Тайная дипломатия времён Смуты
Когда земля дрожит — за дело берутся дипломаты
Начало XVII века застало Русское царство в состоянии не войны и не мира, а чего-то похуже: хаоса с претензией на власть. Последний царь из рода Рюриковичей, Фёдор Иоаннович, умер без наследников. Борис Годунов, его преемник по воле, а не по крови, так и не стал царём в сердцах. В стране начался тотальный разлад: голод, миграции, мятежи.
На этом фоне появляется новая сила — дипломатия Речи Посполитой, которая веками смотрела на восточную Русь как на младшую, но упрямую сестру. Католическую цивилизацию не устраивало, что обширные русские земли исповедуют «греческую ересь» и живут вне контроля Папы. Смута показалась идеальным моментом: трон пуст, церковь в растерянности, знать в раздоре, народ в отчаянии. Самое время посадить в Кремль того, кто устроит и Польшу, и Рим.
Лжедмитрий I: проект на экспорт
В 1603 году в Польше объявляется человек, утверждающий, что он — царевич Дмитрий, чудом спасшийся сын Ивана Грозного. Откуда он взялся — до сих пор спорят. Одни говорят — беглый монах, другие — сын боярина, третьи — ставленник иезуитов. Но факт в том, что он быстро получил поддержку польской знати и даже интерес Ватикана.
Лжедмитрий пообещал всё, что хотели слышать на Западе:
– признание папской власти;
– унию православной церкви с Римом;
– свободу католикам в России;
– брак с католичкой — Мариной Мнишек.
Последний пункт особенно важен. Этот брак, заключённый по католическому обряду, стал сигналом: проект не просто политический — он религиозный. Иезуиты, сопровождавшие Лжедмитрия, были не просто духовниками. Они были его связью с Ватиканом.
Когда он вошёл в Москву в 1605 году, народ его встречал с надеждой. Но вскоре стало понятно: он не просто царь, он "польский царь". В Кремле появились польские воеводы, латиняне, иностранные советники. В некоторых монастырях начали говорить о скрытых латинских службах. Это раздражение быстро переросло в заговор. Уже через год — тело Лжедмитрия тащили по улицам, а затем сожгли. Похоронили не его — а проект. Временный.
Владислав Жигимонтович: попытка №2, на этот раз — официально
К 1610 году Смута в России достигла апогея. Самозванцы сменяли друг друга. Бояре не знали, к кому обращаться, и в какой момент можно будет сохранить свои земли, а не голову. Тогда московская элита решила: пора звать настоящего царя из сильной страны.
Выбор пал на Владислава — сына польского короля Сигизмунда III. Юный, с хорошим образованием, он рассматривался как компромисс: католик, но молодой, готовый к переговорам, и — главное — не самозванец. В июле 1610 года московские бояре подписали договор: Владислав становился царём при условии, что он примет православие, не тронет Церковь, не введёт польских католиков в управление, и не навяжет Унию.
На бумаге всё выглядело приемлемо. Но у этой дипломатической конструкции была одна ахиллесова пята — его отец. Сигизмунд III не только не собирался пускать сына в Москву по этим условиям, он мечтал сам стать царём. И уж точно не ради "поповской веры".
Пока московские бояре ждали королевича, Сигизмунд занял Смоленск и начал переговоры с Ватиканом о создании католического патриархата в Москве. В это же время в столицу отправляются иезуитские эмиссары. В донесениях Папе Римскому прямо говорилось:
«Москва может быть обращена к истинной вере без кровопролития, если молодой король утвердится в Кремле».
Поляки тянули время. Народ — чувствовал подвох.
Время работает против них
С 1610 по 1612 год Москва — фактически под польским контролем. В Кремле размещается гарнизон. На улицах появляются польские офицеры. Пошли слухи, что патриарха Гермогена морят голодом, потому что он отказывается признать Владислава без православного крещения.
Тем временем в Ярославле, Нижнем, Ростове и Костроме зарождается нечто, что позже назовут русским ополчением. Началось всё с купца Минина и князя Пожарского. Люди не столько боролись за царя, сколько за веру. Лозунги не звучали как «долой поляков» — они звучали как «за православную землю».
Иезуиты, чьи письма сохранились в Риме, писали, что ситуация выходит из-под контроля:
«Москва становится опасной. Народ склонен к мятежу. Патриарх — как огонь под пеплом».
В сентябре 1612 года ополчение вошло в Москву. Бой длился несколько дней. Кремль сдался. Польский гарнизон капитулировал. И с ним — капитулировала католическая дипломатия.
Что было бы, если бы Москва стала католической?
История не любит сослагательного наклонения, но в этом случае оно необходимо, чтобы понять, как близко всё было к перелому.
Если бы Владислав вошёл в Москву в 1610 году и принял трон:
- Патриаршество, учреждённое совсем недавно (в 1589), было бы отменено или подчинено Риму;
- Униатская модель (как в Украине после Брестской унии) могла бы быть внедрена — с сохранением внешнего обряда, но подчинением Папе;
- Иезуиты открыли бы школы в Москве, Новгороде, Казани;
- На месте монастырей появились бы резиденции католических орденов;
- Началась бы тихая, но системная латинизация элиты: через браки, образование, придворную культуру.
Для Польши это был бы триумф: не военное завоевание, а духовное подчинение. Для Ватикана — мост в Азию. Для России — конец той церковной и культурной самостоятельности, которую она с таким трудом отвоёвывала после Орды.
Финал с запахом ладана
В 1613 году Земский собор избрал Михаила Романова. Молодого, из рода митрополитов, без амбиций, но с огромным запросом на стабильность. Его восшествие ознаменовало не только конец Смуты, но и победу идеи "самодержавия + православия" как государственной формулы. На следующие три века любые разговоры о католичестве в Москве стали не просто табу, а ересью.
Интересно, что Владислав официально не отказался от претензий на русский трон вплоть до 1634 года. Он даже чеканил монеты с титулом "царь Московский". Но это было уже не более чем формальность. Карта разыграна. В Кремле пели по-славянски, а не по-латыни.
И вот вам мысль напоследок
Россия могла бы стать второй Польшей — с униатскими храмами и латинскими школами. Но вместо этого она выбрала стать собой. В смутное время у неё не было флота, не было союзников, не было даже хлеба. Но у неё была вера. И это, как оказалось, была самая страшная угроза для иностранных дипломатов.
Вопрос к вам: Что страшнее для государства — осада снаружи или вера, пришедшая через посольство? И как вы думаете, могла бы католическая Москва пережить XIX век?
Пишите своё мнение — особенно если оно неочевидное. История любит сомневающихся.
