воздух, а я живой остался. Но мы продолжали бегать кушать и за печку становится, думали, что печку-то не пробьет. В нашем взводе почему-то все время двенадцать человек было. Один придёт, двоих убивало. Голодали часто, спасибо нашли мы погреба на нейтральной полосе: там картошка осталась гнилая, вот натрём на противне мы эту картоху и ночью, чтоб дыму не было в блиндаже пышки напечём. Немцы были со стороны лощины в лесу, а мы на стороне жилых домов. Да жилые дома вряд ли можно так назвать- сплошь погорелые.
Эх, там под станцией Поныри жаркие бои шли,немцы сильно укрепились, танков у них было много. Шли бои и у села Никольское. Зима была трудная и снежная, немцы сопротивлялись здорово, родная артиллерия хорошо поддерживала пехоту, и в феврале 1943года наши войска взяли станцию. Но бои в районе Понырей не прекращались аж до июля. А зимой мы часто попадали в окружение. Помню, как-то затихли взрывы, Андрюшка пошёл получать провиант, принёс хлеба, сухариков и сахар -получил на всех. Я подобрал где-то мешок и подшил под шинель- в декабре холодно было, теплого обмундирования не выдавали. И вот мы четверо пошли искать, где бы переночевать. Эх, я в темноте и упал в траншею, сильно ударился, нога долго болела. Поселок весь погорел, к счастью нашли мы маленький домик, а хозяйка говорит:
«О! Ребята! Я бы вас приняла, но места мало».
Но сжалилась и пустила, мы и переночевали. А утром смотрим-маршевая рота ушла без нас. Старшина говорит:
«Хорошо что отстали,у меня еда осталась».
Вот набрали мы продуктов: хлеба, сухариков, сахар, консервов- считай повезло ».
Дед наклоняется и берёт рыжего кота на колени, уж очень он любил своего «Рыжика». Продолжает со вздохом:
«А еще был такой случай. Как-то совсем у нас животы подвело- два дня полевая кухня не смогла добраться до нашей дивизии. А тут как праздник: подъехали повозки, разбили палатку, дымок пошёл и запахло едой. Солдатики побежали к палатке с радостными лицами, перебрасываясь на ходу одобрительными словечками. Ванюшка, мой товарищ, торопит меня, а у меня, как назло, нога занемела. Я нагнулся, чтобы размять ногу в сапоге, и тут раздался взрыв. Снаряд попал прямо в палатку. Все погибли.
Я лежал на земле, отброшенный взрывом , сапог Ивана с оторванной ногой упал возле меня. Ой-ёй! В голове моей всё потемнело, долго не мог я унять головокружение и шум в ушах. Часто мой Ванюшка снился мне. К вечеру набралось нас ,оставшихся в живых, человек десять. Досидели мы до ночи в траншее, а потом пошли к станции Поныри. Нашли возле станции мешок с крупой и комбижиром -вот это была удача! Наварили мы этой крупы и наелись, ночевали в блиндаже ,а на ночь выставили охрану. Утром прибегает офицер и кричит:
«Танки! Танки немецкие много, целая туча прет!»
Побежал я к блиндажу ребят своих предупредить. Я хоть маленьким был, но всё -таки начальник, вот и приказываю, чтобы половина взвода, а это всего-то шесть человек наступала на танки, а остальные пошли в обход , думали зайдут в тыл к немцам. Перебежали мы через железнодорожную насыпь. Тогда народу выбили много, но мы благополучно схоронились в саду, который был рядом, нас и не заметили. Вот тебе и тыл. К вечеру пересекли лощину и дошли до села Никольское, там меня и ранило в ногу и руку. Я и число запомнил - 8 июля 1943года. Кровь хлестала прямо в сапог, Скачков Яков Тимофеевич, он раньше санитаром был в санчасти, перевязал мне ногу и руку».
