Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
По мере взросления нашего Ивана Яковлевича Рихтера он всё более обретает черты совершенно реального человека, и я вдруг решил поискать в Сети - не существовал ли такой персонаж ив самом деле? Нет, увы, - а то я на какую-то минуту уверовал в собственном провидческом даре. Правда, есть упоминание о полном его тезке - Иване Яковлевиче Рихтере, преподавателе Костромской духовной семинарии, члене управы, чиновнике VIII класса (коллежский асессор) и акушере, относящееся к началу XIX столетия, но это, понятно, совпадение совершенно случайное. К тому же ральный Иван Яковлевич был лет так как минимум на 35 старше нашего... Ну и хорошо, знаете ли, а то оправдывайся после - что это я напридумывал тут уже два года кряду! Стало быть, руки автора развязаны полностью, осталось только ещё более закопаться в исторических справочниках и документах, дабы не завраться окончательно, вплетая вымысел в реалии Российской Империи двухсотлетней давности
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ ЭПИЗОД 2
Надеюсь, не нужно объяснять, по какой причине я принужден весьма сжато описывать свою службу в ведомстве М.Я. фон Фока после моего возвращения из отпуска: хоть лет с той поры прошло и немало, но многие дела и по сие время находятся под печатью строжайшей секретности. Могу поведать лишь вкратце, что слухи о расформировании Министерства полиции оказались в 1819 году небеспочвенными, и к ноябрю это случилось и в самом деле. Наша же Особенная канцелярия под начальством Максима Яковлевича хоть и влилась в Министерство внутренних дел, но по сути ничего у нас не поменялось - кроме, быть может, того, что после отставки Якова Ивановича де Санглена фон Фок исполнил своё обещание касательно меня: я получил вне выслуги титулярного, а уже к началу следующего года был награжден орденом Святой Анны 3 степени, что вызвало тогда удивление многих как случай весьма исключительный. Жалованье моё тогда составляло 800 рублей годовых (хорошо это помню), но помимо него при Максиме Яковлевиче в Особенной канцелярии была принята система дополнительных выплат и денежных поощрений, так что могу сказать точно: я перестал уже обращаться по любому поводу к своей единственной тогда защите и опоре - тому самому бумажнику, с которым приехал пару лет назад в столицу, и который с тех пор изрядно похудел, что заставляло меня весьма тревожиться о собственной печальной будущности.
Изменилось кое-что - и, увы, не в лучшую сторону - в ту пору и на малой моей родине: весною 1820-го в Липицах скончалась матушка Елизавета Антоновна. Случилось это, благодарение Господу, быстро, во сне и прямиком на Пасху - видно, в награду за годы усердного безропотного труда и страданий. Испросив отпуск, я немедля отбыл в родные пенаты, но застал уже лишь одну только могилку - под общим камнем с отцом Яковом Антоновичем, покоившимся там уже восьмой год. Брат Пётр, встретивши меня в Липицах, был безутешен, я как мог старался поддержать его, хоть, право, и сам еле сдерживался. Тот самый сосед-книгочей, монструозные журнальные подшивки которого я проглатывал когда-то, сочинил как мог наивную, не очень-то складную, но крайне трогательную эпитафию, читать кою без комка в горле не мог никто:
Под камнем сим в земле сырой
Лежат два ангела навечно.
Гость неслучайный,
проходя беспечно,
Попомни - то удел и твой.
Брат Илья, хоть и стоял тогда со своим полком где-то подо Ржевом, так и не приехал, не отозвавшись ни письмом, ни хотя бы строчкою. Уже после мы узнали, что он тогда затеял авантюру с похищением дочки местного священника, едва не закончившуюся весьма трагично как для него, так и для бедной девушки, кабы один из конфидентов этой истории не спасовал в последний момент и не рассказал всё начальству. Скандал случился громкий, Илью отправили под арест, он едва не был изгнан с позором, но вовремя раскаялся и заслужил прощение. Зато тремя днями после меня приехала в Липицы сестрица Аннушка, которую - ладно, Пётр! - не признал даже я. Ей тогда шёл уж четырнадцатый год, и из шестилетнего ребенка, которым я видел её в последний раз, она оборотилась в настоящую красавицу, стыдливо румянившуюся от всякого брошенного на неё взгляда. Из писем покойной матушки я знал, что генеральша Авдотья Алексеевна Рихтер, после смерти мужа и разорения московского дома так и оставшаяся жить в своем калужском Заборовье, даёт Аннушке самое изрядное воспитание, наняв для того лучших французских учителей, коих в те годы в России было ещё более того, чем после ужасов революции, и что обе сделались крайне привязаны друг к другу, так что вовсе не удивительно, что сестра держалась с нами - Петром и мною - совершеннейшей дикаркою, не понимающей - кто все эти люди и что она тут вообще делает. К тому же тётушка, отчего-то решившая назначить именно меня виновным в гибели генерала Андрея Карловича, вообще запрещала Аннушке вести какую-либо переписку с родными, взяв с 1812 года эту обязанность целиком на себя и изредко скупо извещая о жизни своей воспитанницы только мою матушку. С сестрою вместе в качестве сопровождающего прибыл и один из её учителей - monsieur Durand, бывший участник недавнего Наполеонова нашествия, служивший музыкантом в военном оркестре у маршала Даву и захваченный в плен едва не казнившими его сгоряча ополченцами: он сумел произвести на тех впечатление своей беззащитностью, кротостью, умением играть по слуху любые мелодии на всех возможных инструментах и постоянным кажущимся пребыванием не в обществе человеков, а где-то там, средь небесных музыкальных сфер и гармоний. Он был обласкан всюду, где ни появлялся, поселившись, наконец, за самое скромное, скорее, символическое, т.к. к деньгам относился с поразительным равнодушием, жалованье и стол в Заборовье у генеральши Рихтер, обучая Аннушку искусству сольфеджио и игре на фортепиано, в чем оба весьма преуспели. По-русски monsieur Durand не говорил вовсе, в беседах с остальными не участвовал, всё витая где-то в царстве диезов и staccato, и перебирая молча тонкими, почти бесплотными пальцами - видимо, сочиняя что-то в голове. Отсутствие в нашем доме фортепиано повергло его в состояние крайнего ужаса: он всё не мог поверить, что такое возможно, ведь по его мнению Россия казалась ему весьма музыкальной страною, и лишь случайно захваченная им с собою в поездку флейта piccolo несколько примирила француза с этим трагическим недоразумением.
Времени на общение с близкими у меня, однако, было немного, несмотря на расположение ко мне фон Фока, я скоро принужден был возвращаться, а потому, запершись на несколько часов с Петром, ознакомился бегло с состоянием наших дел в Липицах. Всё оказалось не так скверно: благодаря неустанным трудам покойной матушки и во многом взявшим на себя хозяйственные хлопоты брата, поместье наше приносило небольшой доход, а переданной мною в 1817-м от продажи Волковки тысячей они тоже распорядились с умом, расширив скотный двор и поголовье его, и обновив ряд инструментов. Однако же я понимал хрупкость этого кажущегося финансового равновесия: недород, болезни скота или очередные денежные претензии брата Ильи легко могли бы разрушить этот эфирный мир. Недолго поразмышляв, я отказался от своей доли в наследстве в пользу Аннушки и Петра, пообещав брату списаться с Ильей, чтобы принудить его к тому же. Не будучи Архимедом в сельском хозяйстве, но кое-что смысля в цифрах, я отдавал себе отчет в том, что, случись какая беда, общая стоимость Липиц не способна обеспечить нас четверых даже на несколько лет. Липицы имели какое-то значение лишь в статусе "вотчины" и "крова", места, где тебе всегда рады, и где ты, что бы ни случилось, всегда мог приклонить голову. Переведённые математически в цифру и поделённые на "четыре", Липицы обращались в фикцию, в милое, но дешевое "ничто". Я же, рассчитывавший отныне на свою будущность на службе, поступил, отказавшись от своей доли, не благородно - нет, а - обдуманно, пытаясь сохранить за собою самую возможность, хоть и не закрепленную отныне юридически, на право умереть в родительском доме и быть в нём в призрении на одних только родственных началах. Пётр сперва и слышать о таком не хотел, мы оба, помню, разгорячились тогда, словно состязаясь в благородстве, пока я не сумел убедить его в необходимости такого шага и в том, что отныне он и будет главным хранителем нашего семейного гнезда. Пообещав предпринять всё возможное, чтобы убедить Илью, я попрощался с братом и Аннушкою, и отбыл в столицу.
********************************
Музыкальным венцом же сегодняшнего эпизода пусть, пожалуй, станет Бетховен, написавший в 1817-1819 гг. сонату для фортепиано № 29 си-бемоль мажор, op. 106.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу