Запах полыни
Собираясь на похороны бабушки, я не ожидала получить наследство. Ещё меньше ожидала, что им окажется старый, покосившийся дом в деревне, о существовании которого даже не подозревала.
— Анюта, это всё, что осталось от прабабки Ефросиньи, — сказала мама, протягивая мне ключ с потёртым кожаным брелоком. — Бабушка хотела, чтобы дом достался тебе. Написала отдельное завещание.
Я растерянно вертела в руках ключ — тяжёлый, явно старинной работы.
— Почему мне? Я даже не знала про этот дом.
Мама отвела взгляд, поправляя траурный платок.
— Бабушка считала, что ты… особенная. В тебе кровь Ефросиньи сильнее проявляется.
Я нахмурилась, но не стала расспрашивать дальше — не время было, посреди поминок. Дом так дом. Можно будет продать, предварительно посмотрев, что за развалюха досталась в наследство.
Две недели спустя, взяв отпуск на работе (маркетолог в небольшой IT-компании — ничего интересного), я отправилась в деревню Старицы, затерянную где-то в глубине области. Поездка выдалась непростой: сначала электричка, потом автобус, последние пять километров — пешком по раскисшей от недавних дождей дороге.
Деревня встретила меня тишиной. Казалось, время здесь замерло где-то в середине прошлого века: деревянные домики с резными наличниками, колодец на перекрёстке, петухи на подворьях. Живописная русская старина, словно сошедшая с открытки.
Дом бабки Ефросиньи (так её здесь все называли, как выяснилось при расспросах местных) стоял на отшибе, почти у самого леса. Небольшой, но крепкий, с синими ставнями и огородиком, заросшим бурьяном.
— Э-эх, девонька, давно тут никто не живёт, — покачала головой старушка с соседнего двора, представившаяся Клавдией Петровной. — Годов десять как пустует. После смерти Ефросиньи Никифоровны родственники приезжали, что-то забрали, а дом заколотили. Никто тут жить не хотел.
— Почему? — я окинула взглядом строение. Выглядело вполне крепким, хоть и запущенным.
Клавдия Петровна замялась, перебирая в руках концы платка.
— Ну как сказать… Слухи разные ходили. Ефросинья-то травница была знатная. К ней из города приезжали, из других деревень. Кто спину вылечить, кто от бесплодия средство получить. А кто и… — она понизила голос, — от мужа отвадить.
Я невольно улыбнулась. Деревенские суеверия. Классика жанра.
— Дом неплохой, — сказала я, меняя тему. — Думаю, приведу в порядок и, может, дачу сделаю.
Старушка пристально посмотрела на меня:
— Сильно на неё похожа. Те же глаза. И волосы…
Я машинально коснулась своих темно-русых волос с необычным рыжеватым отливом. Семейная черта — такие же были у бабушки в молодости, судя по фотографиям.
— Ну, пойду я, — кивнула Клавдия Петровна. — А ты, если что понадобится, заходи. Я тут через два дома живу, синий забор.
Оставшись одна, я решительно направилась к входной двери. Ключ вошёл в замочную скважину с трудом, но после нескольких попыток замок поддался, протяжно скрипнув.
В нос ударил запах — пыли, старости, и чего-то ещё… Горьковатый, терпкий аромат. Полынь. Моя аллергия на пыльцу тут же напомнила о себе — в носу защекотало, глаза заслезились.
— Вот чёрт, — пробормотала я, доставая из кармана салфетку.
Прикрыв нос и рот, я осторожно вошла внутрь.
Встреча с прошлым
Внутри было темно и душно. Я с трудом нашла выключатель — на удивление, электричество работало. Тусклая лампочка под потолком осветила небольшую комнату с простой деревенской мебелью: стол, лавки, комод, на стене — выцветшие фотографии в рамках.
Пахло сильнее — тот же горький, пронзительный аромат полыни, смешанный с запахом других трав. На столе стояли глиняные горшочки, деревянные коробочки, пучки засохших растений свисали с потолочных балок.
— Ну и бардак, — пробормотала я, оглядываясь.
Хотя, если присмотреться, в этом хаосе угадывался порядок. Травы были аккуратно связаны и подписаны выцветшими чернилами, горшочки расставлены в каком-то определённом порядке.
Я подошла к комоду, провела пальцем по поверхности, оставляя дорожку на толстом слое пыли. Осторожно потянула за ручку верхнего ящика — тот открылся с протяжным скрипом.
Внутри лежали какие-то тетради, перевязанные выцветшей лентой. Я достала одну, раскрыла. Страницы пожелтели от времени, но чернила остались чёткими. Аккуратный, убористый почерк.
«3 июня 1962 года. Собирала иван-чай на рассвете, как положено. Роса была сильная, пальцы ломит от сырости. Но дело того стоит — трава набрала силу…»
Дневник травницы. Я перелистала страницы — записи о сборе трав, рецепты настоек и отваров, заметки о лунных фазах и погодных приметах.
Во втором ящике обнаружились фотографии. Я вытащила одну, поднесла к свету. Молодая женщина с длинной косой, уложенной вокруг головы, в простом ситцевом платье стояла у того самого дома, в котором я сейчас находилась. Ефросинья? Наверное. Что-то неуловимо знакомое было в этом лице, в разлёте бровей, в форме губ.
В заднем кармане джинсов завибрировал телефон — звонила мама.
— Аня? Ну как, добралась? — в её голосе слышалось беспокойство.
— Да, всё в порядке. Дом… необычный. Но крепкий.
— Что планируешь делать?
Я оглядела комнату:
— Для начала — прибраться. Потом решу. Может, правда дачей сделаю.
Мама помолчала.
— Аня, я должна тебе кое-что рассказать про бабку Ефросинью…
— Что она была деревенской знахаркой? — усмехнулась я. — Мне уже просветили местные.
— Не просто знахаркой, — голос мамы стал тише. — В нашей семье женщины по женской линии… особенные. Ефросинья была сильнее всех. Потом бабушка, твоя недавно умершая. Хотя она старалась это скрывать, уехала в город, жила как все.
— Мам, ты о чём?
— О даре, Аня. О способности чувствовать. Знать. Лечить. Иногда… — она запнулась, — иногда больше, чем просто лечить.
Я рассмеялась:
— Серьёзно? В двадцать первом веке — про ведьм и колдунов? Мам, ты меня удивляешь.
— Не веришь — и не надо, — в её голосе слышалась обида. — Просто будь осторожна в этом доме. Там много… памяти. И силы.
Мы поговорили ещё немного — о бытовых мелочах, о работе, о планах на отпуск. Но странные слова мамы не выходили у меня из головы, хоть я и пыталась отмахнуться от них, как от глупых суеверий.
После звонка я продолжила осмотр дома. Помимо основной комнаты были ещё две — спальня с простой деревянной кроватью и маленькая светёлка с низким потолком, где хранились какие-то коробки и мешки. Кухня представляла собой закуток с печкой, в углу — рукомойник, ведро.
Удобства, как я и ожидала, во дворе. Что ж, на пару дней можно потерпеть деревенский быт. А потом решу, продавать этот дом или всё-таки сделать из него современную дачу с удобствами.
Я вышла во двор. Солнце клонилось к закату, окрашивая окрестности в золотистые тона. Огород, заросший бурьяном, примыкал к лесу — высокие сосны, тёмные ели. Где-то в глубине леса мелькнула красными боками лиса, мгновенно исчезнув в кустах.
Воздух был свежим, напоенным ароматами трав и хвои. Я глубоко вдохнула, наслаждаясь тишиной после городского шума. И снова почувствовала его — запах полыни, горький и терпкий, словно преследующий меня.
Странно, ведь на огороде не видно было этого растения. Откуда же аромат?
Первая ночь
К ночи я кое-как прибралась в доме — подмела пол, стряхнула пыль с мебели, постелила привезённое с собой постельное бельё на старую кровать. По счастью, матрас оказался относительно чистым, хоть и жёстким.
Поужинав привезёнными из города бутербродами, я решила ещё немного почитать дневники прабабки Ефросиньи перед сном. Они оказались увлекательнее, чем я ожидала.
«12 мая 1963 года. Приходила Дарья из соседней деревни. Грыжа у ребёнка. Сделала компресс из чертополоха, собранного на прошлое полнолуние, и травяного сбора по матушкиному рецепту. Показала, как прикладывать. Через три дня должно помочь».
«20 мая 1963 года. Дарья заходила снова. Говорит, ребёнку полегчало заметно. Принесла яиц и сметаны в благодарность».
Записи шли год за годом — десятилетия, зафиксированные аккуратным почерком. Болезни, рецепты, результаты. Иногда — личные заметки. О погоде, о настроении, о странных снах.
«3 января 1970 года. Снился дед Никифор, царствие ему небесное. Сказал, что весна будет ранняя, а лето сухое. Велел больше мяты запасти для отваров от головной боли — понадобится».
Я отложила тетрадь, потирая уставшие глаза. Часы показывали почти полночь. За окном — кромешная тьма, ни фонарей, ни отсветов от соседних домов. Только звёзды, яркие, крупные, каких не увидишь в городе.
Внезапно мой взгляд привлекло движение за окном. Что-то мелькнуло — не то фигура, не то тень. Сердце ёкнуло. Воображение? Или местные подростки шалят?
Я подошла к окну, вглядываясь в темноту. Ничего. Только тёмные силуэты деревьев, качающиеся на ветру.
Успокоив себя мыслью о разыгравшемся воображении, я отправилась спать. Кровать оказалась на удивление удобной, несмотря на жёсткость. Я быстро провалилась в сон.
…Мне снился лес. Я шла по тропинке, утопающей в высокой траве. Вокруг стояли деревья — не обычные ели и сосны, а какие-то сказочные, с перекрученными стволами и листьями, светящимися изнутри.
Впереди виднелась поляна, залитая лунным светом. На ней стояла женщина в белом платье, с распущенными русыми волосами, отливающими рыжиной. Она повернулась ко мне, и я узнала лицо с фотографии — Ефросинья, моя прабабка.
«Наконец-то ты пришла, внучка, — произнесла она беззвучно, одними губами. — Я ждала тебя».
Я хотела ответить, но не могла произнести ни слова. Ноги словно приросли к земле.
«Не бойся, — улыбнулась она. — Ты дома. Место узнало твою кровь».
Вокруг неё кружились светящиеся точки — не то светлячки, не то какие-то иные, странные существа.
«Слушай траву, внучка. Она говорит. Всегда говорила…»
Я проснулась резко, словно от толчка. За окном занимался рассвет. Сердце колотилось как бешеное, на лбу выступил холодный пот.
Приснится же такое… Наверное, дневники впечатлили, вот мозг и выдал соответствующий сон. А может, это полынь подействовала — говорят, она вызывает странные видения.
Я встала с постели, подошла к окну. Во дворе клубился туман, превращая всё в размытые силуэты. И снова этот запах — горький, проникающий, словно сама земля вокруг дома пропиталась полынью.
Разговоры с травой
Утро началось с уборки. Я решила не откладывать — раз уж приехала, нужно хотя бы относительный порядок навести. С собой я привезла минимум вещей, зато не забыла резиновые перчатки, маски от пыли и чистящие средства.
Работа закипела. Я протирала пыль, мыла полы, сортировала вещи на те, что можно выбросить, и те, что стоит сохранить. К последним отнесла дневники Ефросиньи — их я решила забрать с собой в Москву, почитать на досуге. Что-то подсказывало, что в них можно найти много интересного.
К обеду, вспотевшая и уставшая, я решила сделать перерыв. Продуктов с собой я привезла мало, но Клавдия Петровна, заглянувшая «проведать», принесла домашний хлеб, банку молока и десяток яиц. Настоящая деревенская еда, пахнущая как в детстве, когда мы с родителями выезжали летом на дачу.
После обеда я решила заняться огородом — хотя бы расчистить дорожки. Вооружившись садовыми ножницами (нашлись в сарае, заржавевшие, но ещё рабочие), я вышла во двор.
Солнце пригревало по-летнему, хотя на календаре уже стоял сентябрь. В высокой траве стрекотали кузнечики, над цветами кружились пчёлы. Идиллическая картина, если бы не бурьян по пояс.
Я приступила к работе, срезая высокие стебли крапивы и лопухов. Через полчаса расчистила небольшой участок вокруг крыльца и обнаружила под сорняками аккуратные грядки, обложенные кирпичом. На них когда-то что-то росло, но теперь всё заполонили сорняки.
— Эй, девонька! — окликнули меня.
Я обернулась. У забора стояла Клавдия Петровна.
— Трудишься? — она с одобрением оглядела расчищенный участок. — Молодец. Ефросинья-то огород в идеальном порядке держала. У неё всё по линеечке было.
— Много сил придётся потратить, чтобы привести всё в порядок, — вздохнула я, вытирая пот со лба.
— А ты не спеши, — Клавдия Петровна подошла ближе. — Сначала разберись, что тут растёт. У Ефросиньи каждая травинка на счету была, даже то, что мы сорняками считаем. Она говорила: нет плохих трав, есть непонятые.
Я окинула взглядом заросли бурьяна:
— Не думаю, что тут что-то ценное осталось. Всё заросло.
— А ты присмотрись, — настаивала старушка. — Вот, например, это — не просто полынь. Это особый сорт, горькая полынь. Ефросинья её из Сибири привезла, когда там по молодости жила. От девяноста хворей помогает, если правильно собрать и приготовить.
Я посмотрела на указанное растение — высокий куст с серебристыми листьями, источавший тот самый запах, который преследовал меня с момента приезда.
— У меня на неё аллергия, — призналась я. — Глаза слезятся, нос закладывает.
— Значит, сильная, — непонятно произнесла Клавдия Петровна. — Она на сильных сильнее реагирует. Защищается.
Я сдержала улыбку. Снова эти деревенские суеверия.
— А вот тут, — продолжала старушка, указывая на другой участок огорода, — у неё лекарственные травы росли. Зверобой, душица, мелисса. Видишь, они и сейчас пробиваются? Сильные. Как и ты.
— Почему вы решили, что я сильная? — удивилась я.
— Глаза, — просто ответила Клавдия Петровна. — У тебя глаза Ефросиньи. Знающие.
Мне стало не по себе. Что за чушь? Конечно, могло быть фамильное сходство, но…
— Ладно, пойду я, — Клавдия Петровна словно почувствовала моё смятение. — А ты, если что понадобится — заходи. И… будь осторожна. Это место… оно особенное. Здесь граница тонкая.
— Какая граница? — не поняла я.
— Между мирами, — ответила она и, повернувшись, пошла к калитке. — Ефросинья знала. И ты узнаешь.
Проводив взглядом старушку, я вернулась к работе, но слова Клавдии Петровны не выходили из головы. Что за чушь? Граница между мирами, знающие глаза… Типичные деревенские байки.
И всё же… Я поймала себя на том, что срезаю сорняки более осторожно, обходя кусты полыни и какие-то неизвестные мне растения с мелкими фиолетовыми цветами.
К вечеру я расчистила приличный участок вокруг дома и совершенно выбилась из сил. Руки дрожали, спина ныла. Давно я так физически не работала — городская жизнь не располагает к садоводству.
Поужинав остатками привезённой из города еды, я решила принять душ. Конечно, в доме не было водопровода, но в сарае обнаружилась старая оцинкованная ванна. Я натаскала воды из колодца, подогрела часть на старой плите и устроила себе импровизированное купание.
Смыв с себя пот и грязь, я завернулась в большое полотенце и вернулась в дом. Усталость наваливалась тяжёлым одеялом, но спать ещё не хотелось.
Я снова взяла дневник Ефросиньи — один из последних, судя по датам. Записи здесь были более отрывочные, иногда просто короткие заметки.
«15 апреля 1992 года. Чувствую, уходят силы. Раньше за день могла весь огород перекопать, а теперь и грядку одну — с трудом. Но травы всё так же отзываются. Полынь особенно сильна в этом году».
«2 мая 1992 года. Приходила Марьяна с внучкой. Девочка болезненная, тихая. Сделала отвар из семи трав, велела поить на рассвете три дня. Должно помочь».
«10 мая 1992 года. Марьяна вернулась. Говорит, девочке лучше стало. Бегает, смеётся. Я рада. Может, в ней и проявится. Нужно последить».
Я перелистнула страницу и наткнулась на запись, от которой по спине пробежал холодок.
«12 июня 1992 года. Видела её во сне. Правнучку свою, ещё нерождённую. Волосы как у меня, глаза — видящие. В ней сила будет больше моей. Жаль, не доживу. Но дом будет ждать её. И травы. Особенно полынь — она уже отзывается на её будущее присутствие. Я чувствую».
Я уронила дневник. Дрожащими руками подняла, перечитала запись. Дата — 1992 год. Я родилась в 1994-м. Ефросинья умерла в 1993-м. Она не могла меня видеть. Никак не могла.
И всё же… В записях она говорила о своей нерождённой правнучке. Обо мне?
Пробуждение
Я проснулась среди ночи от странного ощущения. Кто-то был в комнате. Я точно это чувствовала.
Открыв глаза, я увидела её — женский силуэт у окна, чётко выделяющийся на фоне ночного неба. Ужас сковал меня. Я не могла пошевелиться, не могла закричать.
Фигура медленно повернулась. Луна, выглянувшая из-за облаков, осветила лицо женщины — то самое лицо с фотографии. Ефросинья. Моя прабабка, умершая почти тридцать лет назад.
— Не бойся, внучка, — произнесла она. Её голос звучал глухо, словно издалека. — Я не причиню вреда.
Я попыталась заговорить, но губы не слушались.
— Слушай внимательно, — продолжала она. — Времени мало. Скоро начнётся. Ты почувствуешь. Сначала будет больно, потом — страшно. Но ты не противься. Прими.
— Ч-что начнётся? — наконец выдавила я.
— Пробуждение, — ответила она. — Твоего дара. Он в тебе всегда был, но спал. Этот дом, эта земля — они разбудят его. Уже будят.
Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Это сон. Просто сон, вызванный впечатлениями от дневников и рассказов Клавдии Петровны.
— Это не сон, — произнесла Ефросинья, словно прочитав мои мысли. — Но и не явь в привычном тебе понимании. Это граница. Здесь мы можем говорить.
— Я не верю, — прошептала я. — В призраков, в магию, в дар…
— Веришь, — мягко возразила она. — Глубоко внутри — веришь. Всегда верила. Помнишь, как в детстве чувствовала, когда к бабушке должны были прийти гости, хотя никто тебе об этом не говорил? Помнишь, как угадывала, что болит у человека, просто взглянув на него? Помнишь свои сны, которые потом сбывались?
Я молчала. Она была права. Все эти странности я списывала на совпадения, на наблюдательность, на что угодно, кроме… дара.
— Что со мной происходит? — спросила я.
— То, что должно, — ответила Ефросинья. — Дар просыпается. Сильнее, чем у меня, сильнее, чем у твоей бабушки. Она пыталась убежать от него, уехала в город, вышла замуж, родила дочь. Думала, так спрячется. Но дар всё равно проявился, только искажённый, подавленный.
— И что мне делать?
— Принять его, — просто ответила она. — Научиться управлять. Для этого я и оставила тебе дом. Здесь земля особая. Здесь травы говорят громче. Здесь легче слышать.
Она подошла ближе. Я заметила, что её фигура полупрозрачна — сквозь неё виднелись очертания мебели.
— Иди в лес завтра на рассвете, — произнесла Ефросинья. — Следуй за полынью. Она приведёт тебя куда нужно.
— Куда? — не поняла я.
— К источнику, — ответила она. — К месту силы. Там всё поймёшь.
Её фигура начала таять, растворяясь в лунном свете.
— Подожди! — воскликнула я. — У меня ещё столько вопросов!
— Всему своё время, внучка, — голос звучал всё тише. — Трава подскажет. Слушай траву…
И она исчезла, словно её и не было. Я осталась одна в темноте, дрожа от волнения и страха.
Всю оставшуюся ночь я не могла сомкнуть глаз. Лежала, глядя в потолок, перебирая в памяти разговор с призраком прабабки. Может, это действительно был просто яркий сон, навеянный рассказами местных и чтением дневников? Или стресс после похорон бабушки? Или аллергическая реакция на полынь, которая могла вызвать галлюцинации?
Но почему всё казалось таким реальным? Почему слова Ефросиньи находили такой глубокий отклик в моей душе?
С первыми лучами солнца я поднялась. Тело ломило от усталости, но в голове была странная ясность. Я знала, что должна сделать.
Быстро одевшись и выпив чашку воды, я вышла во двор. Утренний туман ещё не рассеялся, окутывая всё вокруг мягкой дымкой. Роса блестела на траве и паутине.
Я глубоко вдохнула прохладный воздух и почувствовала его — запах полыни, более сильный, чем прежде. Он словно звал меня, указывал путь.
«Следуй за полынью», — сказала Ефросинья. И я последовала.
Миновав огород, я подошла к кромке леса. Здесь заросли полыни были особенно густыми — серебристо-зелёные кусты, источающие горький, терпкий аромат. Они росли не беспорядочно, а словно образуя тропинку, уходящую в глубину леса.
Сердце колотилось как бешеное, но я шагнула вперёд. Тропинка, отмеченная полынью, вела меня между высоких сосен и елей, через заросли папоротника, мимо поваленных деревьев, покрытых мхом.
Лес вокруг постепенно менялся. Сначала я не замечала этого, но потом стала замечать, что деревья становятся выше, старше, величественнее. А между ними — никаких следов человеческого присутствия. Ни банок, ни бутылок, ни пакетов, которые обычно «украшают» любой лес вблизи населённых пунктов.
Чем дальше я шла, тем тише становилось вокруг. Даже птицы перестали петь. Только лёгкий шелест листвы нарушал тишину.
Внезапно тропинка оборвалась, и передо мной открылась поляна — идеально круглая, словно вычерченная циркулем. Посреди неё — валун, покрытый мхом и какими-то странными символами, высеченными в камне.
А рядом с валуном — источник. Маленький, едва заметный родник, пробивающийся из-под камня, образующий крошечное озерцо с кристально чистой водой.
Я замерла на краю поляны, не решаясь ступить на неё. Что-то подсказывало, что это место особенное, священное. Место, куда не каждый может войти.
«Иди», — словно шепнул ветер голосом Ефросиньи. — «Ты имеешь право».
И я сделала шаг вперёд.
В тот же миг меня словно окутало невидимое облако. Запахи стали острее, цвета — ярче, звуки — чище. Я чувствовала каждую травинку под ногами, каждое движение воздуха, каждую каплю влаги.
Я подошла к валуну. Символы на нём показались мне странно знакомыми, хотя я точно знала, что никогда раньше их не видела. Пальцы сами потянулись к камню, невольно очерчивая контуры знаков.
И в этот момент словно молния пронзила меня — от кончиков пальцев до макушки. Вспышка боли, такая острая, что перехватило дыхание. А за ней — поток образов, чувств, знаний, вливающихся в моё сознание.
Я увидела свою прабабку — молодую, сильную, стоящую на этой же поляне. Увидела бабушку, испуганно бегущую прочь от этого места. Увидела свою мать, которая никогда здесь не была, но знала о существовании источника.
И я увидела… себя. Но не такую, какая я сейчас — растерянная, напуганная городская девушка. А другую — уверенную, сильную, знающую. Окружённую мягким светом, с руками, полными целебных трав, с глазами, видящими суть вещей.
«Вот кто ты есть», — шепнул ветер. — «Вот кем ты можешь стать».
Боль ушла так же внезапно, как появилась. Я опустилась на колени рядом с источником, дрожа от пережитого.
Вода в маленьком озерце была идеально прозрачной. Я наклонилась, глядя на своё отражение — и на мгновение увидела в нём не свое лицо, а лицо Ефросиньи, смотрящей на меня с мягкой улыбкой.
«Помни», — прошептала она, и её образ растаял, снова превращаясь в моё собственное отражение.
Я не знаю, сколько времени провела у источника. Минуты? Часы? Когда я наконец поднялась, солнце уже стояло высоко в небе.
С трудом ориентируясь, я направилась обратно. Странно, но теперь я точно знала дорогу, хотя тропинки из полыни больше не было видно. Словно лес сам указывал мне путь.
Вернувшись в дом, я ощутила странное спокойствие. Внутри меня что-то изменилось, словно перевернулась какая-то важная страница жизни.
Новая я
Прошла неделя с того утра у источника. Я не вернулась в Москву через пару дней, как планировала. Вместо этого позвонила на работу, взяла дополнительный отпуск за свой счёт и осталась в деревне.
Каждый день я чувствовала, как во мне просыпается что-то новое. Или, может быть, очень старое, древнее, просто дремавшее до поры.
Я начала слышать. Не ушами — всем существом. Слышать шёпот трав, песню ветра, голоса земли. Сначала это были просто ощущения, смутные и неясные. Но с каждым днём они становились всё отчётливее.
Огород, который я начала расчищать, преобразился. Под моими руками растения словно оживали, тянулись вверх, наливались силой. Даже увядшие, казалось бы, безнадёжно, кусты смородины у забора выпустили новые побеги.
