С предыдущими заседаниями клуба, а - соответственно - с первыми эпизодами "РЕИНКАРНАЦИИ" можно ознакомиться, воспользовавшись нарочно для того созданным КАТАЛОГОМ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute, или как вам угодно!
В сегодняшней главе нашего квазиреалистического политического фэнтези - очередная попытка раскрасить "карту будня" несколько иной палитрою и точно с другой стороны. Помимо уже знакомого персонажа из первой главы Николая Ильича Адрианова на один эпизод выплывет и исчезнет где-то средь необъятных просторов несуществующей Империи парочка занятных действующих лиц из числа "медийных"... В кастрюле с государственной кашей что-то кипит и побулькивает, и всем ещё кажется, что "всё как будто под рукою, и всё как будто на века..." Итак - телевидение нашего альтернативного государственного устроения!
РЕИНКАРНАЦИЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Популярный телеведущий Антон Шмидт сидел в гримерной перед ярко освещенным зеркалом и задумчиво рассматривал свое отражение. На него чуть снисходительно с некоторой грустинкой в глазах взирал интересный сорокалетний гладко выбритый мужчина с высоким сократовским лбом, намечающимися залысинами и уже чуть провисающим «жабо» под твердым волевым подбородком. Более всего удручало «жабо». Шмидт знал о нем, и во время передач старался держать голову как можно выше, но иногда, увлекаясь, кивал или, в зависимости от ситуации, недоверчиво склонял голову к плечу, иронично поднимая левую бровь, – тогда все ухищрения пропадали втуне, и излишняя складка кожи предательски проявлялась во всей своей неприглядности. Надо было бы сделать операцию, но Шмидт слышал от кого-то, что рано или поздно все вернется на место, и что появится риск стать постоянным клиентом пластических хирургов, а это, во-первых, довольно накладно, во-вторых же – неизбежна обычная в таких случаях утечка информации, и медийное лицо поневоле станет комичным персонажем «желтой» прессы… Шмидт вспомнил актрису Жаннету Вульф, увеличившую себе съевшиеся на шестом десятке губы – сначала они напоминали огромные вареники, а после съехали куда-то набок, в результате Вульф напрочь исчезла с экранов, теперь, говорят, судится. Вспомнил он и певца Кречетова – тому вроде бы исполнилось уже шестьдесят пять, а на лице его не было ни одной морщинки, правда, подводили глаза: было ощущение, что Кречетову трудно их открыть, он так и пел – с полуопущенной головой и будто бы щурясь на всех. Понятно, что ехидные журналисты с удовольствием прохаживались по этим двум, оттачивая свое остроумие на популярных некогда личностях. Стать предметом насмешек Шмидту не хотелось, лучше уж так… Оскалившись, Антон с удовольствием осмотрел в отражении новенькую, за бешеные деньги сработанную в клинике Адельбаума, белоснежную, пожалуй, даже, чересчур белоснежную челюсть и, помассировав ненавистное «жабо», стал просматривать сценарий сегодняшней передачи.
Тема была Шмидту не очень интересна, да и звучала как-то надуманно и авантюрно - «И все-таки: мученики за идею или безответственные экспериментаторы?», однако по договоренности с руководством канала Шмидт имел право на самостоятельный выбор тем только половины выпусков в сезон, о чем будут остальные передачи – диктовала дирекция, и, как правило, это было либо что-то остросоциальное, либо – политическое. И то, и другое Шмидт одинаково не любил, предпочитая остроумные и приятные для души диалоги с представителями литературной и артистической богемы. От политиков его откровенно клонило в сон, а когда, уступая редакции, он приглашал в студию озабоченных своими проблемами индивидуумов из низших слоев общества, последние зачастую просто пугали его своею невыдержанностью, постоянной готовностью ко взаимному оскорблению, да и вообще – были неприятны ему. Выслушивая их упреки в адрес депутатов и сенаторов, Шмидт доброжелательно улыбался, ловил себя на мысли, что не понимает их чаяний и считает, что все их трудности – надуманные, от ничем не оправданного желания иметь больше, чем это возможно. Один раз, не удержавшись от удовольствия, он даже спросил уволенного вместе с остальными мастера закрытого хозяином пензенского завода: этот мастер, наивно полагая, что ухватил птицу-удачу за хвост, набрал кредитов, обжился собственным домком, обзавелся машиной и определил сына в дорогую частную гимназию… «Вы производите впечатление здравомыслящего и трезвого человека!» - сказал ему Шмидт, утомившись слушать его истерики и обвинения в адрес правительства, позволяющего