— Ох, пожалеешь ты, Маринка! — Светлана швырнула на стол кухонное полотенце, будто ставя жирную точку в споре. — Куда ты без него? Совсем с ума сошла?
Марина медленно повернулась от окна, за которым мелькали огни вечернего города. В руке она сжимала фотографию сына — пятилетний Костя, смеющийся, с пачкой мороженого в руках. Глаза у мальчика были отцовские — серо-зелёные, как море в шторм.
— Я не оставляю его, — голос дрогнул, но она усилием воли заставила себя говорить ровно. — Просто… не могу больше жить с человеком, который…
— Который что? — Светлана шагнула ближе, в её голосе звенела ярость. — Который один раз оступился? Да ты сама виновата! Всё работа, работа, а дома — холодильник пустой, обед не готов! Мужикам такого не надо!
Марина закусила губу. Воспоминания нахлынули: больничный коридор, запах антисептика, Костя в её руках, горячий, как печка.
А дома — смех в спальне, скрип кровати, и её собственный голос в трубке: «Ты где?» — «На работе, а что?» — «Ничего. Просто сын третий день с температурой…»
— Он приводил её в наш дом, Свет, — прошептала она, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — Пока я с сыном в реанимации сидела.
Светлана фыркнула:
— И ты повелась на эту… как её… Лерку? Да он же сам тебе сказал — глупость вышла! Пьяный был!
— Пьяный? — Марина нервно рассмеялась. — Он ей ключ от нашей квартиры дал. Она там полотенца наши использовала, Свет. Мои. Костины.
В дверях кухни скрипнула половица. Обе женщины обернулись. На пороге стоял Костя, прижимая к груди потрёпанного плюшевого медведя.
— Мам, а папа навсегда ушёл? — голосок дрогнул, и Марина почувствовала, как сердце сжимается в комок.
— Нет, малыш, — она присела перед сыном, заглядывая в его испуганные глаза. — он просто… переедет. Но папа будет приезжать к нам.
— Папа обещал, что мы в зоопарк пойдём, — прошептал Костя, и в этот момент за окном хлопнула дверь подъезда.
Марина вздрогнула. Шаги в прихожей. Знакомый смех.
— Привет, родные! — Михаил вошёл в кухню, распространяя запах дорогого парфюма. — Опять семейный совет без меня?
Светлана метнула на сестру торжествующий взгляд.
— Костя, иди к папе, — Марина подтолкнула сына в сторону отца. — Мы… поговорить должны.
Михаил подхватил сына на руки, легко, будто тот ничего не весил.
— Всё ещё злишься? — он усмехнулся, глядя на жену. — Ну прости, Марин. С кем не бывает?
— Ты о чём? — она сжала кулаки, стараясь не смотреть ему в глаза.
— Лерка — ерунда. Я же сказал: перепил, не соображал…
— Ты дал ей ключ.
— Да брось! — он фыркнул. — Это же смешно! Ты из-за какой-то девки семью разрушаешь?
Марина почувствовала, как в горле встаёт ком. Рядом с ней Светлана нервно кашлянула.
— Миш, я подала на развод.
В комнате повисла тишина. Даже Костя перестал теребить плюшевую лапу медведя.
— Ты… что? — муж побледнел, пальцы впились в плечо сына.
— Я ухожу. К Андрею.
— К этому… уроду? — мужчина резко поставил Костю на пол. Мальчик шарахнулся к плите, ударился локтем и заплакал.
— Костик, иди в комнату, — Светлана метнулась к племяннику, но было поздно — Михаил уже шагнул к жене, схватил её за руку.
— Ты с ума сошла? Он же…
— Отпусти, — Марина вырвалась, чувствуя, как ногти мужа царапают кожу. — Ты больше не имеешь права…
— Да я тебя на куски разорву! — он занёс руку, но в этот момент в дверях появился Андрей.
Высокий, с гитарой в чехле за спиной, он вклинился между ними, будто щит.
— Всё в порядке? — его голос был спокоен, но в глазах металось пламя.
