Найти в Дзене

Звёздный троллейбус

Рассказ из сборника "Смотри, как я ухожу" (полный текст) Ваня не высыпался. Работая на автомойке в две смены, он приходил на работу к восьми, уходил в двенадцать, два часа в день тратил на дорогу, час — на сборы и еду. На сон оставалось примерно… Ваня не мог сосчитать. Не то чтобы он плохо считал в уме, просто не хотелось напрягаться и думать. Ему нравилось смотреть по сторонам, не отвлекаясь на мысли. Он широко шагал и улыбался от того, как слаженно двигался вокруг него мир. Даже здесь, в городе, Ваня замечал эту согласованность явлений, которые разворачивались вокруг него и для него причудливым калейдоскопом. В такие минуты Ваня почему-то вспоминал отрывок из мультфильма: «Летят самолёты — привет Мальчишу, плывут пароходы — привет Мальчишу» — и от себя продолжал: «Троллейбусы едут — привет Мальчишу, люди спешат — привет Мальчишу». А он, этот самый Мальчиш, идёт среди центростремительной круговерти, кипящей и бурной человеческой деятельности, и в нём, как в зеркале, хотят отразиться и

Рассказ из сборника "Смотри, как я ухожу"

(полный текст)

Ваня не высыпался. Работая на автомойке в две смены, он приходил на работу к восьми, уходил в двенадцать, два часа в день тратил на дорогу, час — на сборы и еду. На сон оставалось примерно… Ваня не мог сосчитать. Не то чтобы он плохо считал в уме, просто не хотелось напрягаться и думать. Ему нравилось смотреть по сторонам, не отвлекаясь на мысли. Он широко шагал и улыбался от того, как слаженно двигался вокруг него мир. Даже здесь, в городе, Ваня замечал эту согласованность явлений, которые разворачивались вокруг него и для него причудливым калейдоскопом. В такие минуты Ваня почему-то вспоминал отрывок из мультфильма: «Летят самолёты — привет Мальчишу, плывут пароходы — привет Мальчишу» — и от себя продолжал: «Троллейбусы едут — привет Мальчишу, люди спешат — привет Мальчишу». А он, этот самый Мальчиш, идёт среди центростремительной круговерти, кипящей и бурной человеческой деятельности, и в нём, как в зеркале, хотят отразиться и самолёты, и пароходы, и люди, и даже троллейбусы.

Ваня смотрел по сторонам с умилением. Какими хорошими, какими добрыми казались ему люди. И он сам был хорошим и добрым. Но всё же он чем-то отличался.

«Как здорово, — думал он, глядя на неопрятного полного мужчину с мятым портфелем, — как хорошо, наверное, быть этим толстяком, отцом семейства, катать после работы дочку на спине, будто большой слон, а она — маленькая принцесса. Или вот этой девушкой. — Ваня рассматривал худую и нервную, как голодная лиса, брюнетку. — Стоять, скрестив руки, курить ментоловую сигарету и страдать из-за мужчины. Или этим пареньком в рубашке с узким воротничком, спешить на деловые переговоры. Этими голубями, парковщиком и даже водителем эвакуированной машины. Как здорово быть всеми этими существами!»

Быть самим собой Ване тоже нравилось, но примешивались бытовые огорченья: денег не хватало, протёрлась подошва на правом кеде, футболки все полиняли от пота и моечных средств, и ещё у Вани не было девушки. Девушек, считал Ваня, нужно водить в кафе, угощать какао и пирожными, а потом только приглашать в кино на последний ряд. В этом Ваня был старомоден.

А ещё Ваня хотел навестить родителей. Когда он думал о них, у него сжималось горло. Билет туда-обратно стоил восемь тысяч, да и гостинцев надо бы привезти. Заработать бы зараз столько денег, чтобы прямо с работы поехать, купить билеты и погостить у родителей хотя бы недельку! Только кто его отпустит? На мойке, кроме него, некому работать.

После зоны Ваня только раз ездил к родителям. Старые стали. Мать стеснялась при нём есть: правая рука тряслась и била ложкой о зубы. А отец ничего, только ссохся. Друзья все разъехались: кто — в Киев, кто — в Москву. Те, которые остались, спились или умерли от наркоты. Он и сам чуть кони не двинул. Спасибо, тюрьма спасла.

Странно вышло. Ваня вроде как сам захотел. «Пусть я перестану колоться! — просил он кого-то неизвестного. — Помоги мне!» И вот он помог.

Ваня верил в бога как в высший смысл, который пронизывал собой всё. Нечто вроде сложного, многослойного ритма, частью которого Ваня себя ощущал. Бывало, он всем своим существом был настроен на этот ритм. Но бывали другие дни, когда он, как губка, напитывался страданием, и оно в нём не помещалось. Тогда Ваня хотел спрятаться, укрыться от ритма, который нёс в себе столько боли, но мог при этом существовать. Ваня не мог, он чувствовал себя больной рыбой, которая хочет укрыться на дне, но её упрямо тянет вверх и переворачивает кверху брюхом.

Укрытия нигде не было, ритм, как воздух, проникал везде. Тогда Ваня спасался героином. Ширнувшись, он как бы отключался от ритма всех живых и превращался во что-то мёртвое, наподобие камня, который веками лежит на обочине, и ему дела нет. А потом, когда Ваня выныривал снова в мир живых, слегка ошалевший, застопоренный и недоумевающий, мир летел вперёд со своей скоростью — и сначала брезгливо обтекал его, потом подхватывал, захватывал течением, которое казалось холодным, тёмным и безотрадным. И Ваня опять хотел вывалиться из жизни. Он, конечно, понимал, что губит себя, но страданье становилось всё невыносимей, и он шёл к барыгам «мутить вес».

Его приняли с двумя коробками травы и весом героина, отправили отдыхать на пять лет в лагерь общего режима. Зона, что ни говори, оказалась для него благом. Ваню заметил и пригрел местный художник, который малевал плоские пейзажи для начальства и комиссии из райцентра. Ваня быстро научился резать шкатулки и нарды, начал рисовать, хотя больше срисовывал по квадратам, разлинованным на репродукциях Айвазовского, Шишкина, Ван Гога или какой-нибудь фотографии с пальмами и подписью «Малибу». Но были и попытки творчества, когда он пробовал написать своё, всеобъемлющее. Тогда Ваня без конца рисовал звёздное небо. И теперь, на свободе, именно рисование спасало его.

Вообще, думал он, шагая к троллейбусной остановке, все его желания всегда сбывались. Только желать нужно было без ожиданий, без усилия, как в детстве, когда загадываешь: вот бы быть супергероем — а через минуту забываешь. Но однажды идёшь по улице и вдруг понимаешь, что супергерой, и неважно, что другим это неизвестно, главное, что сам это ощущаешь.

Нужный троллейбус подошёл сразу и открыл двери прямо перед Ваней. Он понимающе улыбнулся и вошёл.

За большим рулевым колесом, держа его тонкими маленькими руками так, будто оно могло вырваться, сидела девушка. Она казалась напуганной. Её большие серые глаза с тоской смотрели на Ваню. Он растерялся, замешкался со своим билетом, который почему-то не срабатывал. Девушка отвернулась, её острый маленький носик чётко вырисовался на фоне вечерней улицы. Кукольное бледное лицо показалось Ване таким трогательным, что у него защипало в носу и сладко заныло под рёбрами. «Мальвина», — с нежностью подумал он.

— Эй, чё застрял? — раздалось сзади, и Ваня понял, что на него напирают. Он снова поднёс к турникету проездной, тот пискнул, и Ваня пошёл в дальний конец троллейбуса, оглушённый свалившейся на него любовью.

Троллейбус, цокая и лязгая, неспешно двигался по Большой Полянке, потом по Большой Якиманке, мимо разукрашенных и подсвеченных витрин кафе, в которых сидели красивые люди. Элегантные дамы выходили из элегантных машин, их поддерживали элегантные мужчины и провожали к стеклянным дверям бутиков. Обычно Ваня с любопытством смотрел из окна троллейбуса на вечернюю жизнь города, словно в аквариум с экзотическими рыбками. Сегодня же он ничего не видел. Он не обратил внимания на драку бомжей у подземного перехода, на падения тонконогой роллерши на брусчатый тротуар, на бездомного волкодава с картонкой на шее: «Помогите на корм».

Ваня мечтал, представлял, как он и Мальвина едут в троллейбусе по вечерней Москве. Мальвина рассказывает Ване о чём-то важном и трогательном, даже хочется плакать, хочется её обнять и благодарить за то, что теперь он не один в этом большом звёздном мире. Он берёт её за руку, и они едут вместе к каким-то далёким жизненным берегам.

Ване так понравилась эта мечта, что он несколько раз прокрутил её в воображении. Что сказала Мальвина, как он её обнял, как поцеловал. Даже воображаемые поцелуи были хороши, и Ване хотелось представить дальше, но троллейбус для этого не подходил, а чего-то другого Ваня не мог придумать.

Его отвлекли шум и выкрики пассажиров:

— Долго будем стоять?

— Откройте двери!

— Духота какая, нельзя хотя бы окна открыть?

— Сломалось, что ль?

— Баба за рулём — это же мартышка с тринитротолуолом.

Троллейбус стоял. Его медленно обтекала пробка. Водители машин открывали окна и матерились, будто это могло помочь. От гула и рокота улица звучала как техногенная какофоническая увертюра.

Мальвина, эта маленькая, хрупкая девочка, одетая в огромный оранжевый жилет и грязные грубые рукавицы, отчаянно тянула троллейбус за рога, бежала на своё место и что-то там включала, поворачивала и жала. Упрямый троллейбус не трогался. Ваня наблюдал, как она несколько раз пронеслась туда и обратно, всё более растерянная и напуганная. На ходу она утирала грязными рукавицами слёзы, оставляя на лице полосы, похожие на маскировочный грим.

Пассажиры недоумевали и, когда Мальвина запрыгивала внутрь, обрушивали на неё шквал восклицаний и вопросов:

— Ну что там? Скоро?

— Скажите, это надолго?

— У нас нет времени тут стоять!

— Открой двери!

— Девушка, ответьте нам что-нибудь!

Ваня протиснулся между пассажирами к водительскому сиденью, загородил свою возлюбленную, аккуратно оттеснил возмущённых и сказал:

— Господа-товарищи! Имейте совесть! Чего вы орёте?

— Мы не орём, а выясняем жизненно важные вопросы, — пояснил плотный мужчина, одетый в джинсы и синий пиджак с заплатками на локтях.

— Сейчас разберёмся! — Ваня повернулся к водительскому сиденью. Мальвина подняла заплаканное лицо и так трогательно посмотрела на Ваню, что он на пару секунд всё забыл.

— Не заводится, — пожаловалась девушка, — а угли в башмаках я уже меняла.

Ваня пришёл в себя.

— Посмотрим. — Он деловито потрогал приборную панель, будто что-то понимал в устройстве троллейбуса. — Где тут у нас что?

— Я сегодня первый день, — плакала Мальвина. — До этого только на стажировке.

— Да не плачь ты! Ничего же страшного не произошло. Есть у тебя инструкция или что-то такое? Как вообще управляться с этой штукой?

— Должностная инструкция.

— Давай!

Она достала из-под сиденья толстую стопку распечатанных, сшитых на пружину листов. На обложке чёрным скучным шрифтом значилось: «Должностная инструкция водителя троллейбуса». Ваня взялся с энтузиазмом.

— Так, посмотрим. Общие положения, подготовка к работе, а, вот, кажется: «Перед постановкой токоприёмников водитель должен убедиться, что все цепи выключены, барабан реверса находится в положении “СТОП” и троллейбус заторможен стояночным тормозом. Затем надеть сигнальный жилет, перчатки и окриком “Троллейбус №... ставлю штанги” предупредить лиц, находящихся в машине…»

— Я это уже делала — не помогает!

— Хорошо, — он начал быстро пролистывать оглавление.

— Наверное, обесточка, — осторожно предположила Мальвина.

— И что делать?

— Толкать? — спросила она.

Ваня нежно посмотрел на девушку и пообещал:

— Ща толкнём!

Вернув на место за сидением должностную инструкцию, Ваня вышел к пассажирам:

— Так! Господа-товарищи! Троллейбус не едет, надо толкать.

— Мы чё, идиоты?

— Сам толкай.

— Это у кого здоровья много…

Толкать не хотели. Ваня оглянулся на Мальвину. Она сидела, ссутулившись, в своём оранжевом светоотражающем жилете и смотрела на него так жалостно, как смотрит бездомный щенок на доброго человека. Нет, Ваня не мог обмануть такое доверие.

— Как тебя зовут?

— Нюра.

— Нюра, ты очень красивая. Не надо плакать.

Она улыбнулась. Её мокрое чумазое лицо умилило Ваню, в душе у него зацвели ромашки.

— Мужики! — воззвал он к пассажирам троллейбуса. — Надо помочь девушке. Или тут нет мужиков? Одни хипстеры и мажоры?

— Да пошёл ты! Мудило! — раздалось из толпы.

— Видать, хипстер, — сказала укутанная в засаленный плащ бабка.