Дед смешно поджимает губы и вспоминает о своем ранении, как будто это было вчера и продолжает:
«И я пошёл хромая до санчасти. Майор и говорит: « Вот вас у меня пятьсот человек раненых- всех взять не могу. Кто может идти, то добирайтесь в тыл своими силами».
Мы вышли с товарищами на дорогу и нас удачно подобрала машина, довезла до железной дороги. Смотрим, идет маршевая рота -пополнение на фронт. Шофер хотел перебегать дорогу, чуть его не расстреляли за это. Почему - не знаю. А потом мы узнали, что у Понырей началось наступление советских войск и в конце июля освободили и город Орёл».
Я смотрела на лицо своего деда, на его седые, все еще кудрявые волосы, на изрытый оспинами нос и добрые прищуренные глаза. И не было на лице деда ни капли злости и раздражения. Спокойно, как о самом обыкновенном, рассказывал он о страшных этих днях войны. А я все допытывалась:
«Ну как там, как было на Курской Дуге?»
Дед, качая головой, продолжал: «Говорю тебе - ничего мы не знали про Курскую дугу, а вот Орловское наступление для нас было смертельным. Эх, столько бойцов сложили головы и не рассказать! Сначала налетели немецкие «Хенкели» и земля стояла дыбом, а после -тишина и наши позиции переставали существовать, живых практически не оставалось. Не всегда полевые командиры согласовывали свои действия с командованием, связь прерывалась, куда бежать? Военные начальники видимо берегли танки, выставляли вперед пехоту под огонь фашистов. Спасибо нашим самолетам, помогали крепко- бомбили и бомбили. Без них мы там все полегли бы . Под Орлом я полгода воевал, мы ходили в разведку. Три группы по десять человек. Две группы на захвате, а одна в обороне. Я больше всех был и сильнее -так меня ставили вытаскивать раненых с поля боя».
Мой дед Василий Миронович был мастеровой человек, любое ремесло ему было под силу. Знаю, что дом они с отцом Мироном Иосифовичем сами срубили. Дед построил веранду к дому , классные рамы для пчёл, ульи и бочки. Он рассказывал: «Приходитодин раз офицер к нам в батальон, выстроил бойцов и спрашивает:«Кто знает бондарное дело -шаг вперед».
Я вышел и товарища, земляка моего, за собой потянул, а он мне шепчет: « Не умею я».
Отобрали нас человек двадцать, собрали небольшой отряд и послали на Урал. Жили мы в небольшом городке, делали бочки для соления. Наверное, полгода пробыли в тылу, а от нашего батальона только два бойца и осталось».
Дедушка лечился в госпитале в рабочем посёлке Рудня с июля 1943года по январь 1944 года. Улыбаясь рассказывает:
«Прицапали мы с товарищами до Камышина, а там арбузов было завались, вот мы наелись от пуза. И то было счастье! А добирались мы трудно:сначала довезли нас в товарняке до города Елец, потом дали направление в госпиталь в город Грязи. Довезли нас до города, а госпиталь говорят разбомбили. Поехали дальше. Затем раненые стали появляться с разных сторон: кто с попутным поездом, кто на перекладных, на подводах, многие шли пешком. В городе Мичуринске в госпиталь нас не приняли, сказали что переполнен ранеными -поезжайте дальше в тыл. Так мы доехали до Рудни Сталинградской области, а это совсем недалеко и от моего дома. Для госпиталя было отведено здание Руднянского педагогического училища с общежитием. Раненые поступали даже с Украины, а с сентября 1942 года прибыл эшелон с ранеными из Сталинграда. Раненых было много,лежали в коридорах, прямо на полу стояли кровати и раскладушки. Перевязочного материала не хватало, санитарки уносили домой тряпки и бинты стирать и гладить. Мои раны заживали хорошо, организм у меня был крепкий. У некоторых бойцов раны загнивали, вызывая сепсис, каждый день уносили умерших,а их место занимали вновь прибывшие раненые. Я написал своей жене Анисье Фёдоровнеписьмо, и она приехала из хутора Прыдки, привезла хлеб и молоко. После госпитального скудного пайка я побывал в раю - пил молоко из бутыли, ел хлеб, испечённый в печи. А еще она привезла керосин, чтобы вывести у меня вши» .
