На экране — его имя.
— Алло? — Стараюсь не показать виду, что волнуюсь.
— Ты где? — Он звучит виновато.
— Меня только что обратно в палату перевели. Оказывается, операцию перенесли на понедельник.
— Что? А завтра?
— Срочный какой-то пациент, экстренное дело. Ну, ты понимаешь. А завтра мой врач не может. У него другие планы. Только в понедельник.
Я понимаю. Конечно, понимаю. Но в груди сразу вспыхивает что-то колючее и тяжёлое.
— В субботу же мой день рождения, — говорю тихо. Очень хотелось, чтобы к этому дню всё уже было хорошо.
— Знаю, — он вздыхает.
— Чёрт, я так планировал…
Я молчу. Он тоже.В трубке — только шум больничного коридора и моё собственное дыхание.
Тени под вопросом.
Перенос напугал больше, чем сама операция. Словно в знакомой мелодии внезапно услышала фальшивую ноту — и теперь не можешь отделаться от мысли, что за этим что-то есть.
Он говорил про «срочного пациента», но в голосе прокралась неуверенность. Или мне показалось? В больнице им. Боткина ведь не должно быть таких накладок — так уверяли брошюры, так твердили знакомые.
Вечером привезла ему чистые вещи. Стояла у окна в коридоре, пока он переодевался, и ловила взгляды медсестры в коридоре — слишком быстрый отвод глаз, слишком натянутое «все в порядке».
— Ты точно ничего не упускаешь? — чуть не вырвалось, но я сжала губы. Не стала спрашивать. Видела, как он напрягся, когда я невзначай коснулась темы анализов: «Да обычные, все как всегда».
Перед сном залезла в интернет. Гуглила «причины переноса плановых операций». Читала до тех пор, пока глаза не начали слипаться, а телефон не выпал из рук.
«Экстренные случаи. Ошибки в расписании. Проблемы с анализами».
Последняя фраза застряла в голове как заноза. Вспомнила, как он вчера отмахнулся от вопроса про кровь: «Ну, немного снижены лейкоциты, ерунда».
Утром хотела позвонить лечащему врачу, но передумала. Страх оказаться правой оказался сильнее страха не знать.
— Просто паранойя, — сказала себе, разглядывая в зеркале синяки под глазами. — Он бы сказал.
День рождения.
Утром нахожу в мессенджере файл: «Не открывать до 19.04». Внутри — видео.
Он в нашей гостиной, в той самой рубашке, что я люблю.
— Если ты это смотришь — значит, я опять облажался, — смеется. — С днюхой, солнышко.
Грусть еще тут, где-то под ребрами. Но уже не так больно.
День рождения в депо.
Суббота, 19 апреля. Воздух за окном густой, как сироп +25, будто лето решило нагрянуть в гости в середине апреля. Я сижу на кухне, разминая в руках телефон. Муж в больнице, но операцию перенесли. Сегодня мой день рождения, и даже солнце, кажется, знает об этом: льётся через шторы так настойчиво, словно говорит: «Выходи, всё наладится».
Звонок. Голос в трубке: «Забирайте своего героя». Пока собираюсь ехать, за дверью слышу его шаги. Муж стоит на пороге с цветами, улыбается, будто и не было ночи в больничной палате. «Ну что, именинница, погуляем?»
На улице ветер обнимает теплом, как старый друг. По дороге к депо «Апакова» он рассказывает, как уговорил врача: «Сказал, что жена сегодня без торта останется, если я не вернусь. Они сжалились». Смеюсь.
Депо встречает гулкой какофонией — гудки ретровагонов, смех, гитарные аккорды. Ворота распахнуты, внутри — толчея. Люди облепили вагоны, как муравьи сахар: вот «Ф» с резными поручнями, словно из довоенного Ленинграда, грузовой трамвай с облупленной краской, техничка, похожая на гигантского жука. Дети тычут пальцами в стёкла, взрослые щёлкают фото. КТ3R, отреставрированный до блеска, кажется игрушечным — будто только с конвейера.
— Пацан лет десяти толкает мужа локтем: «Дядя, а правда, что в них печки были?». Муж, как заядлый любитель истории транспорта, запускается в лекцию. Я стою рядом, ловлю его взгляд — он оживлён, жестикулирует, будто забыл про больничные стены. Эти вагоны — как книги без букв, красивые, но немые. Все облазили их, а историй не слышали.
На стрелках, где обычно трамваи разъезжаются по ангарам, сегодня сцена. «Моральный кодекс» играет что-то из нулевых. Запах гречки с тушёнкой смешивается с ароматом пряников в форме трамвайчиков. Беру два — один мужу. Глазурь сладкая, липнет к пальцам. «Пряник съел — полдня сыт», — смеётся он, а я вспоминаю, как в прошлом году он говорил то же самое на нашей кухне.
Думаю о том, как странно: сегодня не было слёз, больничных стен и тревоги. Зато был трамвай 1934 года, который видел больше, чем мы. И муж, который всё шутит. И гречка с тушенкой, которая на вкус как из детства.
На перроне в метро обнимаемся так, будто расстаёмся на месяцы, а не до завтра. Он пахнет больничным антисептиком и трамвайной пылью. «Не грусти, — шепчет. — Сегодня мы их перехитрили». Смеюсь сквозь ком в горле. Его поезд — обратно в больницу, мой — домой, в пустую квартиру.
P.S. Концерт «Морального кода» дослушали до конца. Сергей Мазаев пел «До свиданья, мама», а мы с мужем стояли, обнявшись, и я ловила себя на мысли, что счастье — это не отсутствие проблем. Это когда они есть, но ты всё равно можешь украсть два часа весны, 25 градусов тепла и старый трамвай, который едет в будущее. Вместе.
А вот тут видео с этого мероприятия: