Предыдущая глава:
В оперативном отделении
Во второй половине октября этого грустного года, пришел в штаб нашей дивизии, поднялся на второй этаж, в оперативное отделение. По штату оно состояло из четырех человек: начальника, его заместителя и двух помощников. На должность одного из них я и был назначен. Новая служба, самая нелюбимая…
Пока летал – я с нее и начинал свои воспоминания, и о ней больше всего писал. А теперь – только в конце, и – немного. Да, тогда я любил свою профессию, то, чем занимался. А сейчас я просто выполняю возложенные на меня обязанности – не те чувства, не то и отношение. Особенно было тяжело в начале, когда я видел и слышал, как взлетают и уходят на задания бывшие мои товарищи.
Но, постепенно стал вникать в дела управленческие, видел их необходимость, и боль понемногу уходила. Познакомился с работой различных служб, которые обеспечивали наши полеты. Увидел труд людей, без которого были бы невозможны эти полеты. Труд, малозаметный для нас, летчиков, порой тяжелый и неблагодарный.
Особенно много новых впечатлений давали регулярно проводимые учения. Мне, в основном, приходилось быть в составе расчета передового командного пункта (ПКП), который перемещался вместе с сухопутными войсками, участвовать в организации взаимодействия нашей авиации с ними. В некоторых случаях работал авиационным наводчиком, указывая пилотам, по каким целям и чем работать. Видел, кто и насколько успешно действует, проанализировать и затем подсказать.
В конце лета Командующий Московским Военным Округом генерал армии Белобородов проводил крупномасштабные учения. Мы, вместе с сухопутными войсками, в ходе наступательной операции прошли на Запад более трехсот километров – от Подмосковья до Смоленска. Жили в палатках, питались из полевых кухонь, перемещались разными видами транспорта.
Меня здесь поразило многообразие видов и родов войск, применяемой техники, и необычайная сложность организации такой операции. То, что касалось боевого применения, мне уже было более иль менее известно. А вот действия тыловых органов как бы открылись впервые. Ведь ни один танк, ни один самолет не могли приступить к выполнению боевой задачи, если к ним во время не подвезли топливо, боеприпасы, если их экипажи остались без пищи. А это очень сложная и объемная работа, хотя и спланированная, но с многочисленными вводными, с привлечением большого количества людей, транспортной и специальной техники, и прочего, и прочего. И в адрес этих людей мало говорят слов благодарности, а больше ругают, часто и оскорбляют.
Вторая сложность – большая неопределенность, и ограниченное время на принятие решений. Ведь противнику не скажешь: «Подожди, подумаю». Нужны хорошие знания и способность быстро ориентироваться в обстановке. Многое решала интуиция, о которой тогда мало чего знали и вообще не говорили.
Однако, наибольшее впечатление во время этих учений на меня произвели не их сложность и масштабность действий войск, а … русская природа!
Когда я летал, то видел нашу Землю с большой высоты, примерно так же, как географическую карту: тонкие линии: голубые – рек, серые и черные - дорог, перемежающиеся участки темно-зеленых лесов, и более светлых - полей и лугов, скопления прямоугольников – крыш зданий в населенных пунктах. И все это быстро перемещалось. А здесь все это я увидел с очень близкого расстояния и мог спокойно рассматривать, слышать и журчание воды и шелест листьев, почувствовать их, с детства знакомые запахи.
Особенно поразила меня картина местности недалеко от Ярцево. Мы остановились на ровном лугу, покрытом мягким травяным ковром, украшенным разноцветными точками полевых цветов. Поодаль протекала небольшая речка, один из притоков Днепра. На ближнем берегу – довольно широкая полоса удивительно чистого песка – прекрасный пляж без единого живого существа на нем! Вода – хрустально светлая, спокойно текла куда-то на юг.
На противоположном, крутом, берегу – смешанный лес: светлые березки перемежались с темно зелеными елочками и краснеющими осинками. Воздух, такой же чистый, как и все в этом живописном уголке природы, нес в себе лишь тончайшие ароматы, которые вызывали чувства покоя и радости. И от всего этого веяло какой-то милой, доброй теплотой, похожей на материнскую ласку. Захотелось остаться здесь, построить маленький деревянный домик у реки, и пожить какое-то время. Отдохнуть душой и телом от нашей стремительной, грохочущей жизни.
Но, утро закончилось, начались сборы, и мы покинули этот райский уголок. Опять автомобили, движение по пыльным дорогам, учения продолжались.
Перед учениями, начальник штаба дивизии полковник Терехов, всегда тщательно проверял мою готовность к ним. Проверял не только знания, но и умение быстро оценивать оперативно-тактическую обстановку. И, как правило, был доволен результатами такой проверки. Затем, работая в отрыве от основного состава штаба дивизии, моей задачей было не получать замечаний от армейских и окружных начальников. И их не было. Даже наоборот, большинство их относилось ко мне как-то по доброму, как к равному, несмотря на их превосходство в возрасте и званиях.
Осенью была проведена очередная аттестация и полковник Терехов написал в заключении моей характеристике «…Перспективный офицер. Достоин выдвижения…».На этой ноте и закончился второй год моей штабной службы.
В следующем году, в Академии, успешно сдал экзамены за третий курс, впереди – четвертый, последний. Седьмой год хожу в звании «капитан». Никуда не выдвигают, хотя все делаю хорошо. Может, потому и не выдвигают? Поскольку любимой работы лишили, то, хотя бы, в карьере какое то движение должно быть. А то, как - то грустно становится. Может, уйти куда-нибудь? А куда? Да и отпустят ли?
Поговорили на эту тему с женой. Она мне советует:
- Ты поговори с кадровиком. Он же обманом тебя здесь оставил. Может, совесть у него проснется.
- Да, проснется, жди. Я спрашивал у него в отношении перевода куда - нибудь. Он ответил, что нигде ничего нет. Даже говорить не хочет.
- А ты принеси-ка ему что-нибудь. Я в нашем буфете дефицита наберу. Мне кажется, он берет.
- А ты откуда знаешь, что он берет?
- Возьмет, вот увидишь.
С большим сомнением, но все же согласился с ней. Принесла она со своей работы целую сумку, действительно дефицита: марочные вина, особая, экспортная водка, копченые колбасы икра. Понес. Стыдно было – первый раз (и единственный) взятку даю. Но все же понес. Выбрал момент, зашел в кабинет, краснея, поставил ему сумку под ноги, и говорю:
- Это Вам, к празднику.
Он обрадовался, быстро все забрал. Говорил мне что-то, но я от волнения ничего не запомнил, и быстро ушел. А через некоторое время он пригласил меня к себе, и говорит:
- Вот, есть место заместителя начальника штаба полка, в Липецке, майорская должность. Я говорил с начальником штаба дивизии, он не возражает. Поедешь?
Я согласился. Я вообще согласился бы куда угодно. Находиться в Кубинке, видеть, как летают мои бывшие товарищи, встречаться с ними, мне было тяжело. И, вскоре пришел приказ. Мне выписали предписание, и я покинул штаб этой дивизии, и Кубинку, как оказалось, навсегда.
В академии
Нужно было решать проблему с учебой в академии. Я уже не мог учиться на штурманском факультете. Для этого надо было быть либо летчиком одноместного самолета, либо штурманом многоместного. Ни тем, ни другим я уже не был. Но, списанные летчики могли учиться на командном факультете, полным наименованием которого было «Командно – штабной». На нем готовили кроме командиров и штабных офицеров ВВС.
Подходил срок сдачи экзаменов за второй курс, и я поехал в академию. Обратился со своей проблемой в учебный отдел, попросил перевести меня на соответствующий курс командного факультета. Мне ответили:
- Мы не можем этого сделать, поскольку программы слишком разные .
- Но я могу сдать экзамены по тем дисциплинам, которых не было в нашей программе.
- Мы не можем тебя допустить к этим экзаменам, поскольку мы тебя по этим дисциплинам не готовили.
- Что же мне делать?
- Мы можем перевести тебя на первый курс последующего приема
Что же, выбора нет, не бросать же учебу в академии, именно сейчас. Пришлось согласиться.
Так я потерял еще один год, уже четвертый, в своем образовании.
Меня перевели в группу заочников, которая готовилась по профилю тактики истребительно-бомбардировочной авиации. Состав ее был разный – от командира звена до командира полка. Было и несколько офицеров – штабников. Большинство их приехало из дальних гарнизонов необъятного Советского Союза. Ребята подобрались довольно простые и дружелюбные. По возрасту и званию я был в числе младших, но отношения с другими были практически равными.
Я помогал однокурсникам в выполнении домашних заданий, по высшей математике, и особенно – по немецкому языку, который неплохо знал еще по техникуму. Надо сказать, что этот предмет в академии давали на очень высоком уровне. Все преподаватели были опытными специалистами, прошедшими суровую школу Отечественной войны, многие из них находились в Германии продолжительное время. Большое значение они придавали не только грамматике, но и фонетике, постоянно подчеркивая, что в немецком языке нет ни одного звука, имеющего полную аналогию в русском – ни по характеру звучания, ни по длительности. Они демонстрировали нам различные диалекты, поясняя, что на том языке, которому они нас учат, немцы практически не разговаривают. Этот «Бюнендойч» - сценический язык, применяется только в официальных выступлениях, радиопередачах, театрализованных постановках.
Было трудно, но помогали хорошие учебники, которые издавались Академией и рассылались нам по частям. Впоследствии мне пришлось несколько раз общаться с немцами, и они говорили, что у меня неплохое знание языка и хорошее произношение. Спасибо преподавателям академии.
Во время пребывания там у меня сильно воспалились миндалины, и я обратился к их медикам. Осмотревший меня врач сказал, что одна из них совсем в плохом состоянии, и посоветовал удалить их обе. Я согласился и пробыл в госпитале академии около двух недель. За это время познакомился с некоторыми больными. Один из них особенно привлек мое внимание. Это был старший преподаватель Кафедры Воздушной Разведки полковник Мерович, фронтовик, Герой Советского Союза. Роста выше среднего, сухощавый подтянутый, с черными, слегка вьющимися волосами. У него были проблемы с пальцами ног, часть которых ему ампутировали, и потому он ходил, опираясь на тросточку.
Узнав, что я был в свое время воздушным разведчиком, он оживился, и мы провели с ним несколько бесед. Он тяжело переживал свою болезнь, горестно вздыхал и возмущался:
- Я ведь очень любил танцевать, казалось, моим ногам сносу не будет. Ты понимаешь, я танцевал с самой Клавдией Шульженко! Она давала у нас концерт, а потом были танцы. Она, как дорогая гостья, сама выбирала, с кем ей танцевать. И она выбрала меня!
Я представил: молодой, высокий, симпатичный офицер, летчик, с Золотой Звездой Героя на груди, и так ловко двигался! Конечно, женщинам трудно было устоять перед таким.
Во время войны Мерович служил в разведывательном полку, летал на двухмоторном самолете Пе-3 (Пе-2Р). Я запомнил два эпизода из его рассказов о войне.
Первый. Необходимо было получить фотопланшет укрепленного района, который прикрывала очень мощная группировка зенитной артиллерии и авиации. Они буквально ставили железный занавес над своими объектами. Несколько экипажей, посылаемых туда на разведку, вернулись ни с чем, на поврежденных машинах, два были сбиты. Но задачу, поставленную Командующим фронтом, надо было выполнить во что бы то ни стало.
Командир полка, отправляя Меровича на задание, был мрачен:
- Да, нелегкое тебе задание досталось. Двое не вернулись. Что делать будешь?
- Что-нибудь придумаю, - ответил Мерович. Далее – его рассказ.
«Взлетел я пораньше, еще в темное время суток. Прополз на брюхе через линию фронта, и забрался поглубже в тыл к немцам. Затем развернулся на 180 градусов, и стал набирать высоту, по направлению к объекту. К восходу солнца вылез на потолок, максимум, на что был способен самолет. Изображаю из себя их самолет, идущий в нашу сторону.
Солнце, поднявшись над горизонтом, осветило этот укрепрайон. Безоблачно, все хорошо видно, и … тихо-тихо – ни истребителей, и зенитки не стреляют. Значит, пока за своего считают. Даю команду штурману: приготовиться к фотографированию. Он уточнил направление, проверил фотоаппараты, и через несколько минут доложил: «Включаю!»
Теперь надо пройти строго по прямой – без малейшего крена и никаких маневров, иначе съемка будет сорвана. Самолет здесь наиболее уязвим. Единственная возможность хоть как-то обезопасить себя – как можно быстрее пройти этот участок. Перевожу самолет на пологое снижение и вывожу двигатели на полную мощность. Они ревут как бешеные, стрелка указателя скорости выходит за пределы допуска. И вот тут начался фейерверк! Видимо фрицы сначала сомневались, но затем стали уточнять, чей это самолет, и, наконец, выяснив, что это- чужой, открыли шквальный огонь.
Шапки разрывов зенитных снарядов вначале появились значительно ниже самолета. Фашисты учитывали высотно-скоростные характеристики наших самолетов, но в расчете на группы, которые так высоко не летали. Но они тут же стали вводить поправки, и разрывы стали приближаться к нашей высоте. Однако, пока они оказывались сзади. Эти педанты все делали по своим таблицам, в которых указывались скорости конкретных типов самолетов, в том числе и Пе-2, а я летел быстрее! Но зенитчики и здесь начинают вводить поправки и разрывы приближаются. Вот они, почти рядом, слева и справа, самолет вздрагивает от их ударных волн. А я иду по прямой.
Наконец, долгожданный доклад штурмана: «Командир, конец съемки!» Тут же делаю резкий отворот в сторону и увеличиваю угол снижения – разрывы остаются справа и выше. Затем выполняю змейку – теперь они далеко сзади, - я ушел из зоны поражения!
Вернулись на аэродром без единой дырки в самолете. Командир, после моего доклада обнял меня и выдохнул:
- Ну, живой вернулся! Будь ты трижды здоров!
После дешифровки пленки и просмотра снимков Командующим, меня поздравили с очередной наградой. Наступление наших войск прошло успешно».
Второй. «Ну, не всегда так удачно складывались полеты. Очень досаждали истребители противника. Все-таки «Пе-шка» - бомбардировщик, хотя и скоростной.
Однажды, когда я возвращался с задания, и шел еще над вражеской территорией, зажали меня два фашистских истребителя, видимо – асы. Я маневрировал, как мог, но они не отставали, но и стрелять не спешили. Видимо, были уверены, что никуда я не денусь – день, светло, облачности, в которой можно было бы спрятаться – нет.
Смотрю, один из них подошел слева совсем близко, встал рядом. Летчик показывает мне сначала - один палец, затем – два, как бы спрашивает: с одной очереди меня сбить, или с двух? Посмотрел направо – там второй стоит, показывает, что мне деваться некуда. И такая на меня злость нашла: ах вы, думаю, наглецы, еще и издеваетесь! Два истребителя – против одного бомбера! Ну нет, живым я вам не дамся, не запишите вы меня на свой счет!
Выполняю полубочку и ввожу самолет в переворот. Они делают то же самое, не отстают. При подходе к отвесному положению задерживаю штурвал и пикирую к земле, которая стремительно приближается. И вдруг, как будто кто-то меня в руку толкнул - резко крутанул полубочку и начинаю вывод , уже в направлении прежнего полета. Земля почти рядом, тяну штурвал на себя изо всей силы, перегрузка страшная! Вывел у самой земли, на большой скорости. Несусь на бреющем в сторону своих войск – где-то близко линия фронта. Посмотрел по сторонам – немецких истребителей нет. Струсили сделать то же, что и я, побоялись воткнуться в землю!
Они закончили маневр классическим переворотом, и их самолеты теперь летели в противоположном направлении. Чтобы развернуться и догнать меня они уже не могли. Пе-2 не на много уступал им в скорости, и я успел бы оказаться над своей территорией. А там – наши истребители, это вам уже не одиночный разведчик!»
Через год я опять встретил Меровича, и опять в госпитале. Мы зашли туда, чтобы навестить своего товарища по группе. Он где-то простудился, подхватил пневмонию, и теперь его там усиленно лечили. В соседней палате лежал Мерович, и я зашел к нему. Он сидел на постели, опершись на спинку кровати. Ноги его были прикрыты одеялом. Точнее – одна нога, вторая была ампутирована до колена. Периодически он вытаскивал из пакета печенюшку и медленно жевал ее.
Был он мрачен, малоразговорчив. Было видно, что он страдает и от физической боли, и от осознания безнадежности своего состояния. Он уже перенес три операции, но раны не заживали, процесс омертвения тканей продолжался. Его готовили к четвертой операции, но он, видимо, уже ни на что не надеялся.
