Я положила на стол квитанцию, провела ладонью по уголку, расправляя завернувшуюся бумагу, и привычно присела у окна, чтобы проверить, не осыпаются ли с подоконника листья герани. Валерий шелестнул газетой, поднял глаза, заметил цифры в квитанции и прищурился:
– Твоя пенсия у нас общая, а мне надо машину купить! – произнёс он так громко, будто в комнате сидел ещё кто‐нибудь, кроме нас двоих.
Я не ответила сразу, лишь поправила очки. Ручка дивана скрипнула, когда Валерий подался вперёд.
– Ты слышала? – Он поднял квитанцию, потряс ею, словно флажком. – Я присмотрел «Ниву» у соседского Сашки. Стоит недорого, но тянуть нельзя.
– Недорого для тебя или для нас? – тихо уточнила я.
– Не цепляйся к словам, – отмахнулся он. – Машина пригодится. Дача, рыбалка, картошку возить.
Я прикусила губу. Сколько лет мы ездили на автобусе, и ничего, картошка до погреба добралась целой.
– Дача в сорока минутах ходьбы, – заметила я. – Воздухом подышишь, давление станет ниже.
– Давление? – Валерий всплеснул руками. – Лучше скажи, каким маршрутом на автобусе отвезти мешки с землёй!
Я вздохнула, убирая квитанцию в книгу с рецептами. Он проследил за моей рукой.
– Не прячь, – сказал мягче. – Всё равно потом достанешь. У тебя пенсия больше, чем моя.
В этот момент в коридоре мяукнула кошка. Валерий вышел, чтобы налить ей молока. Я поднялась, прошла на кухню, открыла шкаф и достала старую жестяную коробку от печенья. Внутри лежали сточные платочки, несколько детских фотографий и маленький зелёный блокнотик. Я взяла его, сложила в карман халата, снова спрятала коробку.
Вечером я варила борщ, когда зазвонил телефон. Голос дочери, Тани, шёл с лёгкой хрипотцой:
– Мам, всё спокойно?
– Спокойно, – ответила я, помешивая ложкой. – Отец машину собрался покупать.
– Своими? – спросила она. Я улыбнулась: Таня всегда говорила коротко, в три слова.
– Нашими, – сказала я. – Он думает, что моя пенсия – общий котёл.
– А ты? – Таня задержала дыхание.
– Посмотрю. – Я не хотела обсуждать по телефону, как именно буду смотреть.
Мы поужинали молча. Валерий вытер рот салфеткой, хлопнул ладонью по столу:
– Завтра пойду к Сашке. Надо хотя бы задаток отдать, чтобы не увели.
– Завтра я иду в поликлинику, – сказала я, – а после хочу зайти в банк.
– Зачем? – Он поднял бровь.
– Сберкнижку обменять на карту. В сберкассе уже давно так делают. Удобнее.
Он пожал плечами и вынес посуду.
Утром я вышла на улицу раньше солнца. Воздух пах мокрой корой. В поликлинике очередь тянулась вдоль стены, но мне нужно было лишь взять талон. Пока женщины бросали фразы о болезнях, я открыла зелёный блокнотик. Первую страницу занимала наклеенная давнишняя выписка: «Вклад №…», дальше следовали синие квадраты штампов. Каждые полгода я добавляла туда половину премий, позже – треть зарплаты. О блокнотике Валерий не знал: так договорились с покойной мамой, когда она подарила мне первую тысячу.
В банке я попросила открыть отдельный счёт. Девушка‐операционистка объяснила всё ясно, выдала договор, вкладыш, конверт с картой.
– У Вас фамилия редкая, – сказала она. – Красиво звучит.
Я улыбнулась. Пока подписывала бумаги, сердце гулко стучало: будто делаю что‐то запретное. Но вдруг подумала: какие запреты, если это мои деньги, моя старость?
На обратном пути зашла к соседке Марине. Она работала почтальоном, знала все деревенские новости. Я сняла плащ, поставила сумку на табурет.
– Маринка, у тебя машина есть? – спросила я.
– Была, – вздохнула она. – Продали, страховка дорогая. Муж на Женькины баранки перешёл, велосипеду рад. А что?
– Валера собрался «Ниву» брать. Говорит, пригодится.
– Ещё бензин подорожает – пригодится только как курятник, – усмехнулась Марина. – Он цену назвал?
– Пятьсот тысяч.
– Пятьсот! – она присвистнула. – А у вас лишние?
– Нет, – я развела руками. – Он хочет моей пенсией платить.
Марина нахмурилась:
– Пенсия – это твоё. Он не имеет права.
Я подумала, что права и обязанности в браке часто путаются, как нитки на катушке.
Дома тихонько открыла дверцу шкафа, вытащила квитанцию и спрятала в книжке по садоводству. Валерий вошёл с крыльца, вытирая ладони полотенцем:
– Сашка сказал, ещё один мужик хочет «Ниву» посмотреть. Надо сегодня дать аванс.
– Сколько? – спросила я.
– Сто тысяч.
– У нас только сорок в сберкнижке общего счёта.
– Доплати своей пенсией.
Я почувствовала, как в груди поднимается тяжёлый ком.
– Моя пенсия идёт на лекарства, электричество и продукты, – проговорила я, складывая платки в стопку.
– Какие лекарства? – Он откинул голову. – Ты здорова, как бык!
Я молча протянула ему пачку рецептов. Валерий пробежал глазами мелкий шрифт, подавил вздох. Но желание автомобиля оказалось сильнее.
– Ладно, – бросил он, – подумаем.
Вечером Валерий сел у телевизора. Я поставила на стол варенье.
– Садись, – позвал он. – Посмотрим новости.
На экране говорили про новые тарифы на бензин. Я посмотрела на мужа: лицо напряжено, но он старается делать вид, будто речь о погоды.
– Мы справимся, – прошептал он, не отрывая глаз от экрана. – Продам лодочный мотор, гараж подрумяню, зимой подработаю.
Я хотела сказать ему: «Не надо. Машина – это не хлеб». Но он уже ушёл в мир своих планов. Я же рисовала другой: счёт на моё имя, спокойные зимние вечера, книжки, радио, звонки внуков.
На следующий день Валерий уехал с деловыми бумагами. Я спустилась в подвал, достала коробку с игрушками сына, выбрала целый грузовик и плюшевого медведя. Разложила на кухонном столе, прислонила записку: «Максиму – от бабушки».
Когда Валерий вернулся, я гладила кошку. Он опустил сумку, в которой лежала стопка бумаг от нотариуса и пустой пластиковый пакет.
– Сашка машину продал, – сообщил он. – Я чуть не успел.
Он сел рядом.
– Может, и к лучшему, – осторожно сказала я, наливая ему чай.
– Наверное. Но мечта ведь…
Я обняла его за плечи. Он прижался лбом к моему виску. Я слышала, как колотится его сердце – глухо, тревожно.
Через неделю Валерий пришёл радостный:
– У Палыча «Жигуль» стоит, дешево отдаёт. Только нужно перерегистрировать. Там сто пятьдесят – это уже почти реально.
– Почти, – повторила я.
Он предложил взять кредит на три года. Я кивнула: пусть пойдёт, узнает. В глубине души я заранее знала, что банк не одобрит: зарплата сына вахтовая, Валерий не работает, дача не оформлена. Так и вышло.
Вечером он вернулся мрачный.
– Отказали. Сказали, доходов нет, – буркнул он.
– А пенсия? – спросила я.
– Их не устроила.
Он уселся на табурет, нахмурился:
– Может, оформим на тебя?
– Не хочу долгов, – ответила я.
Он молчал долго, потом произнёс:
– Значит, всё, без машины?
– Без долгов и без машины, – уточнила я. – Лучше спокойно жить.
На следующий день пришли Таня с Максимом. Внук бросился ко мне, уткнулся носом в шею, увидел игрушки на кухонном столе.
– Ух ты! – Он схватил грузовик, начал катать по скатерти.
Таня поставила на стол пирог:
– Мам, держи.
Валерий заглянул из прихожей, увидел Максима с игрушкой и улыбнулся:
– Гляди‐ка, настоящий шофер.
Максим сел деду на колени, зашептал что‐то про капитанов и дальние страны. Валерий слушал, кивая. Я наблюдала: из его лица ушла напряжённая складка между бровей.
Когда Таня ушла в магазин, Валерий повернулся ко мне:
– Давай так. Я отказываюсь от машины, но пусть у Максима будет возможность ездить к нам. Купим ему велосипед. Пенсию твою трогать не буду. Согласна?
– Согласна, – ответила я и почувствовала, как камень, сжимавший грудь, падает куда‐то вниз.
Мы купили внуку велосипед. Валерий весь день собирал раму во дворе, подгонял тормоза, насвистывал. Я наблюдала из окна. Солнце садилось, крася верхушки лип.
Поздно вечером мы сидели в тишине. Валерий погладил мою ладонь:
– Знаешь, я спешил всё время. Думал, если машину куплю, молодость вернётся. А тут Максим, велосипед… понёсся по двор, волосы вихрим. И я понял: моя молодость смотрит на меня его глазами. Машина ни при чём.
– Молодость внутри, – шепнула я. – А пенсия – это страховка на случай, если ноги подведут. Разве плохо иметь спокойствие?
– Не плохо, – согласился он. – Только обещай: если понадобится, дашь мне на бензин для велосипеда.
Мы оба рассмеялись. Кошка спрыгнула со стула, мягко ткнулась головой в Валериино колено. Он поднял её, и кошка громко замурлыкала.
Наутро я пошла поливать огурцы. Валерий вышел следом с ведром.
– Подай шланг, – попросил он. – Вместе быстрее.
Я протянула шланг, вода весело забулькала. Свет падал на мокрую землю, отражался в каплях. Валерий подставил ладонь под струю.
– Холодная, – сказал и улыбнулся. – Хорошая.
Мы работали в огороде, как раньше: без лишней спешки, но дружно. В какой‐то момент он поднял голову:
– А если я найду подработку, куплю мотор к лодке. Такое можно?
– Можно, – ответила я. – Лодка к лодке. Главное, чтобы не в долг.
Он кивнул.
Днём пришла Марина, принесла свёрток газет с рыбой. Пока я разделывала уклейку, она шепнула:
– Валера-то успокоился?
– Успокоился, – кивнула я. – Велосипед собирает.
– Лучше для сердца, – заметила она. – А ты отложенное куда?
Я похлопала по карману халата:
– Под надёжную крышу.
Мы закончили с рыбой, вышли на крыльцо. Валерий чинил педали, Максим помогал прикручивать катафот. Я поставила на стол тарелку с жареной рыбой, укропом, ломтями чёрного хлеба.
– Обед, мужчины! – позвала я.
Они сгрудились вокруг стола. Валерий налил компот, Максим радостно ковырял вилкой. Я смотрела и думала о зелёном блокноте в шкафу, о банковской карте в кошельке, о том, как много значит спокойствие в собственных руках.
В тот вечер Валерий лёг рано. Я вынесла мусор, вернулась и нашла на подушке записку: «Спасибо, что напомнила, ради чего мы живём». Подпись корявая, но знакомая с юности.
Я присела у ночника, провела пальцем по буквам. Через приоткрытое окно доносился скрип колеса: Максим до упора крутил новый велосипед, проверяя фонарик.
Я взяла ручку, добавила под его словами два: «Спасибо, что понял». Потом выключила свет и долго слушала, как в доме тихо покачиваются шторы. Всё было на своих местах: пенсия – в банке, мечты – в сердце, семейный мир – под крышей, где пахло укропом и свежей краской на велосипедных спицах.