чинить в отношении рабочего класса подобный произвол. – «Если в какой-то момент хозяину стало невыгодно содержать производство, в чем его вина? Представьте себе, что у вас была, скажем, бакалейная лавка, и однажды вы обнаружили, что она убыточна – вы что же, так и будете торговать вопреки логике в минус только для того, чтобы не увольнять приказчика? Наверняка нет! Вы, тщательно все взвесив, обращаетесь в банк, приобретаете себе дом, автомобиль, а, когда оказалось, что ваш завод закрывается, проклинаете правительство, опутавшее вас кабалою кредитов… Может быть, вам просто стоило жить по средствам и рассчитывать более на себя?» «А почему я не могу позволить себе те же блага, что и остальные члены нашего общества?» - побагровев, возмутился бывший мастер. – «Я не белоручка, я – квалифицированный специалист, и считаю, что должен быть какой-то закон, защищающий меня и подобных мне, оказавшихся в таком положении!» «Иными словами» - ухмыльнувшись, перебил его депутат от правящей партии граф Завадовский, - «вы хотите сказать: я желаю всего и сразу, а вы, господа депутаты, извольте прикрыть меня законодательно на случай, если я малость переберу причитающихся мне благ! Государство – не кормушка, сударь, этак мы все по миру с сумою пойдем! Вот вы сколько на своем заводе зарабатывали?» «Когда как!» - пунцовея и еле сдерживаясь, чтобы не нагрубить этому холеному и хорошо одетому аристократу, отвечал мастер. – «Иной раз до двухсот пятидесяти доходило!» «Двести пятьдесят!» - подхватил Завадовский. – «Сколько издерживали в месяц?» - «По-разному, в среднем – сто пятьдесят!» - не понимая, к чему клонит граф, играл желваками мастер. – «То есть рублей пятьдесят – сто вы имели возможность откладывать!» - удовлетворенно констатировал Завадовский. – «Кто же вам, сударь, мешал откладывать эти суммы и жить соответственно накопленному капиталу? Ведь в год вы могли пятьсот – семьсот рублей накопить, да плюс банковские проценты! За несколько лет можно было приобрести автомобиль, запросто позволить себе приличную гимназию для сына, даже снимать приличное жилье! Однако вы решили, что вам необходимо все – и сразу, в чем же вина правительства? Широко шагаете, сударь, вот портки и порвались!» Здесь бывший мастер уже не выдержал и, сжав пудовые кулаки, принялся проклинать всех в коррупции, в соблюдении интересов одного только капитала и откровенно взывать к коммунистам, обещающим как раз полную социальную защищенность класса трудящихся… Было шумно, атмосфера накалилась до предельного градуса и напоминала Шмидту пригородный поезд… Гадость какая! Шмидт брезгливо поежился и, в последний раз с отвращением пробежав сценарий, вышел из гримерной под свет студийных софитов.
Бойко представив зрителям гостей и ознакомив их с темой сегодняшней дискуссии, Шмидт, академично откашлявшись и все еще по-петушиному держа голову высоко поднятой, напустил в глаза поволоки и, в меру скорбно, начал:
- Более шестидесяти лет уже минуло с того времени, когда отгремели последние залпы гражданской войны. Всем известно, что в 1922 году Общероссийское Учредительное собрание, в котором были представлены все слои тогдашнего общества, разработало и приняло основные концепции нового государственного уклада, тщательно учтя и кровавые и печальные уроки правления дома Романовых, и мнения экономистов, и Святой церкви, и делегатов от партий самого различного толка. Результатом стало образование нового государства – конституционной монархии, в которой самодержавие было ограничено строгими рамками конституции, и за основу законодательной власти была взята двупартийная система, отвечающая требованиям практически всех представителей социума: от крестьян и рабочих, интересы которых представляла Народная Аграрная партия, до интеллигенции и военных в представительстве Конституционно-Демократической партии. Всеобщее покаяние, к которому призвала церковь, выявило, что никто более не желает братоубийственной войны, а, напротив, все хотят только одного – социального спокойствия, мира и возможности процветания – для страны и для каждого в отдельности. За это время Россией был пройден немалый путь – от мертвых пашен, заводских руин и обесценившейся национальной валюты до одной из крупнейших мировых экономик. Вторая Мировая война, в ходе которой мы потеряли более пятнадцати миллионов жизней наших сограждан и сумели не только отстоять свои рубежи, но и внести свою посильную лепту в дело уничтожения фашизма, лишь подтвердила и закрепила как наш статус, так и правильность выбранного курса. Теперь это все – история, переписать которую невозможно, ибо она стала предметом для изучения и намертво вписана в скрижали…, - здесь Шмидт немного запнулся, ибо засомневался вдруг – как правильнее было бы выразиться: «в скрижали» или «на скрижали»? Решив, что все было сказано верно, он немного отвлекся, чуть склонил к плечу голову и второй подбородок предательски свесился-таки набок. – Да, так вот, как все, без сомнения, помнят, в 1967 году Коммунистическая партия, находившаяся до того под запретом, была официально легализована, ее приверженцы и члены могли более не скрываться, а десять лет назад коммунисты получили право жить в том числе и политическими страстями страны, имея отныне возможность участвовать в выборах. На тот момент коммунисты, успешно преодолев десятипроцентный барьер, получили 13% голосов, что для дебютантов, в общем-то, неплохо. Затем мы постепенно стали наблюдать, как из года в год, от выборов к выборам популярность их стала возрастать, причем, возрастать в значительной степени. Так, по данным агентства Лемке, если бы выборы состоялись сегодня, за коммунистов проголосовало бы 32%. Как вы знаете, думские выборы будут в следующем году. Чем же они берут, господин Адрианов? – и Шмидт доброжелательно посмотрел на встрепенувшегося Николая Ильича. – И какую опасность в подобных тенденциях видите вы – как депутат, и как издатель одной из крупнейших газет?
- Я бы избежал упоминания в данном контексте слова «опасность», - пожал плечами Николай Ильич, не слишком-то довольный чрезмерно затянувшейся преамбулой ведущего. Приехав в студию за полчаса до начала передачи и вспотев под палящими лучами софитов, он испытывал сильнейшее желание выкурить трубочку. – Как истинный приверженец демократии, я не могу не отмечать тягу народа к многопартийной системе, и слава богу, что теперь коммунисты принимают активнейшее участие в жизни страны – настоящей демократии это пойдет только на пользу… Настораживает другое: желание господ коммунистов ревизовать печальный опыт начала столетия, причем, ревизовать в свою пользу, подтасовав, так сказать, некоторые факты, ныне не вызывающие ни малейшего сомнения. Более того: искажая историческую достоверность, коммунисты отнюдь не ограничиваются тем, что дурят, простите за выражение, головы более молодому поколению, вовлекая в его в ряды сочувствующих. Уже сейчас они ведут активную работу среди представителей других народностей нашей многонациональной империи, призывая наиболее радикально настроенные слои к автономии, а это уже, в некотором роде, можно расценивать, как действия, откровенно направленные на подрыв устоев нашего многонационального общества! – и Адрианов строго посмотрел на члена думской фракции от коммунистов Милованова, с терпеливой усмешкой и даже фривольно откинувшись в кресле наблюдающего за ним. – Не стану скрывать: сейчас я в составе группы от кадетов готовлю запрос о правомерности подобных действий и о возможности повторного запрета деятельности коммунистической партии. Давайте посмотрим фактам в лицо! Мы имеем: первое – намеренное искажение исторических реалий в угоду собственному имиджу. Дескать, мы ничего не успели, нас задушили в крови, а вот если бы… История не терпит сослагательного наклонения, господа, да-с! Тем более, что вы собираетесь возвести в ранг едва ли не святых откровенно демонические личности вроде Ульянова и Троцкого! Спросите – сколько в России людей, чьих отцов и дедов репрессировали во время «красного террора»? Чьих родных сотнями расстреливали в деревнях за естественное для любого крестьянина или хозяина нежелание отдавать последний хлеб озверевшим комиссарам? Имя им – легион, господа ревизионисты! Теперь – второе. Не секрет, что уже сейчас в национальных окраинах империи существуют, и, более того – активизируются! – многочисленные движения в пользу автономии, то есть полной независимости от существующего законного правительства. Это – практически вся Средняя Азия, Кавказ, Украина, Прибалтика. Не стану уж пояснять, что масла в огонь на национальные жаровни более всего подливают именно коммунисты. Чего они хотят, думаю, разжевывать не надо: расшатать стабильность государства и использовать дестабилизирующий момент в свою пользу. Не буду даже и упоминать об их отчаянном заигрывании с профсоюзами и аграрниками…
- Господин Адрианов, - перебил его заскучавший Шмидт. – Мне кажется, вы несколько отвлеклись от главной темы сегодняшней передачи. Напомню, она называется: «Мученики за идею или безответственные экспериментаторы?».
