Школа. Первый класс. Сентябрь 2006 года
Описание места:
Городок — маленький, как ладонь. Узкие улочки, покосившиеся заборы, а за ними
— бесконечные серые корпуса завода «Красный Октябрь», который даже в воскресенье
дымит, будто торопится что-то доказать миру.
Школа — старое кирпичное здание с трещиной на фасаде . Во дворе
— каштаны, которые осенью роняют колючие шарики прямо на
головы учеников.
— Сашка заходит в класс последним — на руке зелёнка от прививки, в кармане
— свинцовый солдатик, которого он подобрал утром у подъезда.
Учительница Марья Петровна (в очках с толстыми линзами, пахнет валерьянкой)
ставит его рядом с Лерой — девочкой в синем платье и с растрёпанными косичками.
— Лера недовольно ёжится:
— Я одна хочу сидеть.
— Сашка бросает солдатика на парту:
— Я тихий. Вот, смотри — он вообще не стреляет. (Куликом двигает игрушку.)
Лера неожиданно смеётся — и это становится первым чудом сентября.
После уроков они выходят вместе — не потому что подружились, а потому
что живут в одном районе («Коптилки» — из-за вечного смога от завода).
— Лера идёт, прижимая к груди альбом с наклейками (морские животные).
— Сашка шаркает ногами, подбрасывает каштаны:
— Ты почему со мной не разговаривала?
— Потому что ты мальчик.
— А мальчики плохие?
— У них руки липкие.
Сашка смотрит на свои ладони — они в чернилах и земле. Вдруг краснеет.
На их пути — пустырь с покосившейся скамейкой и злой пёс Барбос (рыжий, с ободранным ухом).
— Барбос встаёт на пути, огрызается.
— Лера замирает:
— Он-он кусается…
— Сашка шагает вперёд (сам боится, но не показывает):
— Эй, Барбоска! (Достаёт из портфеля кусок колбасы — мама дала на перекус.)
Пёс недоверчиво нюхает, но берёт еду.
— Лера смотрит на Сашку с новым интересом:
— Ты его знаешь?
— Нет. Но все собаки любят колбасу. Пауза. Хочешь, я тебя всегда буду провожать?
У Леры в кармане две конфеты — «Морская» (с якорем на фантике).
Она молча протягивает одну Сашке.
— За что?
— За то, что руки не липкие. Пауза. Ты же завтра сядешь со мной?
Сашка прячет фантик в учебник — как первую страницу новой истории.
Ноябрь . Пустырь за школой.
Холодный ветер гонит по земле пустые пачки от «Сигарет» и обрывки газет с заголовками про какой-то далёкий кризис. Над Городом — тяжёлые свинцовые тучи, но сквозь них иногда пробивается бледное ноябрьское солнце.
Здесь, на краю пустыря, стоит ржавая качель с одной цепью (вторая порвана ещё в прошлом году). Рядом — развалины недостроенного клуба: кирпичные стены без крыши, а внутри — горы битого стекла и банка из-под кофе , которую никто не замечал до сегодняшнего дня.
Лера и Сашка идут через пустырь — коротая путь домой.
— Лера (подбрасывает каштан, ловит):
«Если бросить его в реку, он уплывёт к морю?»
— Сашка (бьёт ногой по банке, та звякает):
«Нет. Застрянет у плотины, как все».
Банка катится, ударяется о камень и отскакивает к Лере.
— «Смотри!» — Лера поднимает её. Банка чистая внутри, только пахнет горьким и чем-то чужим.
— «Можно сделать тайник», — говорит Сашка.
Они садятся под берёзу с ободранной корой (здесь кто-то когда-то вырезал сердце и буквы «Т+С»).
— Лера достаёт из кармана:
Стеклянный шарик (голубой, с завитком внутри — будто волна).
Обёртку от «Морской» конфеты (сохранила все эти месяцы).
— Сашка кладёт:
Солдатика (того самого, с парты).
Гвоздь (нашел у завода — «для крепости»).
— «А что напишем?» — Лера достаёт листок в клеточку (вырванный из тетради).
Сашка выводит печатными буквами:
«КОГДА-НИБУДЬ МЫ УЕДЕМ К МОРЮ. САШКА И ЛЕРА. 2006»
Лера дорисовывает рядом чайку — кривую, но узнаваемую.