— Блин! Да вы чё? — воскликнул Ваня. — Совсем, что ли, умерло в вас всё? Благородство там, доброта? Всё такое. Неужели нет ничего? Вы же люди. Должны помогать друг другу.

От этого упрёка толпа зашевелилась, как бы проверяя, что из перечисленных хороших качеств ещё осталось. Один, другой, третий — протискивались между пассажирами мужчины.

— Ладно, пойдём толкнём твой троллейбус! — предложил широкоплечий, в синем спортивном костюме молодой человек.

— Кто же не захочет тёплым московским вечером толкнуть троллейбус? — заметил пожилой, похожий на профессора мужчина.

— Это нам на закуску, — гоготнул неряшливый и, судя по амбре, поддатый мужик.

— Я знал! — воскликнул Ваня. — Мир не без добрых людей! Мужики, прям горжусь вами. — Глаза у Вани защипало от умиления.

— Двери откройте! — крикнул кто-то с задней площадки, и в салоне слаженно зашипели открывающие механизмы.

Едва Ваня спрыгнул со ступенек троллейбуса, зажглись дорожные фонари, будто он своим прыжком нажал на выключатель. Ваня заметил, что весь большой прямоугольный бок троллейбуса обклеен звёздами. Целый звездопад больших и маленьких космических тел на синем фоне. Это была реклама шоколадного батончика, но Ване показалось, что это его картина.

— И как это я сразу не заметил? — удивился он.

— Чё говоришь? — спросил широкоплечий парень.

— Да так. Готовы?

— Готовы!

— Главное, чтоб за рулём там приготовилась!

— Щас толкнём!

— Командуй!

— Давай!

— Налегай!

— И-и-и-и-и раз! И-и-и-и-и раз!

Троллейбус медленно поехал. Он оказался на удивление лёгким, или просто в мышцах у Вани включились какие-то суперсилы.

Улица, запруженная машинами, как узкая река в период нереста, двигалась вперёд множеством тел. Машины несли на своих крышах небо, не замечая тяжести. Внутри сидели водители и тоже несли каждый свою непростую человеческую долю. Они устремлялись в мыслях вперёд, к жёнам, любовницам и детям. Но пробка двигалась медленно и не зависела от их устремлений. Это был неумолимый московский рок. Но ещё медленнее пробки двигался троллейбус, подталкиваемый шестью пассажирами, пока остальные с надеждой смотрели из его окон. Дорога стала расти в гору, и троллейбус всё тяжелел и тяжелел. Но по-прежнему не заводился. Люди оказались бессильны. Троллейбус оставался безжизненным, как мёртвый, выброшенный на отмель кит.

— Не получится!

— Не пойдёт так!

— Надо по-другому.

Ваня не отчаивался:

— Мужики, ещё немного! Сейчас заведётся! Собрались! Изо всех сил! И раз!

Но и ещё раз оказывался бесполезен. Уже начали отходить по одному разочарованные «толкатели», потихоньку исчезали пассажиры, уходили незаметно, без лишних слов, понимая, что рассчитывать не на что. Ваня всё толкал. Он вспотел, раскраснелся, по напруженному лбу текли капли, грязное от троллейбуса плечо ломило, а в голове стоял какой-то лязгающий низкий гул, который мешал сосредоточиться на усилии.

— Может, хватит уже? — крикнула Нюра через окно. — Не заводится. Тока нет.

Ваня отлепился от троллейбуса и с изумлением осмотрелся. Он остался один, даже пробка почти рассосалась.

— Иди сюда! — крикнула опять Нюра. — Я уже вызвала техническую службу. Сказали, эвакуируют меня.

— Когда?

— Кто их знает? В Москве пробки.

Они сидели на последнем сидении троллейбуса.

— А ты давно в Москве? — спросила Нюра.

— Около года. А ты?

— Пять лет. Сначала в техникуме училась, теперь работать пошла.

— Ну и как тебе?

— Шумно и всё время торопиться надо. И страшно. Как во сне: не понимаешь, что происходит. Хочется остановиться и успокоиться, по сторонам осмотреться.

— Как же я тебя понимаю! У меня точно так же.

— Да? — Она удивлённо вздохнула. — А может, у всех так? Только почему-то никто из Москвы уезжать не хочет.

— Или не может, — Ваня поник. — Деньги-то всё в Москве. У меня на родине не заработать.

— А где твоя родина?

— Посёлок Сылва.

— А где это?

— Пермский край.

Нюра пожала плечами, показывая, что не знает.

— Представь себе карту, — Ваня обвёл руками воображаемую Россию и ткнул где-то посередине. — Это вот здесь.

— А-а-а-а!

Они тихо сидели. Нюра слегка прислонилась к Ване, но он не заметил. Он молчал и думал о своих родителях: как они там сейчас, всё ещё носят воду из колонки или всё-таки сделали водопровод? Двадцать первый век на дворе, со всеми можно поговорить по интернету, и только с родителями нельзя. Хорошо хоть мобильный телефон есть. Но живого общения не хватает, ласки, голоса, какой-то теплоты. Хорошо, что его Мальвина вот она, сидит рядом, такая хорошенькая, и, кажется, совсем замёрзла. Ваня деликатно её обнял.

И вдруг он понял: это же его мечта! Прямо сейчас он находится в картинке из своего воображения. Недавно фантазировал, и вот, сбылось!

— Слушай! Я понял! — возбуждённый своим открытием, Ваня взял Нюру за плечи и чуть тряхнул. — Я понял, что случилось с троллейбусом!

— Что?

— Знаю, почему он сломался. Это по моей вине, понимаешь! Я так захотел.

Нюра не понимала. Она трясла головой, и казалось, что её маленький острый носик в чём-то упрекает его.

— Спорим, сейчас заведётся? — сказал Ваня.

— Зачем? Скоро же приедет буксир. — Нюра не хотела уходить с нагретых, уютных сидений. Но Ваня тянул её за руку, и она поддалась.

— Просто проверим! — убеждал он. — Если заведётся, значит, я прав, значит, это я захотел, а не какая-то неисправность.

Нюра села в кресло водителя, зябко поёрзала, включила какие-то тумблеры, кнопочки, потом медленно, с недоверием, будто машина взлетит на воздух, нажала на педаль. Троллейбус громко клацнул, лязгнул и загудел. Где-то внутри него негромко и монотонно заурчало, будто это был не троллейбус, а огромный, хорошо откормленный кот.

— А-а-а-а! — с восторгом заорал Ваня. — Ты видишь! Нет, ты видишь! Я просто пожелал, чтобы мы остались вдвоём в троллейбусе. Я об этом думал! И это исполнилось! Представляешь!

— Классно! — Нюра пыталась разделить его энтузиазм, но было что-то ещё, о чём она не говорила.

— Ну, куда теперь?

— Не знаю. Я же не могу теперь на маршрут… В парк, наверное, надо ехать.

— А давай покатаемся? Мы можем просто кататься по Москве? Это будет так здорово.

— Не знаю…

И они катались. Нюра неспешно крутила огромный руль, щёлкала педалями, включала поворотники и останавливалась на светофорах. Троллейбус с готовностью клацал чем-то внутри себя, и урчал, и ехал, послушный тонким рукам Нюры. Ваня же стоял рядом и восторженно думал о своём.

Они расстались за полночь, когда Нюре уже обязательно нужно было ехать в парк.

— Мне, наверное, теперь выговор влепят, — говорила она обиженно. — Тебе-то что, ты уедешь и забудешь. А мне завтра опять на маршрут.

— Ну что ты, я теперь каждый день буду с тобой ездить. Или, хочешь, сходим в кино?

— Завтра?

— Можем и завтра.

— А потом попьём какао или горячий шоколад. Люблю горячий шоколад.

— Девочка, — он ласково потрепал её волосы.

— Тогда до завтра?

— До завтра. Я тебе позвоню.

Ваня ехал на метро в своё далекое Тропарёво и думал, что встреча с Нюрой была чудом, одним из тех, которые нечасто происходят в жизни. Он представлял, как они говорят по телефону, как сидят в кафе и она пьёт шоколад, оставляя на верхней губе тёмную полоску. Он долго фантазировал о её сладких шоколадных губах. И потом в кино, на каком-нибудь дурацком фантастическом фильме… Он представлял это и на следующий день, и даже через неделю. Через три недели мечта как-то выдохлась и перестала его вдохновлять. Ваня ещё иногда думал, что, как только появятся деньги, он обязательно позвонит своей милой Мальвине. Но денег не было, и он не звонил.

********

Дорогие читатели! Если хотите поддержать меня, можно лайкнуть мой текст или оставить комментарий — это помогает развитию канала.

Также можно купить мои уже опубликованные книги на Ridero:

Повесть «Козлиха»

Сборник коротких и смешных рассказов «Люба, исполняющая желания»

И мою новую книгу, сборник повестей и рассказов "Смотри, как я ухожу" на OZON (бумажная книга)

на Ridero (электронная книга)

Спасибо, что читаете меня!