- Вовсе нет! – сердито отрезал Николай Ильич. – Как раз именно это я и имел в виду. Представьте: ежели сегодня, воспользовавшись достижениями демократии, эти мученики ведут откровенно подрывные действия, то каковы же они были в, так сказать, деле, когда рукава их были засучены, штаны спущены и вся страна, как изнасилованная баба, лежала перед ними с задранным подолом?
- Позвольте! – вступил, наконец, в дискуссию Милованов, решительно наклонив голову, словно собираясь бодаться с Николаем Ильичем. – Я внимательно выслушал коллегу и поймал себя на мысли, что уважаемый господин Адрианов, упрекая нас в подтасовке фактов, сам обращается с ними не хуже опытного престидижитатора! То, что он называет подливанием масла, на деле есть всего лишь констатация действительности – не более. Одним из пунктов нашей программы является право наций на самоопределение: мы не делаем из этого секрета, с нею шли на думские выборы, это – общеизвестно. Может быть, для господина Адрианова и иже с ним будет новостью, что в морально устаревших и давно уже переживших себя национальных генерал-губернаторствах и губерниях, которые коллега со свойственным аристократу высокомерием называет «национальными окраинами», не тысячи – десятки и даже сотни тысяч людей спят и видят собственную автономию. Времена подлой вассальной зависимости от белого императора давно уже миновали, каким бы это прискорбным не казалось для представителей правящей партии…
- Вы говорите о тех самых народах, которые еще сто-двести лет назад умоляли Россию принять их под свое покровительство! – патетически воздел руки Николай Ильич.
- К сожалению, история учит нас, что национальная память не всегда бывает долговечна! – холодно парировал Милованов. – Вспомните, например, Болгарию и тысячи жизней русских солдат, положенных на алтарь ее освобождения от турецкого ига! И что же – уже спустя каких-нибудь двадцать лет болгарское правительство полностью меняет курс, отвратившись от Петербурга, зато обернувшись к Вене! К тому же не будем обобщать, господин Адрианов: да, Россия иногда поступала благородно, как, например, в случае с армянами, а иногда откровенно преследовала собственные интересы, пытаясь расширить границы своих владений. К чему вводить себя и других в заблуждение?
- Так в чем же вы видите роль партии коммунистов? – решился вставить Шмидт. – По-моему, господин Милованов, вы сейчас тоже несколько лукавите: желание примерить одновременно плащ байронической отстраненности и тогу покровителя народностей в ваших словах читается довольно откровенно!
- Каждый видит в банане то, что хочет видеть, - фыркнул Милованов. – Один – вкусный заморский фрукт, другой – извините, фаллический символ! Вопрос только в воспитании и зашоренности смотрящего. Можно смело констатировать очевидное, а можно – как господин Адрианов – спрятаться под одеяло, сильно там надышать и думать, что он в Крыму! Мы – реальная сила, господа, и с этим придется считаться, как бы этого кое-кому не хотелось! То, что количество наших сторонников умножается, лишь подтверждает нашу правоту! Все более и более голов оборачиваются в нашу сторону и спрашивают: а все ли тогда было так, как нам рассказывают? А не предвзят ли уважаемый академик Барятинский, по чьим историческим трудам нынче учатся в гимназиях? И нам особенно лестно, что это головы молодых, пытливых умом!.. Так вот, всё это лишь укрепляет нас в наших убеждениях и отчетливо демонстрирует, что малевать историю революции одной лишь черной краской могут только подтасовщики и безответственные демагоги.
- Лишь слепцы могут не видеть, что путь к реставрации социализма приведет Россию к гибели! – Николай Ильич прижал руки к сердцу и в безотчетном порыве красиво отбросил их от себя, словно посылая энергию в экран. – И я искренне сожалею, что, прекраснодушно развивая демократию и реабилитировав вашу партию, мы в свое время откупорили роковую бутылку, из которой выпустили кровавого джинна разрушения!
