Сумерки. Лес. У костра возле палаток сидят бородатые мужчины в вязаных свитерах и женщины в лыжных шапочках. Под аккомпанемент слегка расстроенной гитары все хором поют про изгиб гитары желтой.
Примерно такую картину мы, как правило, рисуем в голове, когда слышим термин «бардовская песня». И если вы сейчас ожидаете внезапный поворот, мол, барды не имеют ничего общего с описанной выше картиной, то спешу вас разочаровать: вы правильно представляете себе бардов.
Но такой стереотипный и отчасти гротескный образ поющих туристов во многом вырван из контекста эпохи. Проще говоря, и у вязаных свитеров, и у возвышенно-романтических, но при этом простых для восприятия текстов были свои исторические и социально-культурные предпосылки, о которых мы сегодня обязательно поговорим.
Бардовская песня – не просто нишевый музыкальный жанр, а целый культурный феномен, неразрывно связанный с историей отечественной музыки. Без этих посиделок у костра не было бы Высоцкого, Башлачева, Летова, Шевчука, да и вообще русский рок, каким мы его знаем, мог бы и вовсе не появиться.
И если вы где-то встречали утверждение, что барды – феномен, пришедший в Советский Союз как и многие другие музыкальные направления с запада, не спешите ему верить. Тот же Боб Дилан, чаще других приводимый в пример в качестве эталонного образца зарубежного барда, таковым на самом деле не является. Почему? Давайте разбираться.
Как зародилось это направление, в какой момент стало тесно ассоциироваться с турпоходами, при чем здесь Великая Отечественная Война и почему современные барды – не более, чем миф? Все это разберем в сегодняшней статье.
Прото-барды. Песни Великой Отечественной
Нет, конечно, те, кто говорят, что барды – это не исконно русский феномен – отчасти правы. Само слово «бард» имеет английские, а точнее шотландские корни - так у кельтских народов называли певцов и поэтов.
По большому счету барды были одной из категорией друидов, тех самых таинственных жрецов из мрачных преданий о древних бриттах. Впрочем, это вовсе не те барды, которые нас интересуют. В средние века термин проник в народ и поменял своё значение – теперь бардами называли бродячих музыкантов и менестрелей.
Наконец, в эпоху романтизма слово «бард» снова вошли в моду, но на этот раз в качестве возвышенной характеристики поэтического сообщества в целом – романтики называли бардами не только своих современников, вроде Байрона и Бернса, но и великих предшественников, таких как Шекспир.
Именно через романтизм термин «бард» закрепляется в русском языке – его начинают употреблять в своём творчестве Пушкин, Одоевский, Жуковский и прочие видные литературные деятели.
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И — лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! — цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
А. Одоевский
И вот как раз это уже те барды, которые нас интересуют.
Какая связь между русской поэзией 19 века и песней под гитару у костра, спросите вы? На самом деле, вполне очевидная. Забегая вперед, скажу, что разновидность авторской песни, которую мы привыкли называть бардовской, возникла в студенческой среде, то есть неразрывно связана с молодой советской интеллигенцией.
И когда пришло время дать называние зарождающемуся музыкальному жанру, образованные и начитанные юноши и девушки позаимствовали звучный термин у русских классиков, тем самым как бы провозглашая себя новыми романтиками. То есть корни бардовского творчества (вопреки распространенному мнению) самые что ни на есть элитарные, как минимум, на уровне этимологии.
Не менее запутанной является и история возникновения жанра. Часто основоположником авторской песни и своего рода прото-бардом называют Александра Вертинского – мол, городские романсы начала 20 века заложили основу для развития музыкального стиля, где текст доминирует над музыкой.
Но лично я с такой трактовкой не согласен, потому что во-первых, в творчестве Вертинского имела большой вес театральная составляющая, чуждая классическим советским бардам, а во-вторых, после революции произошел настолько мощный слом культурного слоя, что едва ли можно протянуть нить из 1910-х в 1960-е, не обрывая ее в 1917 году.
Согласно другой версии, первой бардовской песней считается «Бригантина», написанная в 1937 году двумя московскими студентами Георгием Лепским и Павлом Коганом.
И это уже ближе к истине, поскольку Бригантина моментально ушла в народ. Пожалуй, главной ее особенностью была полная отстраненность от суровой реальности.