—Где закопать?
— «Под качелей!» — говорит Сашка.
— «Нет, её снесут!» — Лера упирается кулаками в бока.
Они спорят, пока не начинается дождь. В конце концов, банку закапывают у корней берёзы — там, где земля мягче.
— «Как найдём, когда вырастем?» — Лера прыгает, чтобы согреться.
— «Я запомнил!» — Сашка рисует на дереве мелом крест.
Дождь смывает его через пять минут, но они этого не видят — уже бегут домой.
— Лера, уже на пороге своего дома:
«Ты правда запомнил место?»
— Сашка (трёт замерзшие руки):
«Ага. Но если забуду — ты напомнишь».
Она кивает, а он бежит дальше — мимо гаражей с похабными рисунками, мимо ларька «Водочка», где уже зажигается жёлтая лампочка.
Лето 2007 года. Жара, запах нагретого асфальта и тополиного пуха.
Комната Сашки.
На стене — старые обои с блеклыми цветами (остались от бабушки).
На полу — разложенная газета «Рабочий Путь» Сашка нашёл её на чердаке.
Лера рисует фломастерами прямо на стене:
Синие зигзаги — это реки.
Коричневые пятна — горы (она никогда не видела гор).
Красный кружок — их город.
— «А где море?» — Сашка тычет пальцем в пустое место справа.
— «Там!» — Лера ставит большую синюю кляксу.
Фломастер заканчивается, оставляя незаконченный берег.
Сашка достаёт из-под кровати атлас автомобильных дорог (украденный у отца).
— «Вот!» — он обводит маршрут грязным пальцем. — «Сначала по этой дороге, потом через лес…»
— «А если мы заблудимся?»
— «Не заблудимся. Я запомню.»
Они дорисовывают путь зелёным фломастером — он петляет, как змея, и упирается прямо в море.
— «Как назовём?»
— «Ласточка-Мореход», — говорит Лера. — «Она ведь всегда находит дорогу домой.»
Сашка пишет название печатными буквами в углу карты.
— «А на чём поедем?» — Лера сморщивает нос.
— «На машине!» — Сашка хватает со стола болт (принесённый с завода). — «Вот от неё!»
Они бросают болт в стеклянную банку — тот громко звякает.
— «Это наш билет», — серьёзно говорит Сашка.
— «Дурацкий билет», — смеётся Лера, но кладет рядом свой браслет (пластмассовый, синий).
Вечером мама Сашки заходит в комнату и видит карту.
— «Опять хулиганите?» — но не ругается, только гладит обои рукой.
— «Это важно», — бормочет Сашка.
За окном — крик петуха и гудок завода.
Последний кадр:
Карта на стене, а рядом — тень от ласточки, пролетевшей за окном.
2012 год. Шестиклассники. Первая настоящая ссора.
Место: Школьный коридор третьего этажа.
Пол вымыт хлоркой до блеска, но в углах всё равно прилипли жевательные резинки — как разноцветные заплатки.
Из учительской доносится скрип колесиков от стула и глухой голос завуча: «Петрова, снова опоздала…»
Лера летит по коридору, подпрыгивая на стыках плитки. В руках — папка с рисунками, перевязанная тесьмой (та самая, синяя, от маминого старого платья).
— Сашка! — она хватает его за рукав, едва не срывая пуговицу с его клетчатой рубашки. — Меня взяли! С оценкой «отлично»!
Её глаза блестят, как мокрый асфальт после дождя, а щёки горят от быстрого бега.
Сашка отстраняется, прижимая к груде учебник по труду (сегодня они выпиливали лобзиком — у него в кармане до сих пор стружка).
— Ну и что? — он бросает портфель на подоконник. Тот со звоном ударяется о решётку. — Рисование — это для девчонок.
Тишина.
Где-то хлопает дверь, кто-то орёт на первом этаже: «Смирно-о-о!»
Лера сжимает папку. Хруст — это ломается уголок её лучшей работы: моря, которое она рисовала три ночи, смешивая акварель прямо в крышечке от зубной пасты.
— А танки — для дураков, — говорит она тихо, но так чётко, что Сашка морщится, будто укушенный.
Она разворачивается и уходит, специально наступая на его рассыпавшиеся карандаши. Один, синий, ломается с звонким щелчком.
Тишина между ними стала толще школьных стен.
В столовой Лера теперь сидела за другим столом — с теми самыми длинноволосыми чудаками из художественной школы. Один, в рваной косухе, что-то яростно доказывал, размахивая кисточкой, и брызги чая летели на Лерину тетрадь. Она смеялась, вытирая рукавом кляксу — так же, как когда-то грязь с тетради про море.
Сашка сжал вилку так, что остались вмятины на ладони.
После уроков он видел её во дворе художественной школы — она стояла в кругу новых друзей, оживлённо жестикулируя и рисуя что-то в блокноте. Иногда она закидывала голову назад от смеха — точно так же, как когда они вместе смотрели мультики у него дома.
А потом был магазин «Канцтовары» — тот самый, где они когда-то покупали фломастеры для карты.
Сашка стоял перед витриной дольше, чем нужно. Перебирал коробки с карандашами . Продавщица вязала за прилавком и косилась на него — ждёт или ворует?
— Мальчик, тебе что-то нужно?
Он кивнул и показал на самый дорогой набор.
Дома он развернул упаковку, высыпав карандаши на стол. Перебирал их пальцами три раза — синего не было. Того самого оттенка, которым Лера рисовала волны.
"Может, выпал по дороге?" — мелькнула мысль. Он схватил куртку и выбежал во двор, глаза автоматически выискивая синий акцент на сером асфальте.
У гаража, в масляной луже, что-то блеснуло. Сашка замер. Тот самый карандаш — сломанный пополам в их ссоре который он выбросил по дороге домой — лежал в грязи, но пигмент не выцвел. Даже сквозь плёнку бензина синева проступала упрямо, как море сквозь туман на Лериных рисунках.
Он поднял обе половинки, вытер о рукав. Краска не слезла.
Место: Двор Лериного дома. Вечер.
Сашка стоит под фонарем, в руках — новая коробка карандашей и тот самый, вытертый об рукав синий. Он переминается с ноги на ногу, крутит в пальцах сломанную половинку.
Из окна на первом этаже льется свет — Лера рисует за столом. Он видит, как она наклоняется к бумаге, как поправляет выбившуюся прядь волос.
Сашка подходит ближе, стучит костяшками пальцев в стекло.
Лера поднимает глаза, смотрит на него через окно.
Он прижимает к стеклу коробку карандашей, показывая — смотри, я принес.
Лера медленно открывает окно.
— Без синего, — говорит он тихо. — Но вот... нашёлся.
Достаёт из кармана аккуратно склеенные половинки карандаша.
Лера берет его, вертит в пальцах, смотрит на сколы и царапины.
— Заходи, — говорит наконец.
Он переступает порог. В комнате пахнет бумагой и красками. На столе — её новая работа: море, но совсем не такое, каким она рисовала его раньше.
— Покажи, — Лера протягивает ему кисть. — Как ты его видишь?
Сашка берет кисть, смотрит на бумагу, на синий карандаш в её руке.
— Я не умею, — признается.
— Попробуй, — она ставит перед ним баночку с водой.
Он опускает кисть, выводит на краю листа неровную линию.
— Это дорога, — объясняет. — Та самая. К морю.
Лера смотрит, потом берет кисть и дорисовывает рядом ещё одну.
— Чтобы не заблудились, — говорит.
И впервые за неделю — улыбается.
2015 год, 9 класс. Последнее лето перед взрослой жизнью.
Место: Проселочная дорога между Городом и соседним поселком.
Жара. Воздух дрожит над асфальтом, как вода в стакане.
По бокам — подсолнухи, тяжелые от семечек, и ржавые ангары, где когда-то чинили трактора.
Лера и Сашка едут на велосипедах:
У неё — розовый с корзинкой (в ней — бутерброды и бутылка «Тархуна»).
У него — папин с погнутым крылом (но зато с фарой, которая не работает).
— Кто последний — тот…! — Лера не успевает договорить, резко сворачивает, чтобы объехать мертвую гадюку на дороге.
Её колесо попадает в колею — резкий скрежет, вскрик, и…
Тишина.