— Всё, — Марина схватила сумку. — Мы уходим.
— Мам! — Костя рванулся к ней, обхватил ноги.
— Сынок, я… — она опустилась на корточки, прижала его к себе. — Я скоро приеду. Обещаю.
— Не уходи, — прошептал он в её шею, и Марина почувствовала, как по щекам текут слёзы.
— Прости, — она встала, смахнула мокрое с лица. — Прости меня, малыш…
Андрей взял её за руку. Его пальцы были тёплыми, сильными.
— Я приеду за Костиком позже, побудь пока с ним, — она повернулась к мужу, но тот смотрел в окно, сжав кулаки так, что костяшки побелели.
— Вали отсюда, — процедил он. — И сына… ты мне не получишь.
Марина похолодела:
— Ты не имеешь права!
— Увидим, — михаил обернулся, усмехнулся. — Судьям понравится, как ты бросила ребёнка ради… — он бросил взгляд на Андрея, — …этого.
— Ты нас бросал всегда. Я ребёнка модно сказать одна воспитывала, пока ты там по бабам гулял! — закричала она. — Ты…
— Марина, пошли, — Андрей потянул её к двери. — Не надо.
Они вышли в подъезд. За спиной хлопнула дверь.
— Мама, — Костя выглянул из-за косяка, лицо мокрое от слёз. — Мамочка…
— Я завтра приеду, — прошептала она, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Честно…
Андрей обнял её за плечи. Его машина стояла у подъезда — старый «Фольксваген», в котором пахло кофе и сигаретами.
— Ты уверена? — спросил он, заводя мотор.
— Нет, — она уткнулась лбом в стекло. — Но уже поздно.
Дождь за окном мешался со слезами. Где-то вдали гудел трамвай. Марина закрыла глаза. Всё будет хорошо. Должно быть хорошо.
А в квартире мужчина сгрёб со стола фотографию их семьи, на море — ту самую, с мороженым — и швырнул её в стену. Стекло треснуло, рассыпалось по полу, словно крошечные осколки жизни, которую уже не собрать.
— Пап, — Костя поднял рамку, пытаясь вставить портрет на место. — Пап, не надо…
— Закрой рот, — Михаил достал из бара бутылку виски. — Иди спать.
Светлана, стоя в дверях, сжала губы. Она знала: сестра не вернётся. Но ещё она знала, что Костя теперь будет плакать каждую ночь. И что Марина, даже если будет счастлива с Андреем, никогда себе этого не простит.
***
— Ты вообще спать собираешься? — Андрей коснулся её плеча, но Марина дёрнулась, будто от боли.
Часы показывали половину третьего. Машина стояла у обочины уже двадцать минут — напротив детской площадки, где они с Костей строили замки из песка прошлым летом.
— Он не простит мне этого, — прошептала она, глядя на тёмные окна своей бывшей квартиры. — Никогда.
Андрей вздохнул. Его рука нерешительно зависла в воздухе — хотел обнять, но боялся спугнуть.
— Ты о сыне?
— О ком же ещё? — она рассмеялась горько, срывающе. — Ты видел его глаза? Он же… он подумал, что я его бросаю.
— Ты же сказала, что вернёшься.
— Слова. Слова ничего не значат. Он же ребёнок. Для него важно, кто рядом. А рядом будет… — она запнулась, вспомнив, как Михаил швырнул фотографию в стену. — Тот, кто его ненавидит.
— Марин…
— Не надо, — она резко открыла дверцу. Ночной воздух пах гарью и мокрым асфальтом. — Поезжай. Я пройдусь.
— Куда? — Андрей смотрел, как её силуэт растворяется в темноте. — Марина!
Но она уже свернула за угол, почти бегом направляясь к подъезду. Лифт застрял на девятом этаже — не впервой. Ступеньки, пятый этаж, дверь… Знакомый скрип половиц.
— Костя? — прошептала она в щель. — Сынок, ты спишь?
Тишина. Только из кухни доносилось бормотание телевизора.
— Марин, ты сдурела? — Светлана выскочила из ванной в халате, с мокрыми волосами. — Костя спит. И ты должна…
— Я должна его увидеть.
— Ты что, с катушек слетела? — Светлана схватила её за локоть, впилась ногтями. — Костик неделю рыдал! Константин его запирает в комнате, сам пьёт как из ведра. Я здесь вот хозяйничаю, пока вы семью свою разрушаете и ребёнка делите. Ты хочешь, чтобы он тебя здесь застал?
— Мне плевать, — Марина вырвалась, шагнула к двери детской. — Он мой сын.
— Твой? — Светлана засмеялась в лицо. — Ты бросила его. Бросила ради… — она осеклась, глядя мимо сестры.
Марина обернулась. Михаил стоял в дверях кухни с бутылкой в руке. Лицо в тени, только глаза блестят — как у волка в клетке.
— Убирайся, — прошипел он. — Или я вызову полицию.
— Это мой дом! — её голос сорвался на крик. — Мой! Я здесь каждую…
— Было твоё. Пока ты не променяла его на этого… — он качнулся, виски выплеснулось на пол. — Гитариста.
— Не смей! — Марина рванулась вперёд, но Светлана вцепилась в её платье.
— Ты сама всё разрушила, — Михаил медленно приближался, и от него пахло не только перегаром — потом, ненавистью, страхом. — Думала, он тебя спасёт? Да у него за пазухой нет ничего, кроме музыки своей.
— Зато у него есть совесть! — крикнула она. — А ты… ты…
— Мам? — дверь детской открылась. Костя стоял в проёме, сонный, с красными от слёз глазами.
Марина бросилась к нему, но Михаил перехватил её в воздухе.
— Я сказал — вон!
— Пап, не надо… — мальчик вцепился в отцовскую рубашку. — Пап, я хочу к маме...
— Тихо! — рявкнул Михаил, и Костя отшатнулся, ударившись головой о дверь.
Этого Марина вынести не смогла. Вырвалась, ударила мужа по лицу — звонко, наотмашь.
— Ты… — Михаил замер, глядя на неё снизу вверх. Потом медленно вытер рану на губе. — Завтра же подам документы. Ты больше не увидишь его. Никогда.
— Попробуй, — прошептала она, прижимая Костю к себе. — Только попробуй.
Утром в дверь позвонили. Светлана, бледная, с тёмными кругами под глазами, открыла. На пороге стоял участковый.
— Здравствуйте. По поводу заявления о нарушении покоя…
Костя в это время, забаррикадировавшись в ванной, рисовал на обоях маркером: мама, папа, он сам — и чёрная туча между ними. Потом выкинул маркер в унитаз, заплакал. Достал из корзины бельём мамину блузку и крепко прижал к груди. Слёзы падали на рисунок, размывая чёрную краску. Туча расползалась, как грязь.
***
— Ты должна подать апелляцию.
Адвокат, пожилая женщина с лицом, изрезанным морщинами, как старая газета, курила у окна. Дым струился по солнечным лучам, превращаясь в серые змеи.
— Нет смысла, — Марина смотрела на фотографию Кости в телефоне. Снимок был старый — ему три года, он лепит снежную бабу, щёки красные, как маки. — Он же… он меня ненавидит.
— Миша ненавидит, — поправила адвокат. — А Костя… — она вздохнула. — Судмедэкспертиза показала, что мальчик в стрессе. Всё время говорит о маме, спрашивает, плачет.
Марина впилась ногтями в ладони.
— Я приходила к садику. Видела, как он идёт с отцом. Миша держит его за руку…
— И что?
— Раньше Костя всегда вырывался. Говорил: «Я уже взрослый!» А теперь… — она закусила губу. — Словно боится отпустить.
— Боится. Миша запретил ему с вами общаться. Воспитательница сказала: Костя рисует только вас. На всех листах — вы, он и чёрное пятно между вами.
— Это… Миша, — прошептала Марина.
