Где-то между мусорными баками и кустами сирени, в мире, который предпочитает не смотреть под ноги, родился он — крошечный серый комочек с белой грудкой и одним закрытым глазом.
Мама его была уличная кошка без имени, неизвестного рода-племени.
Он был последним из помёта. Самым тихим. Когда другие вылезали из укрытия и тянулись к свету, он оставался сзади. Один глаз не открылся вовсе — спаянный с веками тонкой, мутной плёнкой. Второй — светло-жёлтый, почти янтарный — глядел на мир не по-детски глубоко. Не с любопытством, а с ожиданием.
Пока братья и сёстры гонялись за жуками и учились дерзкому мяу, он учился двигаться по ощущениям. Где камень, где земля. Где тень. Где чужой шаг. Он был осторожным. Как будто с рождения знал: мир может быть не добр. Но всё равно — не терял интереса.
Когда ему было чуть меньше двух месяцев, мать не вернулась. Может, не успела. Может, её сбила машина, может, она умерла от болезни — никто не знает. Остальные котята исчезли один за другим — кто-то под забор, кто-то к людям, кто-то — в неизвестность.
А он остался. Один. Жил под старой грушей у края огорода.
Питался тем, что находил: обгрызки, крошки, иногда — чья-то жалость. Иногда — чья-то жестокость.
Сначала он приходил к дому осторожно, как будто прокрадывался в сон. Потом смелее. Под вечер — поесть. Утром — понюхать цветы. Игриво, будто в нём всё ещё жила надежда.
Он играл в листьях. Забирался на камни. Ловил солнечные пятна. И в этом было что-то невыносимо трогательное — этот одноглазый, несмышленый, но очень решительный котёнок с сердцем, которое не могло перестать искать.
Потом стало хуже. Он заболел. Похудел. Лапки не держали. Он просто лёг под грушей, свернувшись так тесно, как будто хотел спрятаться от всего мира внутри себя. Он не мяукал. Потому что звать — значит надеяться. А он был слишком уставшим для надежды.
И тут — его увидели.
Подобрали. Принесли в дом. Не в тюрьму — в тепло. В коробку с мягким пледом. Глаз промывали каждый день — тёплой водой и каплями. Он терпел. Он не вырывался. Он только дрожал. Но ел. И, что главное — смотрел. Тем самым глазом — с удивительной верой. Через боль. Через страх. Через всё.
Глаз не спасти. Его уже нельзя было восстановить. Под веком — сплошная белая пленка. Но вторая половина лица, казалось, видела за двоих. Не просто предметы. А настроение. Интонацию. Намерение. Словно он читал мир не глазами, а полем вокруг себя.
Когда он впервые мурлыкнул — все поняли, что он останется. Не как гость. А как семья.
Его назвали Чувик.
Не потому что так модно. А потому что он — чувствует. Он приходит, когда ты ещё не успел загрустить. Он ложится у двери, когда идёшь на работу. Он трётся о ноги, когда чувствуешь, что день не задался.
Теперь Чувик живёт в доме, где нет ни одного угла, который бы он не изучил своим мягким носом. Где есть окно, подоконник, тёплая кофта, миска, и главное — любовь. Он всё ещё не видит одним глазом. Но это не мешает ему быть самым проницательным созданием в доме.
Он знает, когда ты улыбаешься через слёзы. Он знает, когда тебе нужно, чтобы просто кто-то был рядом. И он приходит. Без слов. Просто лежит, как тёплый камешек памяти.
Потому что иногда — чтобы увидеть, не нужен глаз. Нужна душа.