- Вот, вы уж и сами разоблачаете себя в глазах общественности, - вновь усмехнулся Милованов. – Полчаса назад вы откровенно сказали, что готовите депутатский запрос о запрете деятельности нашей партии, сейчас – что жалеете о слишком высоком уровне демократии… Рано или поздно вы и ваши сторонники скатитесь к абсолютизму. Так называемая конституционная монархия на российской почве – это кастет в бархатной перчатке. Когда вы вдоволь наиграетесь в нее – все вернется на круги своя, и тогда народ поймет, как долго вы маскировались под радетелей о народном благе! Ваше правительство – насквозь буржуазно, оно учитывает интересы лишь рубля и имущих его. Россия сейчас – это тюрьма народов!
- Господа, господа…, - заволновался Шмидт, сообразив, что дискуссия совсем отошла от темы, преобразовавшись в подобие предвыборной агитации. – Время нашей передачи подходит к концу, а вы так и не ответили на главный вопрос: так кто же такие были коммунисты – безответственные экспериментаторы или мученики за идею? Господин Адрианов, прошу вас…
- Если быть кратким…, - сдержанно начал Николай Ильич, с досадою понимая, что первый раунд проигран им вчистую, и непонятно – отчего! Он был доказателен, убедителен, что же произошло? – … то, уверен – назвать партию большевиков мучениками может только идеалист, далекий от российской истории. Вся деятельность этих господ изначально была направлена на подрыв основ государственности, весь их путь – это путь предательства собственного народа. Выражаясь языком обывателя, они – попросту скопище беспринципных уголовников, самыми отвратительными и гнусными методами дорвавшихся до власти и стравивших русский народ в кровавую междоусобицу. Страшно даже подумать, что бы могло произойти, победи они в девятнадцатом году! Убийства высших сановников, использование чистейшей воды уголовщины во время экспроприаций, шпионаж, получение взятки от кайзера, решившего их руками убрать сильного соперника, поощрение дезертирства, позорный Брест-Литовск, красный террор, расстрел царской семьи, детоубийство, гибель миллионов русских от русских же… Этот перечень – бесконечен! Мне нечего добавить к сказанному! Мой вердикт – виновен! Безответственные экспериментаторы – это еще весьма слабый эпитет, и я сожалею, что мое воспитание и культура не позволяют сейчас наградить коммунизм более впечатляющими – по-русски, от души! – словами!
Аудитория студии, до того с интересом внимавшая речам Милованова и – снисходительно – Адрианова, взорвалась аплодисментами. Николай Ильич устало, как набегавшийся мерин, встряхнул головой и признательно заулыбался. «Кажется – победа!» - подумал он, и тут же решил, что это было не так уж и трудно, ибо на его стороне было самое мощное и беспроигрышное во все времена оружие – правда!
- Слово – оппоненту! – довольный финалом и тем, что сумел-таки выплыть намеченным сверху курсом, Шмидт приглашающе кивнул Милованову.
- Господин Адрианов, без сомнения, опытный оратор, и умеет сгустить краски, - Милованов неожиданно расстегнул пиджак, распустил узел галстука и его бритое лицо артиста приняло какое-то наивное и беззащитное выражение. «Качалов!» - презрительно подумал Николай Иванович, с тревогой понимая, что последнее слово его соперника будет необычным, что в ход будут пущены иные средства и что обаяние и интеллект коммуниста неизбежно сыграют ему на руку. – После таких обвинений я поневоле вынужден встать в позу оправдывающегося и начать по пунктам опровергать предъявленные злодеяния… Но я не стану этого делать! Давайте вспомним лучше, что представляла из себя Российская империя до семнадцатого года! Откровенно слабое абсолютистское правительство, бездумно кидающее собственный народ на бессмысленные войны вроде русско-японской и первой мировой! Ничем не оправданная слепота по отношению к проблемам и бедствиям тех, на плодах чьего труда оно существовало! Расстрелы мирного населения, желающего только лишь справедливости – Кровавое воскресенье, Ленские события! Коррупция, мздоимство, разбазаривание на местах природных богатств! Придворные интриги, в ходе которых на ответственнейшие посты назначались полные бездарности, а люди, действительно, талантливые – хотя бы тот же Столыпин! – выводились из игры, шарлатанство и мракобесие! Как выразился господин Адрианов – этот перечень бесконечен! Самим ходом истории этим людям суждено было стать живыми анахронизмами, сметенными с полки как ненужный хлам. Вспомните, господа, к чему привела Февральская революция: анархия, бардак, мертвые окна заводов, фабрик, опустевшие шахты, земля, которую никто не обрабатывал, угроза поражения в навязанной Мировой войне, беззубое, поддерживаемое кучкой бесплодных фантазеров правительство, не знающее, что и как ему надо делать, чтобы заставить свой народ прислушаться к нему… Только одна партия на тот момент готова была взять власть в свои руки, только одна, остальные лишь бессильно махали руками и расталкивали друг друга, пытаясь докричаться до миллионов, но миллионы не слышали их!