Тридцатые годы в СССР были крайне непростым временем, эстрадные песни строго контролировалось властью и одновременно эту власть всячески восхваляли, и вот появляется маленький островок народной самодеятельности в виде Бригантины, который не то что противопоставляет себя номенклатурному творчеству, он вообще как будто бы пришел из другого мира, где вместо Ленина и Сталина пираты и флибустьеры.
Но, пожалуй, самую прочную базу для будущей бардовской песни заложило творчество времен Великой Отечественной войны. И речь здесь не столько о песенной форме, сколько о культурном восприятии.
Обратите внимание, что фронтовые песен времен Великой Отечественной условно можно разделить на две категории: эпичные духоподъемные, вроде Священной войны:
И гораздо более приземлённые, но при этом сокровенные, вроде Землянки или Синего платочка, где трагедия огромной страны раскрывается через личные истории отдельно взятых героев.
Глобальные установки советского человека, любовь к родине, оказываются в одном ряду с ценностями сугубо персональными, такими как крепкая дружба и тоска по любимой.
Одним словом, именно в годы войны в советские песни проникает романтика повседневности, ставшая впоследствии основой всего творчества бардов-шестидесятников.
Начало. Боб Дилан
В послевоенные годы наблюдается сразу два социальных явления, фактически давших толчок к возникновению бардовского движения.
Первое - у молодежи наконец появляется возможность посвятить себя учебе, институты набирают абитуриентов и студентов, формируется слой той самой молодой интеллигенции.
Пожалуй, самая большая концентрация будущих поэтов-песенников пришлась на Московский Педагогический институт – здесь, в частности, учились Юлий Ким, Ада Якушева и Юрий Визбор, ключевые фигуры в советской бардовской песне.
Но и другие ВУЗЫ старались не отставать – выпускница МГУ Лилиана Розанова или студент Ленинградского горного института Александр Городницкий внесли в развитие жанра не меньший вклад.
Собственно, все эти люди не делали ничего сверхъестественного – всего лишь в свободное от учебы время писали незамысловатые, но искренние, пропитанные духом романтики и путешествий, песни и исполняли их друг другу в небольших компаниях.
А вдохновение для творчества черпали в многочисленных туристических походах, которые становятся чуть ли не главным развлечением молодежи в послевоенном Советском Союзе – и это второе социальное явление, без которого не родилась бы бардовская песня.
Но для понимания аутентичности этого феномена предлагаю ненадолго перенестись за океан, в Соединенные Штаты.
Мы часто слышим, что рок-н-ролл родился как музыка протеста, что на самом деле не совсем так. Истинной музыкой протеста рок стал только в 70-х - до этого он носил скорее эстрадно-развлекательный характер, за примерами далеко ходить не надо:
Как ни странно, протестные настроения в послевоенной Америке выражал совсем другой стиль, с первого взгляда с бунтом вообще не ассоциирующийся – фолк. И объясняется это, в первую очередь, доступной минималистичностью жанра: ты обличаешь острую, волнующую тебя тему в стихотворную форму, дополняешь нехитрым гитарным аккомпанементом – и социально значимое послание с ярко-выраженной гражданской позицией готово.
Примерно этим в начале 60-х и занимался Роберт Аллен Циммерман, позже сменивший имя на Боба Дилана.
Его нередко называют голосом поколения и певцом протеста, отстоявшим гражданские права целой нации с помощью одной лишь поэзии и гитары. Казалось бы, на лицо сходство с советскими бардами – юный поэт, представляющий новое творческое сословие, для которого содержание важнее формы, слово важнее музыки, а акустический минимализм притягательнее сложных мелодических конструкций.
Но вместе с тем различия куда более ощутимые.
Если Дилан был олицетворением интеллектуального творческого протеста, то советские студенты вообще не собирались протестовать. Их песни, подобно уже упомянутой Бригантине, не противопоставляли себя идеологически правильному творчеству, а всего лишь предлагали ему более искреннюю альтернативу.
Боб Дилан стал неотъемлемой частью контркультуры, символом борьбы, в то время как молодые советские барды создавали культуру параллельную, камерную и уютную, где не было места прославлению вождя и учителя, зато были дружба, любовь, морской бриз и пыль дорог.
Ровно по этой же причине таким популярным становится туризм – фактически это была форма эскапизма, возможность, как минимум отдохнуть от формализованной идеологии, почувствовать себя не комсомольцами, а молодыми романтиками, бросающими вызов стихии.