Дед иногда прерывал свой рассказ, вздыхал и гладил своего рыжего кота, который пристроился возле него. Кот мурлыкал, а дед продолжал с того же самого места:
«После госпиталя военком командует нам ехать до станции Матышевона Сталинградский пересыльный пункт. А потом нас человек триста повезли на барже по Волге до Сызрани. Ехали мы пять суток, а в дорогу дали нам сухарики и три селедки. Смотрю, у одного бойца, который вроде как поваром раньше работал, большой мешок . Вот я и говорю своему товарищу:
« Ложись рядом и посмотри, что у него там в мешке».
А этот боец с мешком оказался из хутора Попки, земляк считай. Ну я ему и говорю:
«Что у тебя в мешке?» А у него были печатки с пшеном».
Увидев мое удивленное лицо, дед объяснил:
«Это каша из пшена в пачках по 200грамм, такие выдавали для сухого пайка».
Дед продолжал: «Вот я и спрашиваю у него:
«Будешь нам давать?»
«Буду понемногу»,-отвечает он.
Так мы доехали до Сызрани. Потом пересадили нас на поезд. Отоварили опять же по 300 грамм сухариков и по 2 кусочка сахара. На каждой станции останавливались и забирали новых бойцов. Смотрим, на одной станции: бабка пышки с картошкой таскает в корзине по 10 рублей за пышку, а у нас денег нет. Вот я и говорю своему товарищу:
«Ты зайди сзади да и стукни по корзине».
А я своих товарищей предупредил: «Приготовьтесь собирать!»
Вот он как стукнет по корзине, пышки и разлетелись, а мы с товарищами их и расхватали: я схватил аж семь пышек, Андрюшка восемь, а чо делать? Голодные были , подыхать -то неохота. Из Сызрани повезли нас солдатиков в Москву на пересадочный пункт, а я с семнадцатью товарищами отстали. Нас попросили поработать на мельнице , и прибыли мы в Москву на станцию Кашира 18 января 1944 года. А потом под Горьким направили меня учится на младший комсостав. Там я отучился и вернулся опять в свою часть. А тут вызывает меня командир:
«Мироныч! Можешь сделать мне деревянный чемодан? -дам отпуск».
И на следующий день он назначил меня столярничать -рамы делать. А вот товарищ мой, он обмерял окна, залез на крышу да и убился. Эх, и войны-то не видел! Потом направили меня в город Муром и присвоили звание младшего сержанта. Построили нас всех в казарме, выдали бельгийские шинели, крепкие , теплые. Составили команду: Колю Жильцова, Федю из Аральского моря, Ванюшку из Коми ССР и еще четырёх человек и я вышел. Спрашиваем: «Куда такая команда?»
Командир отвечает:
«Дельные бойцы нужны».
Но на войну мы сразу не попали, целый месяц лечили нас от педикулёза. Мыла не хватало, да и в баню не водили. За это командира нашего отозвали, прислали нового, который приказал скинуть всю нашу одежду. Мы выкинули наше барахло в окно. Повели всю команду в баню и выдали новое обмундирование. А мы старую одежду прожарили в баке и обменяли на литр водки. Пока полевой кухни не было, мы ходили в деревню Таракановка, где варили мясо. Приходим утром , а связист говорит:
« Ваша команда отправляется на задание , идите к генералу в Муром» .
А уже в январе 1944 года нас определили в 52 Учебный полк 14 артиллерийской дивизии. Вызывает меня командир и говорит:
«Ну что с вами делать?»