А полынь… Она больше не вызывала у меня аллергию. Наоборот, её запах стал для меня путеводной нитью, компасом в новом мире, который открывался передо мной.
Я читала дневники Ефросиньи, и теперь они обретали новый смысл. То, что раньше казалось суевериями и предрассудками, теперь виделось глубокой мудростью, основанной на понимании природы, недоступном обычным людям.
Клавдия Петровна заходила каждый день, приносила продукты, рассказывала деревенские новости. Но я чувствовала, что за этими визитами стоит нечто большее. Она наблюдала за мной, оценивала изменения.
— Началось, да? — спросила она однажды, когда мы пили чай с травами, собранными мной на огороде.
Я не стала притворяться, что не понимаю, о чём она.
— Да, — просто ответила я.
Клавдия Петровна кивнула:
— Я знала, что так будет. Ефросинья перед смертью говорила. «Придёт, — сказала она, — моя кровь придёт, когда время настанет».
— Вы знали её? — спросила я.
— Конечно, — Клавдия Петровна усмехнулась. — Она меня от смерти спасла, когда я совсем девчонкой была. Лихорадка была такая, что врачи руками развели. А Ефросинья пришла, настои свои принесла, три дня со мной сидела. Выходила.
Она отпила чай:
— После того случая я к ней часто захаживала. Училась понемногу. Не всё, конечно. Такой силы, как у неё, у меня нет. Но кое-что знаю. Могла бы тебе показать, если интересно.
— Очень интересно, — искренне ответила я.
Так начались мои уроки. Клавдия Петровна показывала, какие травы собирать и когда, как готовить настои и отвары, как слушать землю и небо.
Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Что всё это — массовая галлюцинация, коллективное безумие, в которое меня втянули. Но потом происходило что-то, что невозможно было объяснить рационально.
Как тот случай с ребёнком из соседней деревни, которого привезли на тракторе — срочно, ночью. Мальчик, лет пяти, задыхался от сильнейшего приступа астмы. До больницы — сорок километров по разбитым дорогам. Не доехали бы.
Я не знала, что делать. Но мои руки словно жили своей жизнью. Они сами потянулись к травам, развешанным над печкой, сами составили сбор, приготовили отвар. Я шептала слова, которых никогда не знала, но которые всплывали из глубин памяти, древней, родовой.
И мальчик задышал. Приступ отступил. Родители смотрели на меня со страхом и благоговением.
В ту ночь я плакала, сидя у окна. От страха, от потрясения, от осознания того, что во мне действительно есть сила. Сила, которая может помогать людям — или, возможно, причинять вред, если использовать её неправильно.
А на рассвете я увидела её снова — Ефросинью, стоящую у моей кровати. На этот раз я не испугалась.
— У тебя вопросы, — сказала она. Не спросила — утвердила.
— Да, — кивнула я. — Почему именно я? Почему эта сила проснулась во мне, а не в моей маме или старшей сестре?
— Сила выбирает, — ответила Ефросинья. — Иногда она пропускает поколение или два. Иногда дремлет столетиями, а потом просыпается. В тебе она нашла подходящий сосуд.
— А что, если я не хочу? — спросила я. — Что, если я хочу вернуться к своей обычной жизни? К работе, к городу, к…
— К пустоте? — мягко перебила она. — К ощущению, что живёшь не своей жизнью? К постоянному чувству, что должна быть где-то в другом месте, делать что-то другое?
Я молчала. Она попала в точку. Именно это чувство преследовало меня последние годы — ощущение, что я иду не по своему пути.
— Ты можешь отказаться, — продолжила Ефросинья. — Сила не принуждает. Она предлагает. Ты можешь вернуться в город, продать дом, забыть всё, что здесь было. Сила уснёт снова. Возможно, проснётся в твоих детях или внуках. Или никогда.
Она подошла ближе:
— Но прежде чем решить, спроси себя: где ты чувствуешь себя по-настоящему живой? Здесь, слушая травы и помогая людям? Или там, в каменных стенах, среди искусственного света и шума?
Я закрыла глаза, задумавшись. За две недели в деревне я почувствовала себя более настоящей, более цельной, чем за все годы в Москве. Здесь каждый вдох, каждое движение, каждая мысль казались правильными, естественными.
— Я останусь, — произнесла я, открывая глаза.
Но Ефросиньи уже не было рядом. Только запах полыни, горький и терпкий, наполнял комнату.
Возвращение домой
Прошло три месяца с того дня, как я приехала в Старицы за наследством. Три месяца, которые изменили всю мою жизнь.
Я уволилась с работы — по телефону, без сожаления. Съездила в Москву только чтобы забрать необходимые вещи и расторгнуть договор аренды квартиры.
Город, который я считала своим домом, вдруг показался чужим, холодным, искусственным. Шум, суета, спешка — всё это теперь вызывало только желание поскорее вернуться в тишину деревни, к запаху трав и шёпоту деревьев.
Мама приехала навестить меня в октябре, когда лес вокруг деревни окрасился в золото и багрянец.
— Ты изменилась, — сказала она, внимательно глядя на меня. — Повзрослела. И… проснулась.
Я кивнула, понимая, что она имеет в виду.
— Почему ты никогда не рассказывала мне? — спросила я. — О Ефросинье, о даре, о…
— Боялась, — просто ответила мама. — Твоя бабушка всю жизнь страдала от своего дара. Пыталась убежать от него, спрятаться в городе. Не получилось — сила всё равно прорывалась, но искажённая, неправильная. Она видела смерть людей за несколько дней до того, как это случалось. И ничего не могла сделать, чтобы это предотвратить.
Я вспомнила бабушку — всегда напряжённую, вздрагивающую от каждого телефонного звонка, с вечной тревогой в глазах.
— Она боялась, что и ты будешь страдать, — продолжала мама. — Мы обе боялись. Поэтому молчали, надеялись, что сила не проснётся.
— Но она проснулась, — тихо сказала я. — И это не проклятие, мама. Это дар. Настоящий дар.
Мама обняла меня, и я почувствовала, как напряжение, копившееся в ней годами, наконец отпускает.
— Я рада за тебя, доченька, — прошептала она. — Рада, что ты нашла свой путь.
Зима пришла в Старицы рано — в конце ноября землю уже укрыло толстым слоем снега. Дом, который летом казался маленьким и тесным, зимой стал уютным и тёплым. Я топила печь, готовила отвары из собранных летом трав, читала старые книги, найденные на чердаке.
Люди из деревни и окрестностей приходили ко мне — кто за помощью, кто за советом, кто просто поговорить. Я чувствовала их боль, их радость, их надежды — и помогала чем могла. Травами, словами, иногда просто присутствием.
Ефросинья приходила всё реже. Теперь она появлялась только в особенно важные моменты — когда мне нужен был совет или когда предстояло принять сложное решение.
«Ты справляешься сама», — сказала она в последний раз. — «Моя помощь больше не нужна».
Я сидела у окна, глядя на заснеженный сад. В печи потрескивали дрова, на столе дымилась чашка чая с мятой и мёдом. За окном кружились снежинки, превращая мир в белую сказку.
На подоконнике, в глиняном горшке, который я нашла в сарае, рос кустик полыни — серебристо-зелёный, стойкий, источающий терпкий аромат даже в разгар зимы.
Я протянула руку, коснулась нежных листьев. Они отозвались — не словами, а чувством, тёплым и живым.
Я улыбнулась, ощущая глубокий покой. Впервые в жизни я была там, где должна быть. Делала то, для чего рождена.
Я была дома.
От автора
Спасибо, что дочитали мой рассказ до конца. История Анны — это история возвращения к своим корням, к истинной сущности, скрытой под наносными слоями городской жизни и современной рациональности.
Многие из нас чувствуют подобную тоску — неопределенное ощущение, что мы живем не своей жизнью, что где-то есть место, где нам по-настоящему хорошо, где мы можем быть собой. Или занятие, которое наполняет нас энергией и смыслом, вместо того чтобы опустошать.
Для Анны таким местом оказалась деревенская глушь, а призванием — древнее знание о травах и целительстве. Для каждого из нас это что-то свое, уникальное, личное. И счастлив тот, кто находит это в своей жизни — свой дом, свой путь, свое предназначение.
Если вам понравился этот рассказ, буду благодарна за подписку на мой канал. Здесь вы найдете и другие истории — о людях, ищущих себя, о встречах с необычным, о выборах, которые меняют судьбы. О том, что в каждом из нас, возможно, дремлют удивительные силы и таланты, ждущие своего часа.
До встречи в следующих рассказах!