— Да. Но есть и хорошая новость. Отец мальчика… — адвокат помедлила. — Он пьёт. Соседи жаловались. Если мы докажем, что ребёнок в опасности…
Марина вскочила:
— Я могу забрать его!
— Нет. Но можем добиться встреч. Под присмотром.
— Когда?
— Неделя. Может, две.
— Я не выдержу…
— Выдержите, — адвокат положила ей на руку сухую, горячую ладонь. — Вы же мать.
***
— Ты уверена, что это хорошая идея? — Андрей нервно перебирал струны гитары. — Если Миша узнает…
— Он не узнает, — Марина поправила парик — чёрные прямые волосы, не похоже на её прежние кудри. — Я просто… хочу увидеть его.
Детская площадка. Четверг, пять вечера. Костя всегда гулял здесь после садика. Она сидела на скамейке, пряча лицо за журналом. Сердце колотилось так, что, казалось, разорвёт грудную клетку.
— Мама?
Он стоял перед ней — в новой куртке, волосы короче, чем она помнила. В руке — самолётик из бумаги.
— Привет, малыш, — голос дрогнул.
— Папа сказал, ты больше не придёшь, — он смотрел в землю, пальцы мяли бумажные крылья.
— Папа… ошибся.
Костя поднял глаза. В них плескалась та самая ненависть, о которой говорила адвокат.
— Ты бросила меня.
— Нет! — она схватила его за руку, но он отдёрнулся. — Я… я хотела забрать тебя с собой. Но…
— У тебя новый муж.
— Нет! Андрей… он просто друг.
— Папа говорит, ты любишь его больше, чем меня.
Слёзы навернулись на глаза.
— Никогда. Ты — самое важное.
— Тогда почему ты ушла?
— Костя! — крик Миши разнёсся по площадке.
Он бежал через газон, лицо перекошено.
— Убирайся от моего сына!
— Пап… — Костя шагнул назад.
— Идём домой! — Миша схватил его за плечо. — Она плохая, понял? Не приближайся к ней!
Марина встала:
— Я имею право…
— Нет! — он замахнулся, но Костя вцепился в его руку.
— Не надо! Пап, пожалуйста…
Миша замер. Потом резко развернул сына и потащил к подъезду. Костя оглянулся. Его губы шептали: «Прости…»
***
— Ты рискуешь всем, — адвокат листала документы. — Если ещё раз…
— Он мой сын!
— Тогда будьте осторожнее. Миша подал на ограничение родительских прав. Говорит, вы манипулируете ребёнком.
— Я? — Марина засмеялась истерично. — Он же… он же запрещает ему даже звонить мне!
— У вас есть доказательства?
Слёзы капали на стол.
— Нет.
— Тогда помолчите. Хотя бы пока.
***
Ночью она стояла под окнами их бывшей квартиры. Свет в Костиной комнате горел. Тень мальчика маячила на шторах — он ходил из угла в угол, как зверь в клетке.
— Я люблю тебя, — прошептала она в темноту. — Прости меня.
Из подъезда вышел Миша — с пивом в руке, лицо в тени козырька.
— Ты ещё здесь? — он швырнул банку в её сторону. — Слышишь ты? Если ещё раз увидишься с ним — не знаю что с тобой сделаю.
Она не ответила. Только сжала в кармане сломанный самолётик из бумаги — тот, что Костя выронил на площадке.
***
Андрей нашёл её на рассвете — спящей в машине, сжимающей бумажный самолёт.
— Поехали домой, — он накрыл её плечи курткой.
— Мой дом, там где мой сын, — прошептала она.
Костя, сидя у окна, смотрел, как её силуэт растворяется в утреннем тумане. На листке бумаги, зажатом в кулаке, было написано: «Мама, я тоже люблю тебя».
Но она не увидела этого. А Миша, войдя в комнату, вырвал листок и бросил в урну.
— Никогда, — сказал он сыну. — Никогда больше не пиши такое. Понял?
И Костя кивнул.
А в это время Марина, уже в своей «коробке» на окраине, писала в дневнике: «День 47-й. Сегодня он назвал меня плохой. Но я верну его. Должна вернуть».