Как- то, проходя по центральной аллее, посмотрел на доску, где были помещены портреты преподавателей Академии – Героев Советского Союза. Увидел знакомое лицо: моложавый, симпатичный полковник, смотрел на меня с неподдельным интересом и радостью жизни.
В следующий приезд я узнал, что полковник Меерович умер. Его портрета на центральной аллее уже не было.
Липецк
1).1967 год, март месяц. Приехал на поезде в Липецк. Нашел закрытый военный городок, через проходную, вошел на его территорию. Вот и двухэтажное здание штаба Центра Боевого Применения и Переучивания Летного Состава Военно-Воздушных Сил (ЦБП и ПЛС ВВС). Само наименование Центра говорило о его предназначении и выполняемых задачах. Боевым применением занимался Исследовательский отдел, и два исследовательских полка (один из которых базировался в Воронеже). Переучиванием – Учебный отдел, и смешанный инструкторский авиационный полк. Вот в этот инструкторский полк я и был назначен заместителем начальника штаба.
Пока я был на летной работе, в центре моего внимания, конечно же, были самолеты – их возможности, поведение и управление ими на различных этапах полета. Окружающие меня люди как бы прилагались к этому. Теперь же, когда круг выполняемых задач расширился, и сфере внимания появились новые службы, новые виды деятельности, полеты, хотя и оставались главным, но все же не единственным элементом этой деятельности. И здесь, на первый план вышли люди, их взаимоотношения, мое место среди них, умение работать с ними. Не все они одинаково запомнились, но, как говорится, чем богаты.
Начальником Центра тогда был Герой Советского Союза генерал Луцкий Владимир Александрович. Вот первое впечатление о нем. Высокого роста, с хорошей осанкой, несколько медлительный. Этот пятидесятилетний генерал показался мне сначала нелюдимым. Глаза его редко смотрели на собеседника, а были устремлены куда-то вдаль. Когда он начинал говорить, в его словах звучал такой размах, такая масштабность, что казалось, будто он не на земле стоит, а смотрит на нас с огромной высоты, и видит все происходящее в гораздо большем объеме, чем мы, смертные. При дальнейшем общении с ним, я убедился, что это вполне доброжелательный человек. Он никогда и никому не грубил, и не подчеркивал своего превосходства. А с летчиками вообще вел себя на равных. Даже ко мне, вроде бы штабисту, но летчику в прошлом, он отнесся очень внимательно. Ознакомил с задачами и работой центра, и пригласил меня слетать в Воронеж на вертолете, который пилотировал сам. И ни слова не сказал о своей службе в Кубинке, что он был пилотажником. Но, я видел, что он мне почему-то сочувствует.
У Начальника Центра было два заместителя: по летной подготовке – полковник Янгаев, и по научно-исследовательской работе – полковник Качоровский. С ним мне пришлось немного пообщаться. Узнав об Исследовательском отделе, решил познакомиться с условиями и людьми, которые в нем работали. Наука всегда интересовала меня, и здесь вдруг всплыла потаенная мысль – может, удастся перейти на более интересную работу. В отделе было две исследовательских группы – Истребительной и истребительно-бомбардировочной авиации (ИА и ИБА). Работали там списанные летчики различного уровня подготовки и летного опыта. Некоторые не летали на сверхзвуковых самолетах, академического образования практически ни у кого не было. Да, подумал я, шансы устроиться сюда у меня есть. Поговорил с сотрудниками группы ИБА, ребята оказались простыми, отнеслись дружелюбно. Сказали, что есть у них вакантное место, а узнав о моей подготовке, решили, что по идее – должны взять. Посоветовали обратиться к их шефу – Качоровскому. Что я и сделал.
Заместитель начальника Центра по НИР оказался своеобразным человеком. Немного выше среднего роста, со светло-рыжими волосами, голубыми, слегка на выкате глазами, неторопливыми движениями. Прежде, чем что-либо сказать, или ответить, выдерживал весьма заметную паузу. Как потом мне сказали – чистокровный еврей..
Отнесся он ко мне как-то настороженно, уходил от прямых вопросов. Выслушав мою просьбу, и подумав, ответил, что для перевода в отдел «нет никакой возможности». Я пытался выяснить – почему, Доказывал, что у меня для этого есть все данные –опыт полетов на Су-7Б, максимально возможный уровень подготовки, завершаю учебу в Академии. Но он, опять сделав паузу, вновь повторил ту же фразу: «Нет никакой возможности».
Пришлось оставить эту мысль. Видимо, не суждено мне было вырваться из этой штабной колеи. Начнем службу в Смешанном Инструкторском Авиационном полку (СИАП).
Полк этот имел в своем составе три эскадрильи, и полный набор самолетов Фронтовой Авиации: истребителей (МиГ-21), истребителей-бомбардировщиков (Су-7Б), и фронтовых бомбардировщиков (Як-28). Кроме того, было еще звено управления, в составе которого находились: один пассажирский самолет Ил-14, два многоцелевых Ан-2, и один легкий Ан-14 «Пчёлка».
Первая встреча – с командиром полка. Им был Бежко Николай Пантелеевич. Роста – выше среднего, с открытыми серо-зелеными глазами, смотревшими на меня спокойно и внимательно. И, хотя, говорил он негромко, мягко, в нем чувствовалась скрытая энергия его предков – казаков. Его отношение к подчиненным было сдержанным и уважительным. Он хорошо понимал людей и чувствовал их состояние, говорил им то, что было необходимо в данный момент.
Он понял и меня, еще не остывшего от любимой летной работы, жадно набиравшего новые оперативно-тактические знания, которые пытался использовать на практике, и, мягко, тактично, дал понять, что теперь мне придется заниматься совсем другими делами. И весь этот опыт и знания здесь будут мало использоваться.
Ну что же, надо и это осваивать. В ходе работы стал знакомиться с руководящим составом полка.
Заместитель командира полка (первый), подполковник Серпокрылов Лев Андреевич. Среднего роста, круглолицый, со светлыми волосами, и удивительно чистыми, василькового цвета глазами. Говорил слегка натуженным голосом, - были проблемы с голосовыми связками. Это был очень открытый и доброжелательный человек. Все говорили о нем, что это летчик – от Бога, уважали и любили его. И он отвечал людям тем же. Особенно любил летчиков.
Однажды мы, группа руководящего состава полка, полетели на самолете Ан-2 на какие-то сборы. И он спросил меня:
- Соскучился, наверное, по полетам? А ну, садись на правое сидение, попилотируй.
Попросил об этом командира экипажа. И я сел за штурвал. Хотелось, в присутствии своих офицеров показать хорошее пилотирование, но не получилось. Видимо сказался большой перерыв в полетах, волнение, да еще разболтанное тросовое управление самолета, не позволили идеально точно выдержать режим. Нет, подумал я, не стоит мне связываться с такими самолетами – не интересно на них летать. Видимо, возврата к любимой профессии уже не будет.
Второй заместитель командира полка – по летной подготовке – подполковник Соловьев Евгений Ксенофонотович, с густыми вьющимися волосами, римским профилем, похожий на южанина, но только светлый. Был не очень разговорчив, но одну его фразу я очень хорошо запомнил. Она относилась к партии (КПСС) и ее роли в Армии. Я считал принцип единоначалия в Армии, безусловно необходимым. Если тебе даются какие-то права, то ты, применяя их, должен за это и отвечать. И наоборот: если за что-то отвечаешь, значит и права соответствующие должен иметь. Если командир за все в ответе, то и вопросы должен решать он все. А тут «Руководящая и направляющая» вмешивается и решает, куда кого выдвинуть или «задвинуть», кому что дать и наоборот. А в ответе за последствия этих решений все равно командир. Я считал, что надо четко определить и разграничить сферы ответственности, и с каждого спрашивать – за свое. А Соловьев мне прямо сказал:
- А зачем нужна партия? Она вообще не нужна!
Тогда я пытался найти ответ на этот вопрос, но ничего вразумительного в голову не приходило. Личный опыт тоже мало что говорил. Вначале офицерской службы я захватил период, когда Министром Обороны был Г.К.Жуков, и он упразднил в Армии должности замполитов. За что потом и поплатился – Хрущев его самого снял с должности. Я же, после попадания под «обстрел» в Калманке с политорганами старался не связываться – я им не досаждал, и они меня не трогали. Отношений никаких, поэтому и сказать нечего.