И дали направление в Польшу. Месяц целый ехали мы поездом до города Краков , а оттуда в город Котовице. С войсками реку Прут форсировали, с боями взяли город Рацибуж. Уже к этому времени все чувства притупились, все бегут , орут, взрывы, огонь, а ничего уже не страшно. Я надеялся на судьбу. Жена моя, Анисья Фёдоровна, зашила мне в рубашку молитву «живая помощь», но я её потерял где-то. И вспоминать не хочется. В Польше я запомнил слово «бимбер»-так называли поляки свой самогон. После войны всех в своей семье приучил к этому слову, остальные и не догадывались,что за «бимбер».
Дед прищуривается, словно что-то увидел в глубине сада, улыбается и продолжает вспоминать. Про окончание войны дед рассказывал особенно интересно, он с любовью гладил своего рыжего полосатого кота, продолжал :
« Войну я закончил в Чехословакии в 38-й Гвардейской стрелковой Лозовской Краснознаменной дивизии 113-го Гвардейского полка. В конце войны наша часть стояла под Мораво-Остравской. А у меня товарищи отпетые были. Останавливают как-то немцев на телеге с парой лошадей и говорят: «Давайте «урн» -часы значит , а они испуганно отвечают:
« У меня цап-царап уже» .
А товарищ мой закатил полог в телеге , а там и часы, и несколько тысяч марок -куча целая! Федя из Аральского моря отдал мне эти деньги, а я все деньги, дуралей, и порвал. А 25 ноября 1945года мне выдали 1200 рублей и говорят: « Давай марки на обмен». А я говорю их порвал, вот дурачина! Обменивали 10 марок на 5 рублей. Польские деньги тоже меняли, а чешские нет. Это же здорово, но я доволен, что живой остался» .
Дед со смехом вспоминал о смешном случае на войне и всплескивал своими большими руками :
«В Чехословакии снарядами разбили склад с продуктами, один сослуживец набрал себе мёду печатного в коробочках по 400 грамм и бочонок пива. Мы и попросили его поделиться, а он отказался. Такое не было принято на войне, и бойцы решили его проучить. Ну тут я и говорю Феде:
«Ты отвлеки его , а мы стащим мед и пиво».
Стащили мы, но где же спрятать? Я предложил сделать ямку возле туалета и поставить туда бочонок, прикрыв хвойными ветками. Бойцы идут в туалет с ложкой, вот и медку зачерпнут и пиво хлебнут. А жадюга никак не мог догадаться, почему все бойцы довольны и пахнут мёдом, да еще и подсмеиваются над ним. Вот он приходит и говорит мне: «Кто-то мёд у меня вкрал и пиво».
Знал бы, кому жалуется!»
А мне особенно нравится эпизод из военной биографии деда, который стал настоящей легендой в нашей семье. Дед улыбаясь, рассказывал:
«В Германии у меня интересный случай был. Это было в 1945году, когда город Шнайдемюль уже был освобождён. Вгороде вроде бы тишина была, но иногда стреляли, не знаешь-откуда пуля прилетит. Мы со старшиной уже после войны ездили получать сахар на роту. Кругом развалины, пахнет гарью. Обратно едем , смотрим- по обочине фрау идет, закутанная в платок. Она оглянулась на телегу и отпрянула в сторону, а потом решилась и замахала руками. Мы остановились, фрау забормотала на немецком.
«Давай возьмем?»- спросил я Ивана.
«Так не велено же брать гражданских», - ответил он.
Но мы всё-таки решились взять, уж больно жалкая немка была. В руках у неё был небольшой баул, как у врачей. Едем, а возле оврага яблоньки росли. Мы остановились , фрау пошла за яблоками, а баул на телеге оставила. Ну я и открыл баул, а в нём увидел какие-то тяжелые свертки, а сверху насыпаны золотые монеты. Эх, ма! Я решил взять четыре монеты себе, а потом подумал:
« А что если немка пересчитает монеты и обвинит меня в воровстве ?»
Фрау прибежала обратно, уселась и вновь крепко схватила руками свой баул. На окраине города мы её высадили, она долго кланялась и всё повторяла:
«Данке, данке».
А день Победы мы праздновали только 22 мая в Чехословакии . Пошли до чехов за молоком и спрашиваем:
« У вас есть побелка- белая глина?»
Вот мы и побелили аллею. На празднование нам давали вино , водку и пирожки маленькие с разной начинкой. Это было хорошо. Мы постирали шинели и белье, привели себя в порядок» .
Дед был с юмором, обладал смекалкой, но в то же время был простым и бесхитростным человеком в жизненных ситуациях. Василий Миронович участвовал в Мораво-Остравской операции. Из Приказа 113 Гвардейского стрелкового Новогеоргиевского Краснознаменного полка 38 Гвардейской стрелковой Лозовской Красногвардейской дивизии от 6 июля 1945года:
«Стрелка 4 стрелковой роты 71 стрелкового полка младшего сержанта Таможникова Василия Мироновича. В бою за село Мокре Лазце 19 апреля 1945 года Таможников Василий Миронович, заменив вышедшего из строя командира отделения примером мужества увлек товарищей и первым ворвался в населённыйпункт».
Я слушала, как дед рассказывал:
«Освобождала Чехословакию в 1945 году армия 2-го Украинского фронта. Уже в начале мая были немецкие офицеры, которые сдавались в плен Красной Армии, они рассказывали,что не имели никакого отношения к эсэсовцам. Но в местных лесах было полно переодетых фашистов, бандер и крымских татар, которые занимались грабежами и разбоем. Опасно было ходить, не знаешь, какая пуля может тебя подстерегать. Один раз мой товарищ смотрит: Едет татарин на лошади, он его остановил и говорит:
« А ну слазь, как ты мог воевать против своих? Был бы у меня револьвер-расстрелял бы тебя! Сам в России жил и стреляешь в русских».
Отобрал у него часы и отпустил-не стал руки марать. Бойцов нашей роты отправляли в лес на рубку леса, четыре машины уехали: в кузове солдатики. Мне и четырём моим товарищам-землякам места не хватило, командир сказал:
«Оставайся Мироныч, поедете на следующей машине».
Потом мы узнали, что все наши бойцы погибли, их расстреляли банды немецких офицеров и бандеровцев, которые прорывались через линию фронта» .
Мой дед Таможников Василий Миронович награждён медалью « За Победу над Германией в Великой Отечественной войне1941-1945гг»,орденом Отечественной войны 2 степени, орденом «Красная звезда» ,медалью «За Отвагу», юбилейными медалями, которые хранятся в семейном архиве. На всю жизнь я запомнила рассказы моего деда о Великой Отечественной войне. Вспоминал он о тяжёлыхвременах с юмором, и только один раз, когда я решила записать его рассказы на магнитофон он заплакал. Заплакал, рассказывая, как его чуть не расстреляли, когда они с бойцами выходилииз окружения. И вот тогда я впервые увидела на лице своего деда такую нестерпимую боль и страдание, что у меня в горле перехватило от жалости к своему деду. Василий Миронович рассказывал о войне и пережитых послевоенных годах моему сыну Михаилу, а сын потом своему сыну Мирону. Так и только так можно и нужно сохранять настоящую правду о войне. В моем доме висят фотографии моего деда и моей бабушки, на тоненькой плёночкев кассете записан добрый и спокойный голос моего деда с воспоминаниями о Великой Отечественной войне. И мой внук Мирон, слушая голос своего деда и его воспоминания о войне с восторгом восклицает:
«А я и не знал, что мой прадед Василий Миронович- настоящий герой!»
Еще я нарисовала небольшую акварель, на которойпо летней тропинке едет на велосипеде мой дед Василий Миронович. Эта солнечная тропинка пролегает через мое сердце и навсегда соединяет меня с прошлым, где жил, трудился , воевал с фашистами, занимался пчелами , играл на баянемой славный дед Василий Миронович Таможников.