Дождь за окном смывал с улиц грязь. Но ту, что скапливалась в сердцах, не мог смыть даже он.
***
— Вы уверены, что готовы? — адвокат Соколова, та самая пожилая женщина с лицом, изрезанным морщинами, положила перед Мариной папку. — Видео с камеры у подъезда. Дата — вчерашняя. Миша… не один.
Марина вцепилась в край стола. На записи её бывший муж, шатаясь, вел домой какую-то девушку. В руке — бутылка виски. Дверь квартиры хлопнула, свет в окнах мелькнул — и тут же погас.
— Это… Лера? — прошептала она.
— Да. Та самая. Соседи подтвердили — он часто приводит её. А мальчика… — адвокат помедлила. — Вчера он не забрал сына из садика. Костя два часа ждал у входа.
Марина закрыла глаза. Вспомнился тот день, когда сама стояла под дождём, сжимая сломанный самолётик.
— Мне нужно…
— У нас есть доказательства, — Соколова перебила её. — Пьянство, пренебрежение обязанностями, присутствие посторонних лиц… Суд склонится на вашу сторону.
— Ты подстроила это! — Миша швырнул стакан в стену. Судебные приставы едва успели оттащить его. — Она следит за мной! Шпионит!
— Успокойтесь, — судья, немолодая женщина с седым пучком, смотрела на него поверх очков. — Госпожа Соколова, продолжайте.
— Вот заключение психолога, — адвокат передала папку. — Костя в состоянии эмоциональной блокады. Он боится отца. А главное…
Она сделала паузу. В зал вошла опекунша — та самая воспитательница, что рассказывала про рисунки с чёрной тучей.
— …ребёнок дважды пытался убежать из дома.
Марина сжала руки в кулаки. Она не знала. Не знала, что Костя, её Костя…
— Врёте! — Миша рванулся вперёд, но приставы держали крепко. — Она врёт! Ты научила его!
— Молчать! — судья стукнула молотком. — Господин Иванов, ещё одно нарушение — и я вызову полицию.
***
— Мам…
Костю привели в кабинет судьи. Он дрожал, вцепившись в рюкзак. Марина хотела броситься к нему, но опекунша остановила её жестом.
— Костя, ты можешь сказать ? — спросила судья мягко.
Мальчик кивнул.
— Ты… хочешь жить с мамой?
Он молчал. Потом вытащил из кармана помятый листок — тот самый рисунок: мама, он, чёрная туча. Но теперь туча была перечеркнута красным.
— Я… я боюсь, — прошептал он. — Папа кричит. И Лера… она велела мне молчать.
Марина не выдержала. Подбежала, обняла сына. Он не отстранился.
— Всё будет хорошо, — шептала она в его волосы. — Обещаю.
***
— Ограничение родительских прав Иванова М.В. утверждено, — судья подписала документ. — Опека переходит к матери. Отец может видеться с ребёнком только в присутствии соцработника.
Миша, бледный как полотно, смотрел в пол. Потом вдруг рассмеялся:
— Ты победила, Марин. Но он всё равно потом будет ненавидеть тебя. Как я.
— Нет, — Костя прижался к матери. — Не буду.
***
Первую ночь в новой квартире они спали в обнимку. Марина, Костя и старый плюшевый медведь.
— Мам… а папа? — спросил он утром.
— Он… будет приходить. Но только когда ты захочешь.
— Хорошо, — Костя вздохнул. — А Андрей… он придёт?
— Если ты не против.
Мальчик улыбнулся впервые за долгие месяцы:
— Он научит меня играть на гитаре?
— Научит, — Марина поцеловала его в макушку.
***
— Ты молодец, — Соколова пожала Марине руку. — Но будь осторожна. Он может…
— Я знаю, — Марина прижала к себе спящего сына. — Но теперь мы вместе.
И впервые за долгое время она поверила в это.
А дождь за окном смывал последние следы осени. Где-то вдали кричала чайка — словно прощалась с прошлым.