Сашка оборачивается — Лера лежит в пыли, велосипед перевернут, а её нога неестественно вывернута.
— Ты… можешь встать? — Сашка приседает рядом, но не решается дотронуться.
Лера кусает губу, глаза на мокром месте, но голос твердый:
— Не… не могу.
Он смотрит на дорогу:
До больницы — 3 километра.
Машин нет (воскресенье, все на пляже у реки).
Телефоны не ловят (как всегда в этом проклятом поле).
— Ладно, — вдыхает Сашка, снимает футболку (под ней — ровный загар от майки), рвет её на полосы.
— Ты что делаешь?!
— Шину, — коротко. Обматывает ей Лерину ногу выше щиколотки.
Потом поднимает её — она вскрикивает, впивается пальцами ему в плечи.
— Потерпи, — он цепляет её рюкзак на себя, бросает велосипеды в кювет (заберут потом… если не украдут).
И идёт.
Первый километр: Лера стиснула зубы, но не плачет. Только шепчет:
— Саш… я тяжелая?
— Нет, — он врёт (спина уже мокрая).
Второй километр: Она теряет сознание на минуту — голова безвольно падает ему на грудь. Он останавливается, тормошит её:
— Лера! Лерка!
— Я… я тут, — она открывает глаза.
Последние 500 метров: Сашка спотыкается о камень, падает на колени, но держит её (свои содранные в кровь ладони не замечает).
Больница — грязно-белое здание с отколотой плиткой.
Сашка вваливается в приемный покой, задыхаясь:
— Нога… у неё…
Медсестра в очках берет Леру на руки — легко, будто девочка весит не больше кошки.
— Мальчик, ты…
Но он уже валится на лавку, голову между колен — чтобы не вырвало от усталости.
Вечер. Лера лежит в палате, нога в гипсе до колена.
Сашка сидит на подоконнике, жует её бутерброд (колбаса уже заветрилась).
— Ты… его доел? — она слабо улыбается.
Он показывает ей свои ладони — в царапинах и синяках.
— Это тебе за то, что кричала "последний — тот…", — шутит, намеренно коверкая слова.
Лера берет его руку, проводит пальцем по самой длинной царапине:
— Будет шрам.
— Зато запомнишь, — он хрипло смеется, — как я тебя три километра тащил.
— Всего два с половиной, — поправляет она, сжимая его пальцы.
За окном закат красит стены в цвет синяков — фиолетовый, желтый, розовый. Как та акварель, что Лера так и не дорисовала перед поездкой.
Осень 2018 года. Последний день в Городе.
Место: Комната Леры. Утро.
На полу — два открытых чемодана.
Лерин (синий, потрёпанный) — забит книгами, красками и новым блокнотом с надписью «Журфак МГУ».
Сашкин (Рюкзак) — аккуратно сложенная одежда , фото матери в рамке.
Лера сидит на подоконнике, рисует в альбоме. На листе — две дороги, расходящиеся в разные стороны.
Сашка стоит в дверях, перебирает в руках билет (его — на Урал, её — в Москву).
— Это про нас? — кивает он на рисунок.
Лера не поднимает глаз, водит карандашом (тот самый, склеенный).
— Да. Ты — налево. Я — направо.
Сашка молча берёт карандаш, дорисовывает тонкую линию между дорогами — как мост.
— Чтобы не потеряться, — говорит.
Лера смотрит на него, потом на рисунок.
— Дурацкий мост, — бормочет, но уголок рта дрожит.
Место: Железнодорожный вокзал. Вечер.
В динамиках — хриплый голос: «Поезд №74 отправляется…».
Запах — уголь, масло, жареные пирожки из ларька.
Лера в свитере (его, кстати), теребит билет.
— Если передумаешь — найди меня и притащи за ухо, — она повторяет их детскую фразу, но голос дрожит.
Сашка молча притягивает её за шарф, целует в щёку .
— Это за что? — она замирает.
— За то, что не кричала, когда ногу сломала.
2019 год. Разные города, одна тоска.
Москва. Общежитие журфака. Вечер.
Лера сидит на подоконнике, прижав колени к груди. За окном — огни большого города, дрожащие в ноябрьском дожде.
Её комната — крохотная клетушка, но она уже обжила её:
На полке — стопка книг по искусству, перетянутая ремнём (чемодан не закрывался).
На столе — стакан с кисточками, заваренный чай (холодный, забытый) и открытый блокнот.
Лера пишет.
«Сашка…
Ты не поверишь, как тут все одеваются! Вчера видела парня в берете, полосатом шарфе и косухе. Ты бы сказал, что он клоун, но… он читал Бродского и плакал. Я тоже чуть не разревелась — от смеха или от восторга, сама не поняла.
А ещё здесь есть кафе, где стены расписаны цитатами. Я теперь хожу туда, пью кофе и делаю вид, что тоже умею разбираться в постмодернизме. Вру, конечно. Но тут все врут — и от этого как-то легче.»
Она перечитывает, сморщивает нос, добавляет:
«Почему ты не отвечаешь? Или у вас в части нельзя?»
Пауза.
Скомканный лист летит в угол. Новый.
«Сашка…
Я сегодня первый раз по-настоящему испугалась. Стояла на станции метро «Кропоткинская» — там такие высокие своды, как в соборе. И вдруг подумала: а что, если я здесь потеряюсь? Не в метро, а… вообще. Ты бы меня нашёл?»
Снова комок.
Лера вздыхает, достаёт из ящика стола солдатика (того самого, из банки — выкопала перед отъездом, когда Сашка не видел).
— Глупо, да? — шепчет она игрушечному танкисту, ставя его рядом с чернильницей.
За окном проезжает трамвай — отблески на стене танцуют, как волны на той детской карте.
Урал. Казарма.
Сашка пишет при свете фонарика, прикрывая лист ладонью от соседей:
«Лер…
Тут снег по колено. На учениях танк застрял — вытаскивали тросом. Вспомнил, как мы велосипед из кювета тащили…»
Не дописывает. Складывает вчетверо, прячет под матрас — там уже десять таких же.
«Она в университете. Зачем ей письма из казармы?»
Город дом Сашки. Кухня Сашкиной матери. Поздний вечер.
Дождь тикает по жестяному подоконнику. Лера сидит за столом, крутит в пальцах пустую ложку — чай остыл, но она не замечает.
— Он... получал мои письма? — спрашивает, и голос дрожит, как пламя свечи.
Мать Сашки молча встаёт, подходит к старой этажерке, достаёт запылённую коробку из-под конфет. Внутри — стопка писем, перевязанных бечёвкой.
— Писал. Каждый месяц. — Глаза матери блестят. — Приносил в увольнение, прятал. Говорил: «Отдам, когда встречу».
Лера берёт верхний листок. Бумага грубая, пахнет казармой и чем-то знакомым — его руками.
"Лер...
Сегодня ночью был на посту. Луна такая яркая, что казалось — вот-вот упадёт. Вспомнил, как ты в детстве боялась, что небо разобьётся. Я тогда сказал, что поймаю. И всё ещё готов.
...Если бы ты знала, как много я передумал, пока стоял тут. Но самое главное так и не решился написать.
Просто знай: где бы ты ни была — я найду. Как обещал."
Слёзы падают на подпись — он не поставил имя, только кляксу, будто торопился спрятать.
— Ненормальный... — шепчет Лера, прижимая листок к груди так, что бумага хрустит. — Совсем ненормальный...
— Не говори ему... что я видела, — шепчет Лера, прижимая письмо к груди. — Пожалуйста.
Мать кивает, прячет коробку обратно.
А за окном дождь усиливается — будто сам город плачет за них обоих.
Ноябрь 2020 года. Первая зима после армии.
Москва. Общага журфака.
Лера сидит за конспектами, когда телефон взрывается сообщением от тёти Зины:
«Сашенька-то твой вернулся! Только что у магазина видела!»
Рука дрожит так, что карандаш падает на пол. Она вскакивает, роняет стопку книг, хватает сумку — и вдруг замирает.
Зеркало в прихожей отражает её растрёпанные волосы, синяки под глазами от ночных дедлайнов... и губы, которые сами растягиваются в улыбке, какой не было все два года.
— Он дома... — шепчет она своему отражению, и слёзы катятся по щекам совершенно без её разрешения.
Родной Город. Улица у Сашкиного дома.
Лера бежит по обледеневшему тротуару, спотыкаясь о собственный чемодан. Сердце стучит так громко, что, кажется, его слышно через три улицы.
И вот — он.
Стоит на крыльце, чинит замок (как всегда, всё ломается, когда его нет). В потертой куртке и растянутом свитере - уже не тот мальчишка с велосипедом, но ещё не обременённый взрослыми заботами мужчина.
— Сашка... — её голос срывается.
Он оборачивается. Глаза — круглые, будто увидел привидение.
— Лер...
Она не даёт договорить — летит вперёд, цепляется за его растянутый свитер, вдыхает знакомый запах ( дешёвый одеколон и что-то тёплое, родное).
— Ты... как ты... — он обнимает её, прижимая так сильно, что рёбра трещат, но ей не больно — только хорошо.
Дом Сашки.
Они пьют чай (он — с пятью ложками сахара, как в армии; она — с лимоном, как в Москве). Лера тянется за книгой на верхней полке — старая газета падает, и оттуда выскальзывает...
— О боже... — она хватает пожелтевший лист.
«Ласточка-Мореход». Их детская карта с кривыми линиями, смешными надписями и кляксой вместо Чёрного моря.
— Ты... ты её сохранил? — её пальцы дрожат, глаза снова мокрые.
Сашка краснеет (да, дембель, а смущается как мальчишка):
— Ну... она же важная была...
Лера не сдерживается — смеётся так, что чай расплёскивается, обнимает карту, потом его, снова карту...
— Мы же так и не доехали, — шепчет она ему в грудь.
— Доедем, — он целует её в макушку. — Летом. Когда ты сдашь сессию. Когда я накоплю. Обещаю.
Июнь 2021 года. Первые километры
4:23 утра. Роса на капоте «восьмёрки» собирается в капли, когда Сашка швыряет последний рюкзак в багажник.
Лера выскакивает из подъезда, прижимая к груди банку с шариком:
— Без этого никак!
— Ты её...
— Выкопала вчера. Пока ты возился с машиной.
Дверь хлопает. Они не видят, как в кухонном окне мать Сашки прикладывает край фартука к глазам.
Ростовское шоссе. Солнце только красит горизонт в розовый.
— Помнишь, как мы в детстве считали столбы у дороги? — Лера прижимает ладонь к ветру из открытого окна.
— Ага. До тысячи дошли — и бросили.
— Давай сейчас досчитаем?
— Ты с ума сошла, — Сашка улыбается, поправляя зеркало. — Их тут миллион.
Лера достаёт их старую карту, проводит пальцем по кривой линии маршрута:
— Смотри, тут мы написали: «Остановка — мороженое». Ты ещё тогда сказал, что купишь мне самое большое.
— И куплю, — он берёт её руку, кладет на рычаг КПП. — Помогай переключать.
Машина рычит, набирая скорость.
Кущевская. Старая придорожная кафешка с выцветшей вывеской «Гастроном».
— Тут? — Лера сморщивает нос.
— Ага. Вон, скамейка та же.
Они сидят на покосившейся лавке, едят пломбир в вафельных стаканчиках.
— Вкусно?
— Как в детстве, — она облизывает пальцы. — Только ты теперь выше.
Сашка смеется, вытирая ей мороженое с подбородка:
— А ты всё такая же.
Грузовик проносится мимо, заливая их пылью и шумом. Но они уже не слышат — смотрят на карту,
рисуют новый маршрут прямо на грязном капоте.
Поздний вечер. 874-й километр пути.
🔹 Сцена 1. «Пыльная остановка»
Мотель "Рассвет" — длинное одноэтажное здание из рыжего кирпича, выцветшая вывеска трещит от ветра. Фонарь над входом мигает, привлекая тучи мошек, которые густым облаком носятся над ржавой "восьмёркой".
Лера вываливается из машины, потирая затекшую шею:
— Кажется, мои позвонки сейчас выпадут, как горох...
Сашка шлёпает по липкому от насекомых капоту, оставляет мокрый след от ладони:
— Зато доехали. Почти.
Багажник скрипит — внутри всё в слое пыли, даже банка с шариком потеряла блеск.