Отсюда, кстати, и тот самый стереотипный образ барда с бородой, в свитере и с гитарой – в походе свитер банально греет, бриться неудобно (да и незачем), а гитару легко взять с собой.
Расцвет. Барды-шестидесятники
Шли годы, бывшие студенты стали молодыми учеными, кандидатами наук, но музыкально-поэтическое творчество не забросили.
К тому же сущность бардовских песен претерпела трансформацию – из туристических баллад они превратились в целый пласт современной культуры, олицетворяющий интеллектуальное авторское творчество в противовес официальной советской эстраде. Это было во многом похоже на конфликт русского рока и коммерческой поп-музыки, только вписанный в хрущевско-брежневские реалии.
Появляется творческая категория всенародно признанных поющих поэтов, самым ярким представителем которой стал Булат Окуджава.
Окуджава в какой-то степени сам был феноменом не менее загадочным, чем вся бардовская песня. Как говорил Андрей Вознесенский:
У нас появился странный поэт: стихи обычные, музыки никакой, голос посредственный – все вместе гениально
Парадоксальное сочетание простоты и мудрости, классической русской поэзии и понятного разговорного языка сделало Окуджаву героем эпохи и, пожалуй, самой яркой народной звездой тех лет с акустической гитарой в руках.
Опять напрашиваются параллели с Бобом Диланом, но ни Окуджава, ни другие барды того времени все еще не выражали открытый протест – да, в их творчестве, могла проскакивать легкая социальная сатира, но не более того. Большая часть композиций, как и раньше, была посвящена дружбе, любви, путешествиям и природе.
Что, кстати, вполне устраивало власть – движение бардов 60-х хоть формально и не поддерживалась государством, но и не запрещалось.
Более того, поэты-песенники стали самоорганизовываться в Клубы самодеятельной песни – КСП – творческие объединения, занимавшиеся не только песенными конкурсами и слетами музыкантов, но также турпоходами и другой досуговой активностью.
Правда, такая идиллия длилась недолго. Я сказал, что барды-шестидесятники "практически" не выражали протест, потому что были и те, кто выражал.
Самым ярким бардом-бунтарем стал Александр Галич, заслуженный драматург, член союза писателей СССР, который с середины 60-х начал писать достаточно едкие сатирические и остросоциальные тексты, критикующие советский строй.
В 1968 году в Новосибирске в рамках всесоюзного фестиваля Бард-68 состоялось первое публичное выступление Галича. К слову, оно же стало и последним. Этот эпизод привлек широкое внимание общественности и, как следствие контролирующих органов, которые ополчились не только на самого поэта, но и на бардовское движение в целом.
Галича тут же заклеймили оппозиционером-диссидентом, фактически вынудив его со временем эмигрировать, а против поющих поэтов развернули дискредитирующую кампанию, обвиняя в безыдейности и примитивизме. КСП разогнали, а музыкально-поэтическим слетам и фестивалям придали статус если не запрещенных, то как минимум подпольных и полулегальных.
И нет, нельзя сказать, что барды подверглись тотальной опале – все-таки среди них было множество ученых, ветеранов, и заслуженных деятелей искусства, как тот же Окуджава или Городницкий. Более того, именно в этот период появился главный символ бардовской песни - знаменитый Грушинский фестиваль.
Просто любители авторской песни ушли в андерграунд, пускай такого термина тогда еще не существовало. Вместо просторных ДК энтузиасты все чаще стали собираться на тесных кухнях, породив явление квартирников.
Бардовская поэзия стала более острой и насущной, нередко затрагивающей вопросы нищеты, войны, инфляции – раз уж власть всё равно недовольна поэтами с гитарой, так пусть хотя бы за дело.
Одним словом, бардовское движение всё больше начинало приобретать форму того, что впоследствии назовут русским роком. И по большому счету, погрузившись в начале 70-х в полу-андерграунд, барды там и остались, так и не сумев выбраться обратно в народный мейнстрим.
«Но погодите, как же Высоцкий?» - вероятно спросите вы. Ответ может удивить. Владимир Высоцкий не просто не был бардом, он стал той силой, которая фактически привела бардовское движение к логическому закату.
Высоцкий и русский рок
В прессе Высоцкого часто называют главным советским бардом. Да и участники клубов самодеятельной песни считали его своим, как, собственно, и весь Советский Союз. Другой вопрос, что сам Владимир Семенович с этим был не очень согласен.
Причем Высоцкий отгораживался от бардовского движения вполне обоснованно – его творчество выходило далеко за рамки воспевания повседневной романтики. Он был актером, поэтом, прозаиком, но, главное, он был самой настоящей суперзвездой всесоюзного масштаба, пускай и без официального одобрения со стороны властей.
Что по факту противоречило базовым принципам канонического бардовского творчества из начала 60-х – юные студенты писали песни о дальних странах и верных друзьях, чтобы исполнять их у костра в присутствии тех самых верных друзей, в то время как песни Высоцкого звучали из магнитофонов миллионов людей по всей стране.
Первые барды формировали параллельную, полную романтики и приключений культуру, контрастирующую с мейнстримом тех лет и в этом была их глобальная миссия.
В каком-то смысле Высоцкий делал нечто похожее, но его творческая мощь оказалась попросту сильнее – его песни смогли потеснить официальную советскую эстраду и сами стали в определенном смысле мейнстримом, чему органы цензуры были не рады, но поделать ничего не могли.
Причин тому было несколько – помимо неоспоримого таланта самого Высоцкого, надо также принять во внимание и исторический контекст, и настроения в обществе: всё-таки разница между СССР конца 50-х и СССР 70-х была огромная.
Мир менялся, и барды уходили в прошлое вместе с эпохой. Причем к середине 70-х давление на них ослабло, случился даже своего рода бардовский ренессанс. КСП снова стали легальными и даже получили поддержку со стороны комсомольских организаций.
Поющим поэтам разрешил издавать пластинки, стали появляться новые имена, такие как Олег Митяев, написавший в 1978 году песню, до сих пор считающуюся гимном и квинтэссенцией бардовского творчества (Та самая "Как здорово").
Но масштабы этого обновленного бардовского движения были уже не такими впечатляющими, а концепция первозданной песенной романтики слегка раструшивалась, уступив место не всегда трезвым посиделкам в палатках Грушинского фестиваля.
Бардовская песня постепенно становилась предметом обожания избранных энтузиастов, нишевым жанром. А смерть Высоцкого в июле 1980 года и вовсе окончательно разорвала ту тонкую нить, хоть как-то соединявшую авторскую песню с массовой эстрадой.
Приходило новое время, и в нем были новые герои. Именно в это время начинает поднимать голову русский рок – по сути, прямой наследник бардовской песни. БГ, Шевчук, Науменко, Башлачев, Летов – все они были новой версией поющих поэтов, максимально соответствовавших духу времени.
К романтике наконец добавился серьезный социальный протест, акустика разбавилась электричеством, три базовых аккорда превратились в полноценный рок-н-ролл.
Вместе с тем, остались и основополагающие принципы бардов – доминирование текста над музыкой, искренность, желание создавать собственные творческие миры, а не использовать насаждаемые кем-то сверху.
Что же касается самих бардов, то к началу перестройки даже в глазах обычного советского слушателя они стали превращаться в реликт.
Про них стали снимать фильмы, делать телепередачи, фирма Мелодия принялась издавать сборники из серии «Золотая коллекция бардовских песен», Грушинский фестиваль окончательно трансформировался из творческого слета в многотысячную тусовку на открытом воздухе.
На лицо были все признаки превращения жанра из актуального в ностальгический, что, впрочем, вполне хорошо вписывалось в музыкально-исторический эволюционного процесс.
И, знаете, многие статьи о бардах закачиваются клишированной фразой:
Но сегодня бардовская песня продолжает жить
Что, по-моему, звучит крайне пафосно и мало соответствует действительности. Нет, сегодня бардовская песня не живет, она осталась где-то там, в середине 60-х, где и должна быть. Одно из любимых занятий современных журналистов – приделать к любому слову приставку «пост» и гордо объявить о ренессансе того или иного культурного явления.
Так произошло и с бардами – кого только не причисляют к загадочной категории пост-бардов, от Гречки и Сироткина до группы Аффинаж.
Но вот только осмысленной поэзии в связке с акустической гитарой недостаточно, чтобы реанимировать жанр бардовской песни. Его вообще невозможно реанимировать – слишком уж неразрывно он связан с культурно-социальным контекстом послевоенной эпохи.
Барды появились как символ своего времени, сказали всё, что хотели сказать и ушли в пахнущий дымом от костра закат, оставив после себя авторскую песню, русский рок и вечный стереотип бородачей в вязаных свитерах.
А сегодня на этом всё, с вами был канал Спасибо послушаю, до встречи в следующих выпусках, друзья. Пока!