А вот здесь, в Липецке, я впервые встретил замполита, который мне понравился, как человек. Это был Кривенков Леонтий Александрович, заместитель командира полка по политической части. Общительный, исключительно порядочный и доброжелательный человек. Его главная черта – абсолютная искренность и заинтересованность в человеке, в его судьбе, делах, настроении. Все его уважали, и, не стесняясь, шли к нему со своими проблемами. Леонтий Александрович к тому же еще и летал в качестве штурмана на самолете Як-28, хотя мог этого и не делать. Уже это одно многого стоило.
Второй, весьма уважаемый мной человек, был Старший инженер полка (в дальнейшем – заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе) Сафин Мансур Абдулахаевич. Единственный фронтовик в нашем полку, старше нас всех, но с обязанностями справлялся великолепно. Командир полка очень дорожил им ,и, в меру своих возможностей, старался продлить ему срок службы.
Когда я впервые знакомился с ним, и спросил имя и отчество, он ответил:
- Ну, это сложно. Зовите меня Михаилом Ивановичем, меня почти все так зовут. А то иногда так назовут, неловко становится.
Но я все-таки упросил его, сразу же запомнил и никогда не ошибался.
С ним было очень легко работать. По сути, большая часть личного состава полка в его распоряжении, и они выполняли очень большой объем работ по поддержанию столь разнообразной техники в исправном состоянии. Мансур Абдулахаевич в части службы был очень пунктуальным человеком, и абсолютно честным. Говорил негромко и не торопясь, но все у него было сделано в срок, и все подчиненные слушались его беспрекословно. Если случались какие-то проколы, а в технике без этого не бывает, то он не шумел, не нервничал, а спокойно и деловито организовывал устранение выявленных недостатков.
Ко мне он относился очень доброжелательно, даже мягко покровительственно, почти по отечески. Поначалу, когда я оставался за начальника штаба, он брал на себя ряд таких дел, которые мы должны были выполнять вместе.
С удовольствием и благодарностью вспоминаю этого человека.
Не только Управление, но и весь летный состав полка, а также инженеров эскадрилий я знал по имени и отчеству, и так и обращался к ним, а не по званию и фамилии, хотя это и противоречило уставным требованиям. Такой стиль общения я выбрал интуитивно. Во-первых, большинство этих офицеров были, хотя и немного, но старше меня по возрасту, и почти все они – старшие офицеры. Во-вторых, и это главное, я действительно уважал этих людей, профессионалов высокого уровня, умелых руководителей и инструкторов, с достоинством несущих тяжелый груз ответственности за своих подчиненных и обучаемых. Такое обращение снимало напряженность формальных отношений, располагало к искренности и желание идти навстречу.
1-й эскадрильей (самолеты МиГ-21) командовал подполковник Томилин Иван Григорьевич. Высокий, статный офицер, культурный в обращении, энергичный. Все вопросы решал быстро, и это мне нравилось.
Командир 2-й эскадрильи (самолеты Су-7Б) – подполковник Садовников Николай Васильевич. Среднего роста, крепкого телосложения, светловолосый. Очень спокойный, рассудительный, но мысли выражал кратко и точно. Он нравился мне своим спокойствием и доброжелательностью
3-й эскадрильей(самолеты Як-28) командовал подполковник Гусев Иван Константинович, самый пожилой летчик в полку. Осторожный, не любящий спешку, предусмотрительный. К начальству относился уважительно, не смотря на свой большой опыт.
Летчики, летавшие на самолетах Ан-2, имели свои, на мой взгляд, интересные истории.
Капитан Правдин. Когда-то летал на бомбардировщике Ил-28. Однако один полет круто изменил его судьбу. Со своим экипажем – штурманом (в передней кабине) и стрелком-радистом (в задней кабине) вылетел на задание – полет по заданному маршруту на большой высоте. После набора заданной высоты встали на заданный курс. Прошли первый этап, вышли на поворотный пункт, штурман дает команду развернуться на новый курс. Командир экипажа ничего не ответил. Штурман по внутренней связи несколько раз повторял команду, затем стал просто запрашивать командира о том, что случилось. Но тот никак не реагировал, продолжая полет с прежним курсом. Пришлось, о сложившейся ситуации, доложить на командный пункт полка. Те тоже стали запрашивать Правдина, почему он не слышит штурмана, но и им он ничего не ответил. А самолет летит, не меняя курса и высоты.
Командир полка доложил о случившемся на командный пункт воздушной армии. Те подняли в воздух истребитель, навели его на непослушный бомбардировщик, попросили подойти поближе, и посмотреть, что там делает пилот. Выполнив команду, летчик - истребитель доложил:
- Пилот находится в кабине, голова опущена, на мои знаки – не реагирует.
На КП ВА думают: может, пилот потерял сознание, или вообще умер? Что делать? Топливо кончается, самолет будет падать, а в нем еще два живых человека. Приняли решение – дали команду штурману и стрелку – радисту – покинуть самолет. Что те и сделали. В результате открытия люка задней кабины (он снизу) возник пикирующий момент, и самолет перешел на снижение. Вскоре он исчез с экранов радиолокаторов.
В предполагаемый район падения самолета выслали аварийную команду. Они его нашли и доложили: Самолет практически цел, лежит на брюхе, а возле него - …живой пилот! Его привезли в часть, спрашивают: что произошло? Он отвечает: «Помню, набрал высоту, встал на курс, почему-то очень хотелось спать. Потом – ничего не помню. Проснулся – самолет снижается на какое-то поле, двигатели не работают. Я взял штурвал «на себя», и плавно приземлил его на снежный покров».
Возможно, он плохо подсоединил кислородную маску. На большой высоте возникло кислородное голодание, и он уснул, или потерял сознание. Для тех, кто не летал на боевых самолетах, поясню, что на них избыточное давление в кабине создается гораздо в меньшей степени, чем на самолетах Гражданской Авиации. И, потому летчик, и весь экипаж, обязаны, уже с высоты 4000 метров, подключаться к кислородной системе, которая обеспечивает необходимое парциальное давление кислорода. Это гарантирует сохранение работоспособности в случае разгерметизации кабины при повреждении самолета средствами ПВО противника.
А в случае с Правдиным, когда его самолет снизился на малую высоту, давление воздуха восстановилось до уровня приземного слоя, и он пришел в сознание. Медики, на всякий случай, ограничили его, разрешив летать только на невысотных самолетах. А таким и был Ан-2.
Летчик второго Ан-2 (Гусевской) оказался моим однополчанином. Он служил в том же истребительно-бомбардировочном полку Кубинской дивизии, но до моего прихода туда. Был в составе 1-й авиаэскадрильи, поэтому переучился на Су-7 одним из первых. Но, в одном из полетов на полигон ему не повезло. При выполнении стрельбы по наземной цели, на выводе из пикирования, он слишком энергично взял ручку на себя. Самолет резко вздыбился до очень больших углов атаки, возникла страшная перегрузка – не менее 10 единиц. Летчик сумел уменьшить ее, вернулся на аэродром и произвел посадку, хотя чувствовал себя очень плохо. Когда врачи осмотрели его, то обнаружили, что у него из ушей текла кровь. И, хотя слух восстановился, медики все же списали его с боевых самолетов. Так он оказался в Липецке, на самолете Ан-2.
Когда я пришел в этот АПИБ, никто ничего не рассказал мне об этом происшествии, не предупредили о возможности выхода на этот опасный режим, который впоследствии получил наименование срывного подхвата. А я ведь был на грани выхода на него в своем первом полете в зону.
Сейчас я осознаю, что тогда там царила обстановка скрытности, и какой-то мрачной угрюмости, даже безнадежности по отношению к этому самолету. К тому же, видимо, и человеческий фактор влиял особенностью сложившихся отношений в этом коллективе.
Вернемся в Липецк. Теперь – о своем непосредственном руководителе – начальнике штаба полка, подполковнике Васильеве Борисе Владимировиче.
Встретил он меня радушно, вел себя просто, в подробности дел не вдавался. Среднего роста, полноватый рыжеволосый еврей, общительный и оптимистичный. Кратко рассказал свою биографию. Учился в каком-то институте, написал исследовательскую работу о жизни рыжих муравьев, и, как было видно, очень гордился этим. Попав в Армию, стал специалистом по авиационному оборудованию самолетов. Затем перевелся на какую-то небольшую должность в штаб, стал понемногу продвигаться, и так дорос до начальника штаба полка. Захватил период войны, но основные воспоминания были связаны с немецкими бомбежками. При этом он прочувственно говорил: «Ты знаешь, только тогда я понял, что значит «сердце уходит в пятки!»
О моих обязанностях рассказал кратко. К их выполнению я и приступил. А оказалось их не так уж мало. Если кратко, то это – работа с информацией, в основном – в бумажном виде. Все, что приходило в полк, и все, что исходило из него, как вверх (штаб Центра), так и вниз: инженерную и другие службы, авиаэскадрильи, тыл Центра, части связи и РТО, также и в стороны – соседние части, гражданские организации. Все это проходило через меня, требовало доведения до исполнителей, контроля исполнения, и подготовки соответствующих отчетов, справок, докладов..
Борис Владимирович предпочитал ездить с летчиками на аэродром, на полеты, а я прочно засел за стол в своем кабинете, перемещаясь только внутри здания штаба – по различным службам и эскадрильям.
В конце лета Борис Владимирович собрался в отпуск, мне предстояло на этот период исполнять его обязанности. Он пригласил меня в свой кабинет, и сказал, чтобы после его отъезда я находился там. Показал некоторые документы. Но среди них я не обнаружил Плана приведения полка в боевую готовность, что меня страшно удивило. В ответ на мое удивление шеф спокойно ответил:
- А зачем он нужен? Мы же не строевая часть. Фактически мы – учебное заведение.
- Но мы же – воинская часть. На этот счет есть специальное Положение, введенное в действие Приказом Министра Обороны!
- Ну, если хочешь, ты его можешь сделать.
Когда Б.В. уехал в отпуск, я пришел в его кабинет, осмотрел, и решил навести порядок. Открыл шкаф и опять испытал чувство неприятного удивления: там не было практически никаких книг, подшитых дел и других бумаг. А внизу – куча пустых бутылок из-под вина. Да, Плана подъема нет, а бутылки – есть. Ну, что же, действительно придется поработать.
Вообще, Б.В. легко относился к воинским требованиям. Его больше интересовали вопросы личных отношений. Как-то мы задержались с ним в штабе после рабочего дня, беседовали о жизни, и он вдруг сказал:
- А ты знаешь, я тоже летал на самолете Су-7
- Как это так? Вы же не были летчиком.
- А так. Ты знаешь, что Лева (Серпокрылов) развелся с женой? Она у него симпатичная такая.
Я, конечно, знал, ибо об этом знали все, и Лев Андреевич это не скрывал. Их драма еще продолжалась. Жена делала отчаянные попытки вернуть мужа, который ушел к более молодой женщине. Командование намекало, советовало ему одуматься, но он стоял на своем. Однажды он пригласил меня к себе в гости, в новую семью. Они жили в частном доме, с большим садом. Я запомнил очень хороший вкус яблок, но его молодую жену не запомнил. Может, Лев нашел в ней что-то хорошее не только во внешности?
- Так вот,- продолжил Борис Владимирович,- в разговоре о женщинах я предложил Лёве познакомить его брошенную жену с кем-нибудь из мужчин – может, она и отстанет от него. В ответ на это он сказал, что она не признает никаких других мужчин. Тогда я предложил:
- А хочешь, я ее совращу?
- Ты?! (Б.В. был старше, и во многом проигрывал молодцеватому Серпокрылову). Да никогда в жизни она тебя и близко не подпустит!
- А вот давай на спор, что я уложу ее в постель!
- Давай, на что угодно!
- Хорошо, если я ее трахну, ты покатаешь меня на боевом самолете (двухместном учебно-боевом самолете – спарке).
- Давай, по рукам!
«Ну и все. Я постепенно сблизился с ней, посочувствовал. Сразу – не приставал. Она привыкла – хоть кто-то ей оказывает внимание. Боль потери мужа притупилась. А потом, по какому-то поводу, пришел под вечер, с хорошим вином, с конфетами и прочими деликатесами. Поужинали, она была в восторге. Ну, и в заключение, я ее уговорил. И она отдалась.
Я внимательно изучил все особенности ее тела, а потом все рассказал Леве. Тот сначала психанул, обозвал меня (догадываюсь, как!), но я ему говорю: «Ты же сам согласился на такой спор!» Он поскрипел зубами и сказал: «Ладно, я проиграл, и я выполню свое обещание!».
«В ходе полетов я подошел к указанному Серпокрыловым самолету. Он был уже там, вместе с техником. Техник усадил меня в заднюю кабину, пристегнул. Затем Лёва, прежде чем сесть в самолет, стоя на стремянке, показал мне, что я должен делать, если он прикажет мне катапультироваться. Когда я представил, как это будет выглядеть, мне стало не по себе. Я уже был готов выскочить из кабины. Но Лёва, словно прочитал мои мысли, похлопал меня по плечу и сказал: «Не трусь, все будет нормально, катапультироваться не придется».
Он сел в кабину, запустил двигатель, мы вырулили на полосу и взлетели. Когда исчезли фонари обозначения полосы, мы вошли в какую-то темноту, и я не понимал, как мы летим – прямо, боком, или вообще вверх ногами. Я еще раз пожалел, что не остался на земле, но было поздно. Через полчаса мы зашли на посадку. И, когда я почувствовал, что самолет устойчиво бежит по полосе, вздохнул с облегчением. Зря я себе такое пари устроил – столько страху натерпелся.
Но, вот теперь могу похвалиться, что и я летал на сверхзвуковом самолете».
Рассказ Бориса Владимировича вызвал у меня сложное чувство.
Во-первых, Лев Андреевич, уважаемый многими, и мною человек, великолепный летчик – как он рисковал! А если бы авария? Мог, например, двигатель отказать, что на самолетах Су того времени случалось не редко. Катапультировались. Даже если бы остались невредимы, то дело закончилось бы большими неприятностями.. А ведь человек, какой хороший! Но был он отчаянно смелым, ничего и никого не боялся. И для него сдержать данное слово, было делом чести, не смотря ни на что.
Во-вторых, поведение его жены, хотя и объяснимо, но лишний раз заставило меня убедиться в том, что мы – мужчины, нередко идеализируем своих женщин и ожидаем от них гораздо большего, чем они могут.
В-третьих, а Борис то каков! Пошел на такую непристойность, предложив такое пари. Он ведь знал характер Серпокрылова. Тот и так страдал от этого разрыва семьи. Так он еще насыпал ведро соли на его раны, унизил – хуже не бывает! И ради чего? Чтобы просто похвастать тем, что и он летал? Потешить свое самолюбие, подвергая при этом своего товарища чудовищному риску. Ведь после «победы» он мог изменить условия пари. Могли бы сходить в ресторан, посидеть по мужски, и все. Но нет, не проявил великодушия, не пощадил.
Год 1968
Начался с отпуска, а затем с длительной командировки в Академию, для подготовки дипломной работы, ее защиты, сдачи государственных экзаменов. Впервые, за все годы обучения нас, заочников выпускного курса, поселили в нормальном общежитии – в комнатах по 4 человека. До этого мы всегда находились в казарме, где стояли солдатские кровати на весь прием.
Ближе к весне к нам стали приезжать жены. Приехала и моя Тамара с дочкой Олей. Мы поселились в поселке Монино, в частном доме, заняв одну из его комнат. Хозяевами оказалась супружеская пара среднего возраста, довольно гостеприимные люди. Они познакомили нас с своими соседями по улице, у одного из них была своя корова и мы брали у них свежее молоко для дочери. Удобным было и место нашего расположения – их улица вела прямо к проходной закрытого городка Академии.
В том доме я случайно обнаружил старую, без корочек, книжечку, выпущенную до 1917 года. Это оказалось Евангелие. В то время я был абсолютно неверующим человеком, исповедующим официальное идеологическое учение – Марксизм-Ленинизм. Но в свободные минуты начал читать это Евангелие, просто ради любопытства – в чем же заключается «опиум для народа». И чем больше я читал, тем больший интерес возникал у меня к содержанию этой книги. Особенно поразил диалог Иисуса Христа с фарисеями и книжниками – какая великолепная логика, какой проникновенный ум! С такими мне еще не приходилось встречаться в тех книгах, которые я прочел до этого. Тогда существование Бога я еще не признавал, но решил, что И. Христос – это посланец какой-то высоко развитой инопланетной цивилизации, с которым не могли сравниться наши земные люди.
Другое, запомнившееся событие – это гибель Ю. А. Гагарина. Нам об этом сообщили 27 марта. Это известие потрясло нас. Как же так, выполнив полет в космос, подготовка и осуществление которого были невероятно сложными, и все прошло благополучно, а здесь . . ..
По нашим летным меркам это был один из простейших по содержанию задания полет – простой пилотаж по приборам, в зоне за облаками. В надежнейшей и простейшей по управлению и эксплуатации машине – спарке УТИ-МиГ-15, с опытнейшим инструктором в задней кабине! Что же такое могло случиться?
Опыт и логика подсказывали: здесь явное влияние чего-то внешнего. Почти в тот же день, среди летчиков прошел слух, что через зону, в которой находился самолет Гагарина, прошел сверхзвуковой истребитель. Но столкновения не было, ибо тогда бы они погибли в воздухе, или катапультировались. Судя по характеру падения и обломкам, спарка врезалась в землю в процессе пикирования, а не беспорядочного падения, с работающим двигателем. Значит, было непредусмотренное заданием резкое снижение, из которого экипаж не смог(видимо, не успел) ее вывести. Воздушное хулиганство, т.е. выполнение каких то сложных нисходящих маневров,- исключалось. Инструктор, понимая свою ответственность, да еще в облаках, никогда в жизни этого не позволил бы.
И все же самолет падал. Возможно, потеряли скорость и свалились в штопор? Нет, ни тот, ни другой пилоты этого допустить не могли. А вот помочь войти в штопор мог посторонний самолет, пролетев очень близко от спарки. Например, обгоняя сзади под пересекающимся курсом. Сближения они явно не видели и вскочили в его спутный след совершенно неожиданно. При этом следует резкий заброс угла атаки и перегрузки, самолет начинает вращаться, переходя в авторотацию с увеличением угла снижения.
Мне пришлось выполнять штопор на УТИ-МиГ-15. Это очень неустойчивое падение с вращением, резкими бросками, изменениями скорости вращения , вплоть до изменения его направления. На отклонения рулей самолет реагирует с большим опозданием. Поэтому, даже в простых метеоусловиях, когда все это прекрасно видно по положению земли и естественного горизонта, вывести его из штопора было непросто. И требовался большой запас высоты, не менее 4000 метров. Поэтому начинали мы его на высоте 6000 метров.
У Гагарина высота эшелона была 4000 метров, но он уже приступил к снижению. Значит, запаса у него не было. И все это – в облаках, когда ничего не видно, кроме бешено прыгающих показаний приборов. Конечно, сначала они попытались вывести самолет из этого вращения. Но высота быстро уменьшалась, и, я уверен, командир полка дал команду Гагарину катапультироваться. И повторил ее не один раз. Но Юрий не выполнил ее.
Психологически я понимаю его, таких случаев было немало. Бросать исправный самолет считалось позорным. Это означало конец летной деятельности, поэтому летчики до конца борются за его спасение. Так было с Черняковым, Фитиным, Филимоновым, Глущенко (см.главу 5). Гагарин знал, что вряд ли ему разрешат дальнейшие полеты в космос. Да и к полетам на самолетах он пробивался с большим трудом. Он не хотел быть живым экспонатом. Этот простой русский парень очень хотел заниматься интересным и полезным делом, сохранить себя как летчика. Ведь он был еще так молод!
И потому тянул до последнего, не реагируя на команды инструктора. И он, все-таки , вывел самолет из штопора! Но, слишком поздно, высоты для вывода из пикирования ему не хватило.
А что же инструктор? Он ничего не мог сделать. Тогда еще не было сблокированных систем покидания самолета, когда один пилот, любой, мог катапультировать обоих членов экипажа. А катапультироваться самому, оставив Гагарина в кабине, он тоже не мог. Уже по нравственным соображениям. Что, ели Юрий не последует его примеру? Ибо скажут потом, что он бросил Гагарина на погибель. Он мог лишь помогать Гагарину выводить самолет из режима падения, хотя знал, что они уже обречены.
Вот такая драма разыгралась в тот мартовский день, теперь уже далекого 1968 года. Кто же виноват в этом? Начало развитию аварийной ситуации положил руководитель полетов(точнее группа руководства в целом) той организации, чей самолет прошел через зону, в которой находилась спарка с Гагариным. Но увы, этот самолет не был выявлен. Все испытательные центры доложили, что никто из их экипажей в тот момент там не находился. Проверить это уже было невозможно. Контроль движения самолетов велся путем фиксации их координат на кальке - по устным докладам оператора радиолокационной станции. Фотографирования экрана, а тем более электронной записи, тогда еще не было. А кальку можно было перерисовать заново.
Провести опрос свидетелей? Летчик самолета – нарушителя, скорее всего, видел, что было опасное сближение. Но признаться в этом – значит объявить себя убийцей Гагарина. О последствиях догадаться нетрудно. А ведь он мог быть и не виноват, если ему дали команду следовать таким курсом и на такой высоте.
Да, он создал аварийную ситуацию, но не катастрофическую. Экипаж спарки мог катапультироваться, но не сделал этого. Так что, судите сами, кто и в чем виноват.
А в Академии все шло по плану. Готовились и сдавали зачеты и экзамены за 4-й курс, трудились над дипломными работами. Для многих наших ребят, действующих летчиков, наиболее трудной оказалась общевойсковая тактика, особенно тактика сухопутных частей и соединений. Меня же наоборот, это интересовало давно. И я стремился узнать как можно больше. Очень помог опыт участия в общевойсковых масштабных учениях.
Экзамен по этому предмету принимал полковник Вязовцев, кадровый «сухопутчик». Он и форму одежды носил общевойсковую. Большинство моих одногруппников выходило от него взъерошенными, покрасневшими, и не очень довольными полученными оценками.
Настала и моя очередь. Экзаменатор сидел за столом, низко опустив голову. Вид у него был усталый и мрачный – видимо достали его наши пилоты своими ответами. Посмотрев вопросы в билете, я начал отвечать. Вязовцев насторожился, затем поднял голову, и стал смотреть на меня. По мере ответов настроение его менялось. Он оживился, начал задавать дополнительные вопросы, и радовался, когда я правильно отвечал. В последнем вопросе была организационно-штатная структура танковой дивизии, взаимодействие ее частей. При подготовке ко мне пришло как бы озарение – я понял замысел ее создателя и изложил его. Вязовцев вообще пришел в восторг. В заключение он, улыбаясь, сказал: «Ты ответил лучше, чем написано в учебнике. Я бы тебе оценку шесть поставил, да жаль, такой оценки нет». Видимо, человек он был эмоциональный, болел за свой предмет, но что можно было выжать из наших летчиков, которые кроме мишеней на полигоне никаких сухопутных войск не видели?
После окончания экзаменов у меня состоялась беседа с генералом Ковачевичем, который возглавлял кафедру Управления и Службы Штабов, и курировал слушателей, находящихся на штабных должностях. Аркадий Федорович сделал мне неожиданное предложение – поступить в очную адъюнктуру по профилю возглавляемой им кафедры. Вакантное место было. Срок обучения – три года, в течение которого готовится и защищается диссертация на соискание ученой степени кандидата военных наук.
Я долго думал, и …отказался. Почему?
Три года жить возле Москвы, затем – есть шанс остаться преподавателем в Академии. Или, на худой конец, поехать в авиационное училище старшим преподавателем. В любом случае – должность подполковника. Так почему – нет?
Во-первых, я очень устал от заочной учебы. Она продолжалась непрерывно уже 9 лет! Три года – в Казанском Авиационном институте, и шесть – в Академии (вместо установленных пяти – из-за смены факультета). И все эти годы мне приходилось ее совмещать с напряженнейшей службой, которая длилась от 10 до 12 часов в сутки при одном выходном дне.
Во-вторых, должность преподавателя меня тогда не очень привлекала. Она казалась однообразной, скучноватой, книжно-бумажной. Мне же больше нравилось живое, реальное дело, с людьми, техникой, конкретными достижениями.
В-третьих, ни тогда, ни ранее, меня не очень влекла к себе наша столица – Москва. Она казалась мне шумным, суматошным городом. Посещать ее – интересно, но жить в ней – не хотелось бы.
Вот так, во второй раз я отказался от очного обучения в Академии, и возможности жить рядом с Москвой.
25 июня мне вручили диплом о высшем военном образовании. Был выпускной вечер, на котором присутствовал начальник Академии маршал Красовский. Он поздравил нас и тепло попрощался, ибо это был его последний выпуск, он уходил в отставку.
О Красовском у слушателей, да и вообще у всех, кто его знал, было очень хорошее мнение. Его уважали и любили за доброе, сочувствующее отношение к людям, полное отсутствие высокомерия. В памяти сохранился рассказ наших заочников.
Рядом с территорией академических строений располагался большой лесной участок, где мы любили отдыхать и расслабляться после трудных экзаменов. Четверо заочников в теплый летний день решили отдохнуть на лесной поляне, купили что выпить и чем закусить. Когда выбрали место, расположились, и обнаружили, что наливать-то не во что! Привыкли к столовским условиям. Но, не пить же из горлышка, все-таки офицеры, летчики.
Невдалеке были видны дачные домики. Пошли туда, обратились в крайнюю усадьбу. Во дворе возился с цветами какой-то пожилой человек. Попросили его:
- Дедушка, не дашь ли нам пару стаканчиков?
Тот внимательно посмотрел на них и ответил:
- Стаканчики найдутся, а мне нальете?
- Конечно! У нас сегодня удачный день!
Мужчина ушел в дом, и через несколько минут вышел со стаканами и …в маршальском мундире. Это оказался Красовский.
Наши ребята сначала остолбенели, а затем бросились бежать, со скоростью, близкой к звуковой. А маршал, пытаясь остановить их, громко убеждал:
- Сынки, куда же вы? Обещали же налить!
Но они молча исчезли в лесных зарослях. Ибо твердо знали, что на территории Академии распивать спиртное запрещалось.
1968 г. События в Чехословакии
Вернулся в Липецк. Уставший за время моего долгого отсутствия Борис Владимирович, в начале августа ушел в отпуск. А в последней декаде этого месяца развернулись события в Чехословакии.
Немного истории. Хочу напомнить о том, что предшествовало этим событиям. Это важно для правильного понимания, ибо многие сейчас оценивают происшедшее, в основном, по материалам прозападной прессы.
После освобождения Чехии и Словакии от немецко-фашистских оккупантов, туда прибыло объединенное правительство, находившееся во время войны в Англии. Возглавлял его Бенеш. Первым его шагом было проведение национализации предприятий, учреждений и земельных угодий, принадлежавшим немецким и венгерским собственникам. Но этого оказалось недостаточно, чтобы быстро восстановит экономику. Во владении чешских и словацких собственников оставалось довольно много производительных сил, которые использовались не эффективно. Так, например, помещикам, составлявшим всего один процент от населения, принадлежало более 20 процентов сельскохозяйственных угодий. Для развития промышленности правительство предлагало вступить в так называемый «План Маршалла», что означало попадание в кабалу американскому капиталу.
Народ, почувствовавший свободу, начал борьбу за более справедливое устройство послевоенного общества. Это происходило при ожесточенном сопротивлении тех, в чьих руках находилась большая часть материальных ресурсов страны. Их интересы выражали такие партии, как Демократическая, Национал-социалистическая и Народная, а их представители в правительстве составляли большинство. Конечно, они не хотели терять своих доходов и всячески стремились к объединению с Западом. У них была налажена постоянная связь с посольством Соединенных Штатов и представителями Ватикана.
Однако влияние народных масс нарастало. Так были ограничены размеры землевладения до 150 гектаров, введен налог на миллионеров, национализированы крупные предприятия, серьезные права получили профсоюзы.
Видя такую тенденцию, президент и правительство решили остановить этот процесс. Сначала был заговор для осуществления государственного переворота. Для этого планировалось привлечь силы «Украинской Повстанческой Армии», которые пополнились в результате вытеснения их с территории Польши. Но заговор был раскрыт и предотвращен. При этом большую роль сыграл Министр Национальной Обороны Л.Свобода.
В феврале 1948 года, осуществляя заранее разработанный план под руководством Бенеша, при активной помощи посла США и Папского нунция, 12 Министров правительства предприняли попытку раскола государства по национальному признаку. И в каждом из них привести к власти своих, заранее подготовленных людей (Не узнаете почерк? Тогда уже отрабатывались эти схемы).
Однако, по призыву ЦК КПЧ народ вышел на улицы, началось формирование рабочих дружин, на предприятиях, в учреждениях и в сельской местности возникали комитеты действия. 25 февраля по всей стране прошла многомиллионная забастовка. И вновь переворот не получился. Бенеш ушел в отставку, правительство и Учредительное собрание обновились.
После этого был принят ряд законов, улучшающих положение рабочих и крестьян. 9-го мая 1948 года принята новая конституция, определившая статус страны и ее ориентацию на социалистический путь развития. Новым президентом был избран Клемент Готвальд, работавший до этого в Правительстве.
Создание равных прав и возможностей для получения образования, устройства на работу обеспечило приток в науку, промышленность и сельское хозяйство массу молодых, хорошо подготовленных и активных специалистов. Плановая экономика, справедливое распределение благ позволили рационализировать затраты материальных, финансовых средств и трудовых ресурсов. К началу 60-х годов ЧССР вышла на одно из первых мест в МИРЕ по объему производимой продукции на душу населения.
Конечно, в условиях соперничества со странами капитала, для последних, это было крайне неприятным. Многие из них лишились своих колоний, внутри страны ширилось число сторонников левых взглядов. Выход они видели в том, чтобы остановить эту тенденцию, любыми способами, используя малейшую возможность. И такая, благоприятная для них, ситуация в Чехословакии сложилась.
В 1961 году страна приступила к выполнению третьего пятилетнего плана развития. По нему, увеличение выпуска промышленной продукции должно было составить 56%, а рост сельскохозяйственной продукции – 22,8%. Однако фактические результаты оказались значительно ниже. В сельском хозяйстве достигнуть намеченного помешала очень суровая зима 1962-1963 года, и наводнение в районе Дуная и Моравы весной 1965 года. В промышленности – из-за инерции экстенсивного развития экономики, для чего уже не хватало рабочей силы, научных и инженерных кадров – для совершенствования технологий и повышения производительности труда. Слабо были использованы возможности для международного сотрудничества.
И это мгновенно использовали недоброжелатели. Не смотря на то, что развитие все же продолжалось, и темпами не ниже, чем в капиталистических странах (в промышленности рост составил 29%, в сельском хозяйстве – 7,4%) руководству страны ставился в вину неправильный выбор социалистического курса.
В стране находилось еще много противников этого курса, и они активизировали свою деятельность. На ответственные ключевые посты в области культуры, общественных наук, средств массовой информации, в государственные и партийные органы, заблаговременно, были внедрены приверженцы капиталистической идеологии. Они усиленно воздействовали на сознание людей, ведя работу по подготовке смены руководства, взятие реванша за поражение 1948 года.
В январе 1968 года был смещен с поста Первого секретаря ЦК КПЧ А.Новотный, его место занял А.Дубчек, человек с двойным лицом. Правительство, возглавляемое О.Черником, отказалось от планирования развития народного хозяйства, упразднило отраслевые министерства. Был взят курс на рыночные отношения и возрождение частной собственности. Это уже было началом государственного переворота.
Рядовые коммунисты и большинство народа было против возврата прошлого. Назревала гражданская война. А затем, по просьбе Правительства – ввод войск НАТО на территорию Чехословакии.
Поэтому правительства пяти стран Варшавского Договора – СССР, Польской Народной Республики, Германской Демократической Республики, Венгерской Народной Республики и Народной Республики Болгарии решили оказать помощь народу Чехословакии, и ввести свои войска на ее территорию. Это началось 21 августа 1968 года.
В последующем, до конца этого года, чехословацким руководством были проведены мероприятия по восстановлению работоспособности органов государственной власти, нормализации положения в стране.
Тяжелые испытания не остановили роста чехословацкой экономики. В период с 1961 – 1970 годы национальный доход вырос в1,5 раза, валовая продукция промышленности – почти в 2 раза, сельского хозяйства – в 1,4 раза. На последующее пятилетие (1970 -1975гг) в стране были размещены заказы Советского Союза на 15 миллиардов крон. Это были поставки тепловозов, электровозов, оборудования для химической, нефтеперерабатывающей и пищевой промышленности, речных судов и другой продукции.
А теперь вернемся в Липецк. Сведения о происходящем в Чехословакии до нас доходили. По линии Командования ВВС ужесточились требования, а накануне ввода войск наш полк привели в состояние повышенной боевой готовности. Весь личный состав, включая офицеров, был переведен на казарменное положение (они находились на аэродроме). Одна треть экипажей находилась в готовности № 1. В случае необходимости нам предстояло перебазироваться на Запад, с попутным выполнением боевой задачи. В дальнейшем войти в состав действующей воздушной армии. Очень пригодился План подъема полка, разработанный мною раньше. Несколько суток мы находились в таком состоянии, но команды «На взлет» не последовало. Опережающими действиями союзных войск удалось избежать военного конфликта.
Да, было некоторое количество жертв среди мирного населения. Мой знакомый, знавший ситуацию не по наслышке, рассказывал.
«По одной из улиц Праги шла колонна моторизованной части ГДР. Ей преградила дорогу большая толпа народа. Командир этой части обратился к ним:
- Мы имеем приказ пройти в этом направлении и занять указанное место. Вы нам мешаете это сделать. Я прошу вас разойтись, и дать возможность проехать.
Но толпа, подогреваемая провокаторами, наоборот, двинулась навстречу, осыпая военных оскорблениями. Тогда командир обратился к ним второй раз:
- Еще раз прошу разойтись! Мы обязаны выполнить приказ, и мы его выполним! Если не разойдетесь - поедем прямо – будут жертвы. Даю вам 15 минут.
Но разгоряченные люди лишь усилили свои крики, и военная техника двинулась на них. И только после того, как раздались вопли пострадавших, все бросились в рассыпную».
Погибло немного, ибо ни дна бомба, ни один снаряд не обрушился на головы жителей Чехословакии. Однако западная пресса подняла большой шум, обвинив союзников в неимоверной жестокости. А страна, в сотрудничестве с Советским Союзом, еще более двадцати лет развивалась вполне успешно. Как человек авиационный, могу подтвердить: Советский Союз передал Чехословакии производство учебно-тренировочных самолетов Л-29, Л-39, гражданских самолетов для МВЛ – Л-410, авиационных двигателей и другого оборудования.
А что было потом – вы знаете. Достаточно напомнить, как НАТО весной 1999 года разгромило Югославию-Сербию, когда в течение двух с половиной месяцев на их территорию, практически непрерывно сыпались бомбы и управляемые ракеты. Уничтожались заводы, фабрики, государственные учреждения объекты энерго- и водоснабжения, нефтеперерабатывающей и химической промышленности. Погибло более тысячи человек и около 600 пропало без вести. Страна была поставлена на грань экологической катастрофы.
И что же западные СМИ? Не нашли ничего более справедливого, чем искать виновников …в Сербии.
Затем, в 2003 году, НАТО, под фальшивым предлогом, начало войну в Ираке, которая длилась несколько лет. В результате погибло более миллиона иракцев, в большинстве своем – мирных жителей. И что же? Кто понес наказание за это преступление против человечности? Конечно же – Президент Ирака Саддам Хусейн. Все другие организаторы этого побоища – голуби мира и демократы.
Почему же это стало возможным? Если коротко – потому что уже некому было противостоять этому международному бандиту. А тогда – БЫЛО.
И потому я с теплотой вспоминаю те годы. Да, не все было хорошо, многого не хватало. Но была вера в справедливость, надежда на постоянное улучшение жизни, и уверенность в том, что никто безнаказанно не сможет напасть на нашу Страну. И я, в меру своих сил и возможностей вносил свою малую лепту в ее безопасность.
1968-й, такое вот окончание
Где то в начале осени этого года, командир полка , пригласив к себе в кабинет, спросил меня:
- Ты готов жить в отдельной квартире?
- Конечно, давно готов!
Все-таки пол-года в гостинице, год – в коммуналке, дочь в четвертый класс пошла. Но, понимая, что всем трудно, я никого ни о чем не просил. И это стало для меня приятной неожиданностью. Командир продолжил:
- Замполит за тебя хлопотал. Нашли в нашем городке. Правда, на первом этаже, но двухкомнатная.
Конечно, вся семья была рада этому, и мы, вскоре, переехали.
Встретившись с Л.А. Кривенковым, поблагодарил его. Я знал, что служит он в полку последние дни, ибо должен уехать в другую часть, с повышением. Выразив сожаление по этому поводу, спросил, кто будет вместо него. Помолчав немного, он ответил:
- Я думал, будешь ты…
- Как я?!
- Мы обсуждали твою кандидатуру и с руководящим составом полка, и на парткоме. Все поддержали. Но, вот начальник политотдела – не согласился. Сказал - не то образование у тебя – командное, а нужно – политическое.
Эта новость меня очень удивила. Конечно, стать заместителем командира полка было лестно. Но, заниматься партийно-политической работой, страшно не хотелось. Там ведь часто нужно было говорить то, с чем ты внутренне не согласен. А это для меня было просто невыносимо. Поэтому я даже обрадовался тому, что начальник политотдела «зарезал» мою кандидатуру.
Накануне своего отъезда Леонтий Александрович решил поучаствовать в полетах. Объяснил это так: «На той должности мне летать уже не дадут. Хочу на прощание посмотреть на матушку-землю сверху». Как я уже писал выше, летал он штурманом в экипаже командира звена майора Шерстобитова С. М.
Сергей Максимович был одним из лучших летчиков – бомбардировщиков. Спокойный, абсолютно не конфликтный, очень скромный. Правда, дома у него не все было в порядке. Возможно, болела жена, или была чем-то недовольна. Коллеги говорили, что он редко бывал с ней вместе на людях, а предпочитал отдыхать отдельно, но с бутылочкой крепких напитков. И мне пришлось это заметить.
В один из нелетных дней я задержался на службе, и довольно поздно возвращался домой, хотя было еще светло. Проходил мимо дома, в котором он жил. Сергей стоял на выходе из подъезда и с грустью смотрел куда-то вдаль. Я подошел, поздоровался. От него шел сильный запах алкоголя. Он смутился и начал оправдываться:
- Вот, зубы болят, решил прополоскать спиртиком.
Однако на службе и в полетах все у него было нормально. Если бы… .
В ту летную смену погода была безоблачная, землю укрыл ослепительно белый свежий снежок. После взлета, на высоте малого круга, Шерстобитов доложил, что на самолете остановился один двигатель, - он прекращает задание, и будет заходить на посадку.
Самолет Як-28 мог лететь на одном двигателе, но запаса тяги было не так уж много. Потребная тяга зависит от скорости полета, и конфигурации самолета. После выпуска шасси и закрылков сопротивление воздуха значительно возрастает, скорость, если не увеличивать обороты двигателя, начинает уменьшаться.
Но, это входит в программу заданного режима предпосадочного снижения. Однако темп торможения неодинаков. Сначала скорость уменьшается медленно, неохотно. Затем, начиная с определенного значения (которое тем больше, чем больше масса самолета), этот темп резко увеличивается. Это означает выход самолета на так называемые «вторые режимы». Если не принять энергичных мер по увеличению тяги двигателя, самолет, потеряв скорость, может просто рухнуть вниз.
У Шерстобитова, пока он заходил на посадку в горизонтальном полете, все было нормально. Он даже сделал попытку запуска остановившегося двигателя. Но это ему не удалось, видимо в нем были серьезные разрушения. При этом он затянул с третьим разворотом (выполнил его позже, дальше, чем обычно от ВПП). В результате был вынужден снижаться по более пологой глиссаде, что требовало также большей тяги.
Сергей начал ее увеличивать, чем добился снижения темпа торможения. Однако, скорость продолжала уменьшаться, а до полосы еще было далеко. Он увеличил режим работы двигателя до максимального. Скорость прекратила уменьшаться, но самолет находился слишком низко. Попробовал уменьшить угол, чтобы снижаться в начало полосы – скорость опять стала падать. Он попал в ловушку.
Что делать? Катапультироваться поздно, да и нельзя – заход был через окраину города Липецка, под ними – жилые дома. И вдруг впереди Сергей увидел глубокий овраг, в котором не было никаких построек. Туда и направил свой самолет.
В сохранившихся записях регистратора речевого обмена был зафиксирован голос Кривенкова:
- Максимыч, что ты делаешь?! И тот ответил:
- А что я могу?
Самолет упал на дно оврага. Возник пожар. Горючего были полные баки, сгорел самолет и его экипаж. Не было установлено, оставались ли живыми Шерстобитов и Кривенков после грубого приземления. Но в любом случае полыхавший огонь не оставлял им шансов на спасение.
Они повторили подвиг, совершенный нашими летчиками над территорией ГДР. Капитан Борис Капустин и старший лейтенант Юрий Янов отвели самолет Як-28, у которого отказали оба двигателя, от жилого массива города Берлина и направили его в озеро. Оба погибли.
Это в их память была написана песня «Огромное небо». Она в равной степени относится и к нашим однополчанам – майору Сергею Шерстобитову и подполковнику Кривенкову Леонтию Александровичу.