Контора мотеля. Лампа под зелёным абажуром, за стойкой — сонная женщина с радиоприёмником, из которого шипит песня про «белые розы».
— Душ есть? — Лера стучит пальцами по липкой от сладкого сиропа стойке.
— С краном, — женщина бросает ключ с огромной деревянной биркой.
Номер пахнет плесенью и дешёвым отбеливателем. Две кровати с жёсткими ватными матрасами, телевизор с вмятиной на экране, розетка над умывальником, обмотанная изолентой.
Сашка роняет рюкзак, достаёт телефон:
— Надо маме отписаться...
Лера уже распласталась на кровати, не снимая кроссовок:
— Скажи, мы не умерли. Пока.
За окном — тарахтение грузовика, крики водителей, где-то лает собака.
Полночь. Кондиционер не работает, поэтому окно распахнуто настежь. Лера ворочается, сбрасывает одеяло:
— Саш... спишь?
— Нет.
— А помнишь, как мы в детстве боялись, что в мотелях водятся призраки?
— Призракам тут и места нет, — он хрипит от усталости. — Только тараканы.
Молчание.
— Всё равно завтра доедем, — говорит она в потолок.
Сашка переворачивается, шёпотом:
— Обещаю.
Фары проезжающей фуры освещают потрескавшиеся обои — на секунду кажется, что это отблеск моря.
Рассвет 5:43 утра. "Восьмёрка" ползёт по серпантину, цепляясь колёсами за край обрыва.
— Чувствуешь? — Лера высовывает руку в окно, ловит ветер.
Воздух густеет с каждым поворотом — пахнет водорослями и чем-то металлическим.
Сашка вцепляется в руль, не отвечает. Только губы приоткрывает — пробует соль на языке.
Они ещё не видят воды. Но уже знают что близко.
Небо переливается персиковыми и лавандовыми оттенками, окрашивая песок в золото.
Лера выпрыгивает из машины ещё до полной остановки. Босые ноги тонут в мягком песке, не чувствуя ни холода, ни острых ракушек — только бешеный стук сердца, сливающийся с ритмом прибоя.
— Саш! — её голос теряется в шёпоте волн, но он слышит.
Сашка выходит медленно, будто боится разрушить хрупкое волшебство момента. Снимает потрёпанные ботинки, оставляя их на песке — символ старой жизни.
Первая волна касается его стоп — ледяная, солёная, живая.
— Ну как? — Лера бросает в него горсть мокрого песка, смеясь сквозь слёзы. — Ты же обещал, что будет красиво!
Он смотрит на горизонт, потом — на неё. На её глаза, синие, как море в детских мечтах.
— Не так... — он делает шаг вперёд.
— А как? — она замирает.
— В тысячу раз лучше, — он обнимает её, чувствуя, как дрожит её спина от смеха и слёз.
Солнце поднимается выше — и вдруг оказывается, что вода не просто синяя. Она точно такого оттенка, как стеклянный шарик в их банке.
Они сидят на камне, согретом солнцем. Лера перебирает ракушки, найденные у кромки воды.
— Смотри, — Сашка берёт её руки, кладёт в ладонь перламутровую раковину. — Открой.
Она аккуратно разъединяет створки — внутри, на розовой подложке из водорослей, лежит кольцо. Простое, золотое, с гравировкой в виде волны.
— Это... — Лера не может договорить.
— Когда-то ты сказала, что море должно быть настоящим, — он прикасается к её щеке, стирая соль и слёзы. — Я хочу, чтобы наше «когда-нибудь» тоже стало таким.
Волна накрывает их брызгами, осыпая золотыми искрами. Лера не пытается убежать — она прижимается к нему, чувствуя, как кольцо холодит её палец.
— Да, — шепчет она, не глядя на него. — Тысячу раз да.
Полдень.
Они закапывают новую банку — рядом с той, детской. Внутри:
Два билета (туда и обратно)
Фотография (он целует её на фоне воды, оба смеются)
Записка:
«Мы нашли своё море. 2021»
Песок засыпает банку. Ветер уносит их смех — к новым берегам.
Где-то вдали кричат чайки, волны шепчут что-то на своём языке, а кольцо на её пальце ловит солнечные зайчики, будто напоминая:
Это не конец. Это первая страница.