Пишет Кошка В Сапогах
Люди, заставшие советские пионерлагеря, помнят, как после отбоя гас свет, и в отрядах начиналась «вечеринка». Собирались по трое-четверо на одной кровати и пели хором. Да не про раненого Щорса и не про Гайдара, шагавшего впереди, а о о страстных цыганках, ветреных матросах, далеких странах, несчастной любви и трагической гибели... О юной крошке Джанель, что танцевала «Танго цветов», и прекрасной японке, которую любил капитан из Марселя. И о многом-многом другом.
Окно в чужую жизнь
Наверное, мне в своем роде повезло – я часто и подолгу жила в ортопедическом детском санатории, куда съезжались дети со всей Московской области. Санаторий – не лагерь, пионерской жизнью нас не очень занимали, мы лечились, а в остальное время были предоставлены сами себе. И песня нам не давала скучать. Мы уходили в сад, распевали хором, сверяли тексты, аккуратно переписывали их в толстые тетрадки – песенники, наклеивали картинки из журналов «по теме», кто умел – рисовали сами.
Девочки приезжали из разных городов, и каждая привозила с собой свой вариант уже известной песни или новую, еще не слышанную. Мы слушали, затаив дыхание, ловили каждое слово, даже откровенно недозрелое и несуразное, песня будоражила кровь и поднимала со дна юных душ эмоциональные вихри.
Песенники бережно хранили и старательно прятали от воспитательниц, боровшихся за нравственность и здоровую нервную систему подрастающего поколения. Конечно, персоналу, да и родителям хотелось, чтобы дети пели произведения правильного толка и официально одобряемого содержания. А тут ли не каждая песня – что твой детектив: притоны и таверны, моряки и портовые шлюхи, ревнивцы, совершающие страшные групповые убийства, а уж кораблей потоплена, наверное, целая флотилия.
Но мы-то улавливали в этих искренних, бесхитростных и неведомо кем сочиненных словах и мелодиях вовсе не городское дно и мерзость морального падения, а нечто совсем другое: романтику и шарм другой, нездешней жизни, в которой могут быть такие сильные порывы чувств и такая свобода действий.
Их населяли грубые, необузданные и отважные мужчины, загадочные роковые красотки, манили цветные огни ночных кабаков, ширь степей, соленый запах волн и хлопанье парусов, неведомые географические названия – Марсель, Кейптаун, Уругвай, остров Пасхи... Эх, вот бы одним глазком поглядеть!
Наверное, все эти песни, подсвеченные ореолом запретности и усеянные всевозможными табу, подстегивали воображение и были чем-то вроде волшебного фонаря с цветными стеклами, окошка в чужую, волшебную, взрослую жизнь, о которой нам не полагалось знать.
Иногда песня уводила за собой в недавнюю, не очень-то благополучную историю родной страны. Только там уже были иные персонажи – бандиты, хулиганы, надзиратели, девушка с кошачьим именем Мурка, которая кого-то «зашухарила», и ее зарезали в темном переулке.
Помню, как на одной из стихийных вечеринок, когда основной персонал ушел домой, я тоненьким голоском исполнила «Сашку Аржака» – да так вошла в роль, что до слез растрогала всех, вплоть до стареньких нянечек и больших мальчишек. И в конце концов сама заревела, больно уж жаль мне было бедного Аржака: ведь он уже исправился и завязал с хулиганской жизнью, а бывшие подельники ему предательски вонзили в грудь «14 ножей»...
Подросток всегда хочет иметь свой заповедный уголок, скрытый от взглядов и наставлений взрослых, и свой собственный отчетливый музыкальный звук. Русский рок тогда еще не родился, зарубежный был не всегда понятен, хотя и заманчив, а джаз уже казался музыкой старших. И «подъездные» песни стали частью нашей подростковой субкультуры.
Их бренчали на гитарах в подворотнях наравне с «битлами», передавали из уст в уста. Не забудьте, что тогда не было таких мощных средств звукозаписи, как сегодня, магнитофонная катушечная пленка осыпалась от времени, и многое сохранилось лишь в зыбкой памяти повзрослевших исполнителей.
Никто тогда толком не удосужился изучить и проанализировать само это явление, наделенное своеобразной магией. Ведь оно могло послужить ничуть не менее достоверным документом времени, чем авторская песня. Многие из них так и оставались до поры до времени черепками в историческом песке.
На струнах ностальгии
Однако, как только ослабли идеологические запреты, эстрадные певцы ринулись окучивать благодатную почву городского фольклора. Конкуренция на эстраде в середине 80-х была невероятно высока. Особенно часто те, кто не имел собственного уверенного творческого голоса, пытались занять нишу исполнителей дворовой песни, играя на струнах слушательской ностальгии по тому беззаботному времени, когда «деревья были большими».
Первым, на самой заре перестройки, в 1986 году, в эту нишу встал Владимир Маркин – его голосом зазвучали наивные, почти школьные песенки, вроде таких, как «Колокола» и «Самый симпатичный во дворе». Их можно было смешно обыграть, подражая фальцету юнца из подворотни и не задевая ничьих чувств. Немногие знают, что его хит «Я готов целовать песок» – авторская имитация «подъездного» стиля, ее написал сам Маркин в содружестве с поэтом Эльбрусом Черкезовым. Но все же прославился он исполнением арестантского «Сиреневого тумана».
Можно по-разному относиться к Маркину; кто-то считает, что он «выехал» на уже готовых произведениях, не имея проблем с авторскими правами. Все же стоит, я думаю, поблагодарить его за то, что он впервые вывел этот жанр на большую эстраду.
Певица Раиса Саед-Шах также исполняла на своих концертах песню «У девушки с острова Пасхи», можно назвать ряд менее известных певцов, у которых именно эти «подъездные жемчужины» становились прямо-таки хитами репертуара.
А в начале 90-х дворовая песня пережила свой короткий и яркий ренессанс благодаря передаче «В нашу гавань заходили корабли». Впервые она прозвучала на Радио России, поначалу вызвав настоящий шок у слушателей. Наши песни, которые мы утаивали от взрослых, считавшиеся официальной пропагандой «ерундовыми», китчевыми – и вдруг в эфире!
Авторам Эдуарду Успенскому и Элеоноре Филиной поначалу и в голову не приходило, какой слой культурной почвы они зацепили.
«Нашу передачу мы начинали как передачу детских романтических песен. Но выяснилось, что дети этих романтических песен не знают, не очень воспринимают. А люди моего возраста и младше стали благодарить за эти песни. Давайте ещё, и ещё, и ещё... Мы получали тексты с нотами, кассеты», – говорил Эдуард Успенский.
В редакцию присылались целые золотые пласты городского фольклора – там были песни цыганские, студенческие, вагонные, военные, мещанские, пролетарские, тюремные, песни политзаключённых, беспризорников, хиппи, даже ковбойские! Исполнители «из народа» сами приглашались в эфир, а потом авторы получали множество других вариантов текста и музыки со всей страны – «а у нас так пели»...
Позднее стали наведываться и звезды – актеры театра и кино и эстрадные певцы. А затем передача перекочевала на телеэкраны и стала еще более популярной. За 16 лет существования «Гавани» гостями эфира были Т. Гвердцители, З. Гердт, И. Муравьева, Н.Варлей, Ю.Никулин и другие. Редакторы строго блюли законы жанра: петь разрешалось только то, что сочинено народом. Песня вышла из тесного подполья на широкую аудиторию и еще больше полюбилась ею – во время телепередачи дворы порой пустели, как во время показа «Штирлица».
К сожалению, век «Гавани» оказался короток. Успенский и Филина поссорились, разошлись, и передача, пережив несколько попыток реанимации, окончательно закрылась в 2017 году. Последние несколько лет дворовая песня в ней все чаще стала вытесняться авторской, в ней появлялись профессиональные композиторы, которые старались «проталкивать» собственные произведения и иногда занимали все время эфира. Это способствовало падению интереса к «Гавани» у слушателей – им хотелось слышать свою, любимую песню, напоминавшую о безвозвратно ушедшем детстве.
Впрочем, у песни всегда есть автор, но очень часто песня шагает в народ, а имя сочинителя забывается. И лишь много лет спустя у нее обнаруживаются «родители». Причем иногда случаются удивительные истории...