— Есть кто дома? — Андрей Николаевич замер в дверях своей квартиры, не веря своим глазам.
Из кухни доносился аромат свежесваренного кофе и яблочного пирога, запахи, давно ставшие чужими для его холостяцкого жилища. В горле пересохло. Он «точно» помнил, что утром не успел даже чайник включить.
— Кто здесь? — уже громче спросил он, нервно сжимая ключи.
Тишина. «Оглушительная» тишина. Только часы безжалостно тикали на кухне, словно отсчитывая годы его одиночества.
Ему вот-вот стукнет пятьдесят, инженер-проектировщик с хорошей зарплатой, однушкой в спальном районе и больной матерью в Рязани, которую он навещал, как по расписанию, раз в месяц.
Двенадцать лет после развода. Ни детей, ни собаки, ни кошки. Мария тогда бросила, как отрезала: «Ты слишком серьезный, Андрей. С тобой, как в музее — тихо и скучно».
А он... он не стал бороться. Отпустил. Со временем научился жить один.
Из кухни донесся звук, будто кто-то поставил чашку на стол. Андрей замер.
— Кто там? — спросил он громче, нащупывая в кармане телефон.
— А, Андрюша! Наконец-то! — из кухни выглянула пожилая женщина с непослушной седой челкой и тёплой улыбкой. — А я уж заждалась.
— Мама? — Андрей растерянно заморгал. — Ты... как ты здесь? Почему не предупредила?
Валентина Петровна всплеснула руками и засуетилась вокруг сына.
— Да хотела сюрприз сделать! Племянница Зины привезла меня, я ей позвонила, помнишь Зину с первого этажа? У её племянницы машина, по пути ей было... Ой, Андрюша, ты похудел! Совсем себя не бережёшь! Я вот пирог испекла, твой любимый, с яблоками.
Андрей механически кивал, снимая ботинки. Это было так странно и так... неправильно. Мать никогда раньше не приезжала без предупреждения.
Последние три года она с трудом передвигалась по дому из-за артрита, какая уж тут самостоятельная поездка в другой город.
— Мам, а как же твои ноги? Тебе же тяжело...
— Да брось ты! — она отмахнулась. — Сегодня прямо легко встала, и думаю — поеду к сыночку! Давно не видела тебя, соскучилась.
Андрей прошёл на кухню. Стол был накрыт — чай, пирог, его любимые вишнёвые конфеты, которые он сам себе никогда не покупал. От пирога шёл тёплый яблочный аромат детства.
— Ты когда приехала? — Андрей осторожно опустился на стул.
— Да часа три назад, — мама засуетилась, нарезая пирог.
— Ключи-то у меня есть, ты же сам дал. Вот, проходи, садись, рассказывай, как ты? Что на работе? Почему не звонишь каждый день, я же волнуюсь!
Странное чувство нереальности охватило Андрея. Всё вокруг было обычным: его кухня, его чашки, его жизнь. Но мать...
Она выглядела моложе, чем когда он видел её месяц назад. Движения были свободнее, голос звонче. И эта домашняя суета...
— Мам, а как твои лекарства? Ты же их принимаешь по часам.
— Какие лекарства, Андрюша? — она рассмеялась.
— Я их давно выбросила. От них только желудок болит. Травки пью, вон, смотри, — она указала на стеклянную банку с каким-то зеленоватым настоем. — Зина дала рецепт, от всех болезней помогает.
Андрей нахмурился. Что-то здесь не так. Ладно, может, ей действительно лучше. Может, эти её травы помогают. Может... Он не знал, что и думать.
— Ну, рассказывай, сынок, как ты тут? Женщина-то появилась у тебя? — мама села напротив, подперев рукой подбородок, точно так же, как делала это всю его жизнь, когда хотела серьёзного разговора.
— Нет, мам. Некогда мне, работы много, — привычно отмахнулся он.
— Врёшь ведь, — она покачала головой. — Просто боишься. После Маши так и не оттаял. Сколько можно, Андрюша? Жизнь проходит.
Андрей поморщился. Не хватало ещё нравоучений. С матерью они говорили только о её здоровье, о бытовых мелочах, о погоде. О личной жизни, о чувствах — никогда. Не принято было.
— Мам, давай не будем, а? Устал я сегодня.
— А когда ты не устал? — она вздохнула. — Всё работаешь, работаешь. А жить-то когда начнёшь?
Пирог был удивительно вкусным. Таким, каким Андрей помнил его с детства, с хрустящей корочкой, сочной яблочной начинкой и тонким ароматом корицы.
Мать никогда не была особенно хорошей кулинаркой, но этот пирог всегда удавался.
— Помнишь, как ты маленький просил испечь тебе этот пирог на каждый день рождения? — улыбнулась она, наблюдая, как он ест. — А я всё времени не находила. Всё работа, работа...
Андрей помнил. И помнил своё детское разочарование, когда вместо домашнего пирога мама приносила магазинный торт. «Некогда было, сынок, в следующий раз обязательно испеку!» Но следующий раз всё не наступал.
— Я сейчас с твоей детской тетрадкой сидела, смотрела, как ты рисовал, — сказала мать внезапно.
— Такие смешные человечки! И всегда семья: мама, папа, ты. Хотя папа-то ушёл, когда тебе и пяти не было. А ты всё рисовал его.
Андрей отложил вилку. Тетрадь? Какая тетрадь? Он не помнил, чтобы сохранил что-то из детства. Всё осталось в старой квартире, когда они с матерью переезжали.
— Где ты её нашла?
— В шкафу, на верхней полке, в коробке из-под обуви, — она пожала плечами. — Там же, где всегда.
Андрей почувствовал холодок, пробежавший по спине. Нет у него никакой коробки с детскими тетрадями. Никогда не было.
— Мам, тебе нужно отдохнуть, — осторожно сказал он. — Ты, наверное, устала с дороги. Я постелю тебе в комнате, а сам на диване лягу.
— Да куда мне отдыхать, я полна сил! — она встала и действительно выглядела бодрой, совсем не как женщина с больными суставами.
— Лучше расскажи, почему ты фотографии все убрал? Нигде ни одной нет, ни моей, ни твоей, ни нашей вместе.
Это был удар под дых. Андрей действительно убрал все фотографии после развода. Не мог смотреть ни на счастливые семейные снимки с Марией, ни на детские с родителями.
Слишком больно было. Проще стереть прошлое. Он сложил их все в альбом и убрал в самый дальний ящик.
— Откуда ты знаешь? — спросил он глухо.
— Мать всё знает, — она улыбнулась и вдруг взъерошила ему волосы, как в детстве. — Эх, Андрюша, Андрюша. Бережёшь себя от боли, а жизнь-то мимо проходит.
Этот жест, такой родной и в то же время странный от его всегда сдержанной матери, выбил Андрея из колеи ещё больше. Что-то происходило. Что-то, чего он не понимал.
— Пойду постель тебе приготовлю, — сказал он, вставая.
— Иди, иди, — она кивнула. — А я пока посуду помою.
Андрей зашел в спальню и застыл на пороге. Постель была аккуратно застелена покрывалом, чего он точно не делал утром, торопясь на работу.
На тумбочке стоял стакан воды, лежали очки для чтения и книга. Его книга — Ремарк, «Жизнь взаймы», которую он давно хотел перечитать, но всё не находил времени.
Он осторожно подошел к шкафу и открыл дверцу. На верхней полке действительно лежала потрёпанная коробка из-под обуви. Андрей снял её, открыл крышку и ахнул.
Детские тетради с неровными кругляшками букв. Рисунки, кривоватые, но такие узнаваемые. Вот дом с трубой, из которой идёт дым колечками. Вот солнышко в углу листа. А вот и они — три фигурки, держащиеся за руки, подписанные детским почерком: «Я», «Мама», «Папа».
Андрей сглотнул ком в горле. Он не помнил этих рисунков. Но почерк был его, без сомнения. А вот фотография: он, совсем маленький, на руках у отца. Отца он почти не помнил, тот ушёл, когда Андрею было четыре.
Сзади послышались шаги. Мать стояла в дверях, вытирая руки кухонным полотенцем.
— Нашёл? — спросила она с улыбкой.
— Откуда это здесь? — Андрей держал коробку так, словно она могла взорваться.
— Я же сказала: всегда там была, — мать подошла ближе. — Ты сам принёс её из старой квартиры. Не помнишь?
Он попытался вспомнить переезд. Пустые комнаты старой квартиры. Мебель, которую они решили не забирать. Коробки с вещами.
Мог ли он автоматически упаковать и эту коробку, не заглядывая внутрь? А потом так же машинально поставить на верхнюю полку шкафа и забыть?
— Не помню, — честно признался он.
— Ты многого не помнишь, Андрюша, — мать вздохнула, и в её глазах мелькнула грусть. — И многое не замечаешь. Будто и не живёшь вовсе.
Она забрала коробку из его рук, поставила на кровать и начала перебирать содержимое, бережно, с таким знакомым выражением лица. Именно так она проверяла его школьный дневник, когда он был ребёнком.
— Смотри, а вот твоё первое стихотворение! Помнишь? — она протянула ему листок, вырванный из тетради.
Андрей взял его. Неровные строчки, детский почерк. «Серый кот сидит на крыше, притаился, словно мыш. А на небе солнце выше, чем высокий кипарис». И подпись внизу: «Андрей Соколов, 2 «Б» класс».
Странное чувство дежавю охватило его. Он помнил этого кота, помнил, как сидел на подоконнике и смотрел, как соседский серый кот крадётся по крыше сарая.
Помнил, как пришло это сравнение, «словно мыш». И как мать смеялась, когда он прочитал ей стихотворение. «Ну какой же кипарис у нас во дворе, глупенький? Это тополь!»
— Ты тогда обиделся, что я смеюсь, — сказала мать, словно прочитав его мысли. — Не разговаривал со мной весь вечер.
Андрей моргнул. Это воспоминание было таким далёким, полузабытым, но сейчас оно всплыло с поразительной ясностью.
— Я хотел стать поэтом, — сказал он тихо.
— Да, — кивнула мать. — А я тебе сказала, что это несерьёзно. Что нужно думать о настоящей профессии. Что стихами на хлеб не заработаешь.
Она замолчала, глядя на листок.
— Прости меня, Андрюша. Если бы я знала тогда... если бы понимала...
— Всё нормально, мам, — Андрей пожал плечами. — Ты была права. Я хороший инженер. У меня стабильная работа.
— Но счастлив ли ты?
Андрей не ответил. Вопрос повис в воздухе. Счастлив ли он? Был ли он счастлив хоть когда-нибудь за последние годы? Он не знал.
— Знаешь, я всё думала, что успею, — сказала мать, садясь на кровать. — Что ещё будет время сказать тебе всё, что хотела. Что успею объяснить, почему твой отец ушёл.
Что это не из-за тебя, как ты думал. Что я тоже виновата была. Что гордость свою берегла больше, чем семью.
Андрей замер. Они никогда не говорили об отце. Никогда. Это была запретная тема.
— Почему ты решила сказать мне это сейчас? — спросил он хрипло.
— Потому что уже почти полночь, — она посмотрела на настенные часы. — И мне скоро пора.
— Куда? — Андрей нахмурился.
— Домой, Андрюша, — она улыбнулась с какой-то пронзительной нежностью. — Я же не могу остаться навсегда.
И в этот момент часы в гостиной пробили полночь. Один. Два. Три. Четыре... Андрей считал удары, не отрывая взгляда от матери. На двенадцатом ударе звук оборвался. И в то же мгновение зазвонил телефон.
Андрей вздрогнул. Номер был незнакомый.
— Алло?
— Андрей Николаевич Соколов? — спросил официальный женский голос.
— Вас беспокоят из Центральной городской больницы города Рязани. Ваша мать, Соколова Валентина Петровна, поступила к нам сегодня с инсультом. Состояние критическое. Вам нужно срочно приехать.
Мир вокруг пошатнулся. Андрей поднял глаза. Мать сидела на кровати, всё так же перебирая его детские рисунки, только теперь она выглядела полупрозрачной, словно сотканной из тумана.
— Мам? — прошептал он.
— Беги, сынок, — сказала она тихо. — Я ещё там. Успеешь попрощаться.
— Но как... как ты здесь?
— Душа знает дороги, которых не знает разум, — она улыбнулась. — Иди. Не бойся жить, Андрюша. Просто живи.
Андрей моргнул, и комната опустела. Коробка с рисунками исчезла. На кровати лежали только смятое покрывало и книга — «Жизнь взаймы». Из кухни больше не пахло яблочным пирогом.
Он судорожно схватил куртку, бумажник, ключи от машины. В голове стучала только одна мысль: «Успеть. Успеть попрощаться».
***
Больничный коридор встретил его запахом хлорки и безнадежности. На часах было начало шестого утра. Ему потребовалось почти пять часов, чтобы добраться до Рязани.
— Вы к кому? — спросила медсестра, увидев растерянного мужчину с пустыми, покрасневшими глазами.
— К Соколовой Валентине Петровне. Я её сын.
— А, из реанимации, — кивнула сестра. — Сейчас доктор подойдет.
Доктор, молодой мужчина с уставшим лицом, появился через несколько минут.
— Соколов? — спросил он, протягивая руку. — Идёмте со мной.
Они прошли по коридору до поста медсестры. Доктор жестом указал Андрею на стул.
— У вашей матери обширный инсульт. Мы делаем всё возможное, но прогноз неблагоприятный.
— Я могу её увидеть?
— Да. Только недолго.
Палата реанимации была заполнена тихим писком приборов. На больничной койке лежала маленькая седая женщина, опутанная трубками и проводами.
Это была его мать, и в то же время не она. То нежное, светящееся изнутри лицо, которое он видел вчера на своей кухне, не имело ничего общего с этой измученной, осунувшейся старушкой.
Андрей сел рядом с кроватью и осторожно взял холодную руку матери.
— Мама, — позвал он тихо. — Это я, Андрей.
Ему показалось, что веки женщины дрогнули.
— Ты... ты была права. Я многое забыл. И многого не замечал. И не жил по-настоящему, — он сглотнул. — Но я исправлюсь. Обещаю.
Пальцы матери слабо сжали его руку. Глаза открылись, мутные, но в них промелькнуло узнавание.
— Ан... дрю... ша, — одними губами прошептала она.
— Да, мам. Это я, — он наклонился ближе. — Не бойся. Я с тобой.
— Лю... блю...
Писк приборов изменился. В палату вбежала медсестра, за ней — доктор.
— Вам лучше выйти, — сказал врач, оттесняя Андрея от постели.
И Андрей вышел, потерянный, раздавленный, но странным образом просветлённый.
Мать умерла через час. Тихо, без мучений. Андрей сидел в коридоре и думал о том, что она успела сказать ему главное и там, в его квартире, в том странном сне или видении, и здесь, в больнице, своими последними словами.
***
Три дня спустя Андрей вернулся в свою квартиру, похоронив мать, уладив все формальности, собрав её вещи. Открыл дверь и замер на пороге, прислушиваясь. Тишина. Только часы тикали на кухне, отсчитывая время его одиночества.
Он прошел в спальню, зажег свет. Кровать была аккуратно застелена покрывалом, так, как он оставил её уезжая. На тумбочке лежала книга — «Жизнь взаймы».
Андрей открыл шкаф, потянулся к верхней полке. Коробки там не было. Конечно. Он и не ожидал её найти.
Но что-то заставило его забраться на стул и ощупать дальний угол полки. Пальцы наткнулись на что-то твёрдое.
Он вытащил предмет, старая пыльная тетрадь в картонной обложке. Открыл наугад.
«Я так устал считать часы и дни
В плену бетонных стен и серых будней.
В них не осталось места для любви,
И сердце превратилось в горстку пепла».
Его почерк. Его стихи. Которых он не помнил. Которые писал, видимо, так давно, что начисто забыл об их существовании.
Андрей опустился на кровать, листая тетрадь. С каждой страницей что-то просыпалось в нём — то, что было погребено под годами одиночества, работы, рутины. Что-то живое и настоящее.
На последней заполненной странице было короткое стихотворение без даты:
«Когда-нибудь я досчитаю дни,
Часы и годы, прожитые в суете.
И кто-то спросит: "Где же был ты, друг?"
А я отвечу: "Просто крепко спал"».
Андрей закрыл тетрадь и посмотрел на пустую половину своей двуспальной кровати, на которой никто не спал уже двенадцать лет.
И вдруг понял, что всё это время именно он сам спал в своей кровати, глубоким, непробудным сном человека, боящегося жить.
«Пора просыпаться», — подумал он и впервые за много лет улыбнулся по-настоящему.
🦋 Напишите, что думаете об этой ситуации? Обязательно подписывайтесь на мой канал и ставьте лайки. Этим вы пополните свою копилку, добрых дел. Так как, я вам за это буду очень благодарна.😊👋🫶🏻
#рассказы#истории#отношения