- А предательский разгон Учредительного собрания? – не удержался Шмидт.
- Избавление от профессорской болтовни и государственного дилетантизма, - твердо поджал губы Милованов. – Необходимо было действовать, а не разводить дебаты! Что же до предъявленных нам обвинений в злодействах во время Гражданской войны – а что, Белое движение действовало какими-то иными средствами? Репрессии против нежелающих возвращаться под власть помещиков и аристократии, интервенция России Антантой и уничтожение иностранцами инакомыслящих, торговля природными ресурсами взамен на тушенку и френчи, сговор с финнами и японцами? Только пятнадцать лет назад, господа, закончился срок кабальной аренды Англией, Францией, Финляндией и Японией огромного количества исконно русских, жирных, самых лакомых земель – сделка за уничтожение социализма! Это ли не предательство? Почти пятьдесят лет мы – как государственные преступники – находились в подполье, не имея возможности – как колокол с подвязанным языком! – даже обратиться к своему народу! Вы не дали нам сделать ничего! Вот, господин Адрианов, вы тут упомянули о том, что бы было, если бы в девятнадцатом победили мы… Да вы и сами это знаете, только боитесь в этом признаться! Ведь вы понадергали у нас почти все основные пункты для своей программы: национализировали землю и природные ресурсы, узаконили профсоюзы… вот только дальше идти побоялись, ограничившись полумерами и создав государство-воляпюк – из уже пройденного и неизбежно-нового! Стало быть, не напрасной была мученическая смерть Ленина и его товарищей, раз его идеи и сейчас живут и приносят свои плоды! Вот только народ – и вы это признаете и боитесь! – сам решит, хочет он продолжения или нет, были ли напрасными те жертвы или нет! Вы можете, конечно, запретить нас снова, но только это уже не поможет – слишком поздно, господа так называемые демократы!
Аудитория молчала – то ли подавленная напором Милованова, то ли шокированная реальностью его обещаний. Шмидт, поневоле тоже захваченный жесткостью его доводов, встрепенулся и, белозубо улыбаясь в камеру, заключил:
- К сожалению, время нашей программы подошло к концу. Напомню: темой ее было «И все-таки: мученики за идею или безответственные экспериментаторы?» Оба оппонента были, на мой взгляд, достаточно убедительны, но вот кто из них прав – судить, конечно, вам, уважаемые телезрители!...
«Много они понимают, твои уважаемые телезрители!» - угрюмо подумал Николай Ильич, выходя из студии. Он был сильно недоволен – и руководством канала, затеявшим столь провокационный диспут и фактически предоставившим эфир коммунистам для очередной агитации, и собой, выпустившим ситуацию из-под контроля и позволившим Милованову быть с ним по меньшей мере на равных, а по сути – выглядеть тому победительным и по-боевому наглым, и тем, что вообще согласился на участие в передаче, позволив высечь самого себя. – «Они сейчас аплодируют собственным вчерашним могильщикам, а завтра будут рвать на себе волосы от бессилия что-нибудь изменить!» Человек государственный, Николай Ильич, даже оставаясь наедине с собой, мыслил языком высокопарным и публицистическим, не позволяя себе называть коммунистов «сволочами» или «мерзавцами», а только «могильщиками» или «зарвавшимися демагогами» и т.д. «Ну да ничего!» - успокаивал он сам себя, садясь в автомобиль. – «Надо затеять в «Ведомостях» серию статей, которые в клочья разорвали бы все их доводы – с фактами, подробностями, по-научному, без моего школярного дилетантизма… Можно попросить академика Барятинского – он мне не откажет, к нему прислушаются! Шмидт тоже хорош – почему не пригласил представителей церкви, авторитетных историков? Стравил двух…» Николай Ильич сначала хотел подумать – львов, затем – краснобаев, но чего-то застеснялся, и предпочел задуматься о чем-то, более приятном, например, о скорой покупке пейзажа Сергеева. На сердце стало значительно спокойнее.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь занимательное на канале можно сыскать в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу