Вступление
В статье обсуждается вопрос сложный, если не невозможный: как сделать философию понятной если не всем, то многим? Ведь люди традиционно упрекают философию в неясности, из которой рождается непонятность.
А статья между тем стремится отыскать ясность в философии, чтобы упрочить контакт между философами и их аудиторией!
При этом надо бы исповедовать то, что проповедуешь: писать коротко и по делу. Иначе какая же ясность?
Однако трудно будет хоть что-то понять, если чуток не потерпеть и не представить...
В чём, собственно, проблема?
Общая картина
То, что проблема с ясностью в философии есть, сомнений не вызывает. Простой пример:
В для-себя-бытии различие между бытием и определенностью или отрицанием положено и примирено; качество, инобытие, граница, как и реальность, в-себе-бытие, долженствование и т. д. суть несовершенные внедрения отрицания в бытие, в каковом внедрении еще лежит в основании различие обоих.
Это Гегель, «Наука логики». Кому и что здесь понятно? Можно разбить на отдельные слова, составить их в столбик и привязать к каждому определение, скажем так:
- бытие — абстрактное понятие, означающее действительность во всём многообразии её проявлений;
- определённость — качественное отличие одного от другого, позволяющее понять его собственную специфику;
- отрицание — замещение старого качества новым;
- и т. д.
Как видим, на указанном пути в приведённой цитате предстоит пояснить каждое слово. При этом нельзя ни в чём и нигде ошибиться, даже случайно. А приводимые расшифровки должны содержать только то, что известно читателю.
Допустим, всё сделано. Поможет ли это понять слова Гегеля? Наверное, поможет. Но ведь приведено сравнительно небольшое высказывание. А в «Науке логики» более тысячи страниц. И все содержат примерно такие высказывания.
Конечно, рано или поздно понятия начинают повторяться. Так устроен любой шифр, если он поддаётся расшифровке. И возможно, на каком-то этапе в сознании читателя вспыхнет искра понимания. Но...
Достанет ли у читателя терпения дождаться нужного мига?
Практика показывает, что Гегеля помнят, читают. Некоторые видят в его книгах непреложную истину (а как же, диалектика!). И пусть автор умер почти двести лет назад, его книги считают стоящими того, чтобы их читать и расшифровывать.
Вот только в чём величие замысла — тратить столько сил, чтобы понять пусть глубокую, но старую мысль? Время не стоит на месте, и многое из того, что сказано философами, устарело.
Тут уместны...
Примеры сложностей из-за неясности высказываний в философии
Сначала разберём гениальное предсказание Артура Шопенгауэра о возможности чего-то вроде периодической таблицы элементов:
Химики, исходя из предположения, что качественное деление материи не простирается подобно количественному до бесконечности, стараются всё более и более сокращать число её элементов, которых теперь насчитывается еще до шестидесяти; и если бы в своих изысканиях они дошли до двух элементов, то пожелали бы свести их к одному.
В этой связи Шопенгауэр объясняет, что поведение химиков — результат власти философского закона однородности над их умами. Нам же важно другое.
В деталях Шопенгауэр ошибся: к одному всё напрямую не свели. Но в целом он был прав: обнаружена роднящая все элементы количественная характеристика — атомная масса. Она позволила выстроить элементы от менее к более тяжёлым, начиная с легчайшего (водорода).
При сопоставлении атомных масс получилась «горизонтальная» последовательность.
Плюс к тому элементы разделили на группы по способу соединения одних с другими. И так получили «вертикальные» отношения между элементами, по соединениям от одного до семи. Плюс восьмая группа веществ (благородные газы), которые в нормальных условиях не соединяются ни с какими другими, но тоже различаются по атомной массе.
При сопоставлении изменения атомных масс элементов и способов их соединения с другими элементами, в особенности с кислородом, вышла таблица со строками и колонками, охватившая все элементы в природе.
Поэтому совершенно точно: в прямом смысле к одному элементу всё свести не удалось. Вещества состоят из атомов, которые отличаются от водорода, хотя в различные молекулярные соединения вроде H20 водород порой входит. Тем самым он получил своё первое место во многом случайно, а не потому, что он — самый главный элемент в природе.
Впрочем, кто-либо из тонких знатоков химии и физики может оспорить это заявление. Суть не в том.
Важно, что отчасти сбывшееся предсказание Шопенгауэра было сформулировано за полвека до открытия Дмитрия Менделеева. Тут всё просто.
Первое издание «Мира как воли и представления» Шопенгауэра — тысяча восемьсот восемнадцатый год. «Опыт системы элементов, основанной на их атомном весе и химическом сходстве» Менделеева с первым вариантом периодической таблицы элементов — тысяча восемьсот шестьдесят девятый.
Однако ссылок на Шопенгауэра в работе Менделеева не найти. Может, потому что один философ, а другой химик?
Менделеев писал философские работы («Исторический реализм», «Границ познанию предвидеть невозможно»). Но и они не раскрывают факта знакомства русского учёного-естественника с трактатом немецкого коллеги-гуманитария.
Неизвестно, повлияли ли идеи Шопенгауэра на историю химии хоть как-то. На философию — несомненно, а на химию? А всё из-за неясности, которая сопутствовала высказываниям!
Теперь самое время для второго примера. В нём показано пусть более удачное, но всё-таки довольно трудное вхождение философских идей в историю науки.
В девятнадцатом веке читающая публика обращала внимание на философские трактаты. И факты воздействий философов на естествознание имеются. Так, полагают, что датчанин Ханс Эрстед искал единство и связь электричества и магнетизма под влиянием идей Фридриха Шеллинга. И электромагнетизм был открыт!
Экспериментальным путём ясность в явление внёс Майкл Фарадей. И есть сведения, что он читал Эрстеда.
А если бы когда-то Шеллинг не высказал свои соображения, цепочка открытий точно бы произошла? Вполне возможно, что да, но позже, и уж точно не так, как было в действительности.
Чтобы понять, как это связано с темой статьи, достаточно прочитать что-то из Шеллинга во «Введении к наброску системы натурфилософии»:
Однако это нерушимое, мыслимое только как чистая интенсивность, будучи причиной всякого субстрата, есть одновременно и принцип всей бесконечной делимости.
Вот примерно так Шеллинг высказывался и о своих представлениях относительно связи между магнетизмом и электричеством:
...одна и та же противоположность обнаруживается в магнетизме, ведёт к электричеству и теряется затем в химическом процессе. Дело в том, что в химическом процессе весь продукт становится +Е или -Е, ... и, если позволено это перевернуть, что же такое сами тела, если не уплотнённое (заторможенное) электричество?
Видите? Так сразу понять не получается.
Широкая публика читала труды философов, а не как сейчас — одни специалисты других специалистов. И что-то люди всё же понимали в философских трактатах. Вопрос только, что. А вот понимай читатели в философских книгах побольше, глядишь, и прогресс бы бежал быстрее.
И тут представляются следующие...
Пути наполнения философии ясностью
Их можно указать трояким образом:
- работа с содержанием;
- эксперименты с формой;
- совершенствование носителей философского знания.
Затронем кратко каждый из путей. И прежде всего следует обратиться внимание на...
Ясность содержания
Философия родилась в античности. Тогда же обозначилась и проблема с ясностью. И тогда же её принялись решать через адаптацию содержания.
Погружаться глубоко не станем. Но эксперименты Платона с построением диалогов — это именно что попытка сделать философский трактат если не понятнее, то действеннее.
Герои платоновских диалогов говорят повседневным языком. Они просто задают вопросы и ищут на них ответы.
Ситуации, в которых возникает потребность в философии, у Платона тоже совершенно обыденные. Кто-то пришёл на праздник, иные встретились по дороге, а прочие собрались специально.
И все начинают с простого, как будто ясного всем и каждому. Выясняется, что «ясное» оно лишь на первый взгляд. А на самом деле рождает больше вопросов, чем содержит ответов. Так повседневно «ясное» превращается в философски смутное.
Привлекают мудрость, рассматривают предмет обсуждения с разных сторон. В итоге как будто что-то вправду проясняется, в том смысле, что вопросов становится чуть меньше. А ответы отыскать как будто проще.
Приближает ли такой подход философию к людям? Внешне вроде бы да, а вот по сути как раз наоборот. Ведь ясность достигается в узком круге посвященных: Сократ и его собеседники.
Между тем перевод философии на повседневный язык, неоднозначный и противоречивый, порой только запутывает дело. Итоговая «ясность» становится плодом длительных споров. Однако споры эти не думают прекращаться. А значит, и ясность в вопросе — лишь иллюзия, как и ясность перевода философии на повседневный язык.
Собственно, уже в античности это прекрасно осознал Аристотель. И он одним из первых решил отойти от повседневных способов разъяснения тех или иных неясных мест в природе, обществе и душе. В итоге был проложен путь к созданию знаменитого «птичьего языка», искусственной научной речи, в которой слова — это однозначные понятия. Достигнутые же результаты становятся собственностью умельцев использовать понятия по назначению. Философия — удел специалистов, говоря современным языком.
Между прочим, в двадцатом веке постарались поступить ещё проще. Готлоб Фреге, Бертран Рассел и целый ряд их последователей заметили сложности в использовании в философии повседневного языка и стали предлагать свои версии выражения философских истин.
В частности, предполагалось обозначать названия предметов с помощью переменных — последних букв латинского алфавита (x, y, z). Характеристики и свойства предметов думали выражать также латинскими буквами, только прописными и из центральной части алфавита (P, Q, R). В свою очередь, отношения между выражениями предметов и их свойств (предикатов) можно было обозначать знаками логических операций: & (амперсант или «и»), v (дизъюнкция или «или») и так далее.
Способствовал ли такой подход достижению ясности? Неоднозначно прочитать, скажем, «белый дом и красный флаг» в виде «P(x)&Q(y)» стало трудно. Ведь и сумма «2+2=4» особо много смыслов не имеет.
Тем самым обеспечивалась помощь в прояснении философских высказываний. Ведь всё, что виделось почему-либо непереводимо на формальный язык, можно было признать бессмысленным и игнорировать!
Проблема лишь в том, что «ясность» философии, переведённой с естественного языка на «предложения» языка искусственного, действительно стала напоминать простоту и ясность математики. Ведь всякий, кто владеет этим знанием, согласится, что нет ничего проще математики!
Да, согласится всякий, кроме того, кто математикой не владеет.
Вот так же и с «формальной философией». Её предложения стали «ясными». Вопрос только для кого — точно не для широких кругов читателей и почитателей.
А значит, основной проблемы — сделать философию понятной — решить не удалось. Но, возможно, вклад сюда вносит...
Понятность формы
Игры с формой выражения философских идей начались ещё в древности. Многие мыслители создавали свои трактаты в виде поэм, а не прозаических произведений.
Однако реальный поворот к новизне форм совершился в эпоху Возрождения.
Как же иначе понять стремление целого ряда авторов скрыть подлинно философское содержание своих трудов под формой художественных произведений, вроде «Божественной комедии» Данте Алигьери или трагедий Уильяма Шекспира?
Мало что в истории культуры столь наполнено философскими размышлениями, нежели «Гамлет»!
Однако эксперименты с формами заходили ещё дальше. Недаром же полагают, что Леонардо да Винчи шифровал в своих картинах философские идеи. Скажем, фон «Моны Лизы» есть не что иное, как иллюстрация представлений об эволюциях природы.
А представление о человеке-творце как преобразователе природы в «Автопортрете» Альбрехта Дюрера?
Совершенно неслучайно приходит на ум возможность провести параллели между гуманизмом и бурным развитием портретного искусства именно в эпоху Возрождения.
Эти и многие другие примеры показывают: эксперименты с формами выражения философских идей велись. И при этом добивались значительного успеха. Несмотря на таинственность, эзотеричность выбранного языка — не каждый разглядит в обычной картине почти что философский трактат, — читать эти «трактаты» удаётся, причём вполне однозначным образом.
В современных условиях стремление сделать идею зримой и не только рассказать, но и показать её вылилось в бурное развитие авторского кинематографа. Разве фильмы Андрея Тарковского — не философия чистой воды? И разве не всякий имеющий глаза способен их посмотреть?
С новизной форм философии проблема лишь одна — они всё так же требуют начитанности, умения размышлять и вообще серьёзной подготовки. А без этих условий вряд ли кто-то поймёт хоть один фильм Тарковского. Да и картины художников понятны всё-таки далеко не всем.
Поэтому в чём-то понятность форм выражения философии помогала в понимании идей. А в чём-то, напротив, закрывала пути к пониманию. Мало кому под силу элементарно досмотреть по-настоящему философский фильм до конца, не то что понять его.
Так что же, остаётся...
Совершенствование носителей философского знания
Оно достигается отнюдь не только и не столько качественным изданием философских книг. Хотя и тут многое можно бы сделать, чтобы повысить ясность философских высказываний. Чего только стоит обеспечение книг вспомогательными средствами, вроде предметных и именных указателей и словарей!
Однако основным носителем философского знания являются всё-таки не книги, а их создатели. Давно известно определение Сократа как «настолько оригинального мыслителя, что он даже ничего не писал».
Ведь записи ведут в основном те, кто разбирает чужие идеи. А в прямой диалог вступает тот, кто старается донести до аудитории сугубо свои. Пишущие знают, что если постараются, то будут прочитаны. У «идущих в народ» читателей просто ещё нет, только слушатели.
Любопытно другое. Стремясь прояснить свои мысли, Сократ обращался с вопросами к другим и проверял их знания на надёжность. И такой подход имел продолжение в философской литературе. Ведь практически всё, что мы знаем о Сократе, мы получили от Платона и вообще тех, кто так или иначе описывал поведение мудреца.
Однако у Сократа имелись и прямые подражатели. Они сосредотачивались на устном общении и выступали проводниками философских идей через собственные персоны. Так поступал, скажем, знамениты Диоген Синопский и вообще многие представители школы кинизма.
Киники стремились, чтобы в их действиях слово и дело не расходились. И идеалы простой жизни, подобной естественному бытию собаки, воплощались в повседневном существовании мудрецов.
Конечно, смешно было смотреть на ходящего днём с фонарём Диогена. По преданию, он «искал человека». Но ведь не возникало и проблемы с пониманием, что подлинную человечность так легко не найти!
Впрочем, настоящий успех в трансформации облика философа, точнее, мудреца для обеспечения понятности его идей, завоевали сторонники восточной философии. Ведь каждый йог — философ. И чудеса телесного преображения, которые вытекают из высказываемых ими идей привлекают к ним даже тех, кто иначе и внимания бы не обратил на мудрость.
А учитывая широту распространения версий йоги на сегодняшний день, трудно не согласится с перспективностью именно этого подхода!
Значит ли это, что философия и философы – все должны стать такими, как адепты древнеиндийской духовной практики? Ведь вот он – рецепт понимания!
Нет, конечно. Ведь мало кто из почитателей и почитательниц йоги заходит в представлении о ней дальше образа продвинутой гимнастики. Поэтому и здесь основная проблема – достичь ясности – решается не до конца.
Однако чуть внимательнее к опыту школ и направлений, в которых философское знание мыслится продолжением его носителей, присмотреться всё-таки стоит.
*
А в целом, видимо, полная ясность философии практически недостижима. Во всяком случае, если идти каждым из упомянутых путей по отдельности. Но вот если объединить их, то, наверное, что-то и могло бы получиться. Только как это сделать? Об этом предстоит задуматься как-нибудь в другой раз.