— Чай будешь? — спросила я через приоткрытую дверь.
Ответа не последовало. На кухне пахло липовым мёдом, а в комнате свекрови висел тягучий запах лекарств. Капли для сердца, таблетки для давления — их было столько, что я перестала запоминать названия. Я поставила кружку на поднос и несмело вошла.
Нина Фёдоровна сидела у стола, склонившись над бумагами. Она поправила очки, взглянула поверх стекла и промычала:
— С сахаром?
— Как всегда, один кубик. — Я поставила чашку рядом. — Вам помочь?
— Не мешай.
На столе лежала та самая дарственная. Чёрная папка, нотариальная печать, аккуратный почерк: дом по улице Полевой передаётся сыну Сергею. Мы готовили документы почти месяц, собирали справки, ездили к нотариусу. Свекровь подписала их легко — тогда мне даже показалось, что она рада.
— Сергей скоро вернётся? — спросила она чуть тише.
— Через час. У него собрание на работе задержалось.
— Скажи, чтоб заходил.
Я кивнула и вышла. Сердце колотилось, как после бега. Я не понимала, зачем свекровь достала папку. Документы ведь уже готовы, осталось только зарегистрировать переход права, забрать выписку из Росреестра.
В коридоре зазвонил телефон. Сергей сказал устало:
— Прости, задержусь ещё на полчаса. Будь с мамой.
Я заверила, что всё нормально, но в трубке он услышал мою тревогу.
— Что опять?
— Она бумаги на стол выложила.
— Да это хорошо. Наверное, хочет ещё раз проверить.
Сумерки подкрались к кухонному окну. Я зажгла свет и начала чистить картошку. С каждой очищенной полоской в голове появлялась новая мысль о будущем: мы переедем в спальню на втором этаже, сделаем детскую, заменим прогнивший пол веранды. Этот дом был старым, но добротным. Строил его ещё свёкор, царство ему небесное. Я обожала запах сосновых брёвен на чердаке, скрип ступеней, пение дроздов в саду.
От двери хлопнуло. Я обернулась — свекровь стояла на пороге с той самой папкой. На лице у неё застыла маска решимости и чего-то жёсткого, чужого.
— Аня, позови Сергея.
— Он ещё в дороге. Всё в порядке?
— Посмотрим, — отрезала она и вошла в кухню.
Я убрала нож, раскладывая ломтики картофеля по миске. Нина Фёдоровна села к столу, раскрыла папку, провела пальцем по печати, будто проверяла, не смываются ли чернила.
— Ты уверена, что дом нужен именно тебе? — спросила она так вдруг, что я выронила ложку.
— Мне? Нам. Мы же семья.
— Семья, — повторила она без улыбки. — А если семья распадётся, что с домом?
— Мы не собираемся расставаться. — Я почувствовала, как краснеют уши. — Вы сами говорили, что вам спокойно, когда дом не будет пустовать.
— Я говорила, когда думала, что ты надежная девчонка. А сейчас…
Она достала из кармана скрепку, разогнула её, словно таблетку пыталась сломать.
— Что случилось? — я опустилась на стул напротив.
— Случилось, что я старею. Сын мой добрый, но слабохарактерный. А ты вертишь им, как хочешь. Сегодня дом, завтра что? Дачу? Пенсию мою?
Слова больно резали.
— Я никогда не брала у вас ни копейки. Наоборот, мы помогаем.
— Помощь… — она усмехнулась сухо. — Курицу привезти из магазина — это помощь? Ты же умная, понимаешь, о чём я.
Я сжала кулаки, стараясь говорить спокойно:
— Дом — это будущее для внуков. Мы же с Сергеем хотим ребёнка.
— Ребёнка… Куда тебя понесло? Вам ипотеку платить? Ещё и ребёнка?
— Мы справимся.
Вдруг она вскочила, пододвинула к себе папку, выхватила первый лист. Пальцы дрожали. Я вытянулась, будто хотела схватить бумагу, но не решилась. Нина Фёдоровна порвала лист пополам медленно, словно проверяя, хватит ли силы.
— Мам, что вы делаете?
— Сдохну под забором, но тебе дом не оставлю! — рявкнула она страшным голосом.
Кусочки бумаги посыпались, как первый снег.
Я задела кружку, чай пролился, обжёг ладонь, но боли не почувствовала. В голове стучало: «Остановить!»
— Подождите, остановитесь! Зачем?
— Потому что это моя кровь и мой пот, а не твой!
Она рвала второй лист, третий. Бумага трещала, как сухие ветки.
— Перестаньте! Это же Сергею…
— Сергея я люблю. Но ты… ты залетная! Сегодня ты здесь, а завтра найдёшь богача и уйдёшь. А дом кому?
Я накрыла её руку — пальцы как лёд. Она дёрнулась:
— Не трогай.
Дверь хлопнула. Сергей влетел в кухню, увидел клочки на полу, белые, как обрывки облаков.
— Мама, что здесь происходит?
Она стряхнула обрывки с юбки:
— Ничего. Опомнилась. Дарственную нельзя было подписывать.
— Ты же сама сказала… — Сергей запнулся.
— Ошиблась. Я поживу ещё. А потом решу, что с домом.
Он посмотрел на меня. Я подняла с пола несколько кусочков — печать разорвана надвое, подпись перечёркнута.
— Мам, эти бумаги ничего не значат? — голос Сергея был бесцветным.
— Значат, что я ещё жива и в своём уме, — свекровь выпрямилась, зрачки горели непримиримым огнём.
Ночь мы не спали. Клочки бумаги лежали на столе, как пазл, который нельзя собрать. Я подливала Сергею чай, он тупо смотрел в одну точку.
— Что теперь? — спросила я наконец.
— Не знаю. — Он потер виски. — Она боится…
— Боится меня?
— Сказать честно? Наверное, да. Она думает, что ты меня бросишь, а дом заберёшь.
— Но это же бред. Я люблю тебя.
— Знаю. Но ей тяжело поверить. Отец умер, когда я подростком был. Она одна тащила хозяйство. Её сестра завещание потеряла на ровном месте, и дом ушёл племяннику. Мама по-своему учится на чужих ошибках.
Я положила ему руки на плечи. Он покачнулся ко мне, как ребёнок.
— Съехали бы мы, — прошептала я. — Тогда ей спокойней станет.
— Куда? Снимать? Опять долги? Я эту крышу чиню три года, вкладывал душу.
Мы молчали. За стеной поскрипывал пол: свекровь ходила из комнаты в комнату, как ночной сторож.
Утро принесло запах хлопьев и лекарств. Я готовила омлет, когда свекровь вошла в кухню. На её лице не осталось вчерашней ярости — только усталость.
— Садись завтракать, — предложила я.
— Не хочу. — Она осторожно поставила на стол розовое блюдце с рваными клочками бумаги. — Зря вчера накричала. Но назад не повернуть.
Я вздохнула:
— Давайте попробуем поговорить. Без криков.
— Говори.
— Мы не враги. От дома мы не убежим. Если хотите — оформим наследственный договор, где будет прописано ваше пожизненное проживание.
— Слишком сложно.
В дверях возник Сергей. Он держал рюкзак:
— Мам, я нашёл юриста. Говорят, можно сделать договор дарения с пожизненным содержанием. Ты будешь владельцем до конца своих дней, а после дом переходит нам.
— Пока я жива, договор будет твёрдым?
— Да.
Свекровь села. Пальцы у неё мелко дрожали.
— Дом — это память. Когда вы ремонтируете стены, мне кажется, что вы стираете след отца.
— Никто не стирает, — сказал Сергей мягко. — Мы укрепляем. Так же, как ты укрепляла, когда устанавливала новые окна.
Она подняла взгляд на меня. В нём было меньше колючек.
— Ты точно не бросишь его?
— Мы семья. И я всегда рядом.
Нина Фёдоровна поджала губы, потом медленно кивнула:
— Ладно. Я подумаю.
Прошёл июль — он тянулся ливнями, запахом смолы и свежей краски. Я красила забор, Сергей менял балки на веранде, свекровь сидела на скамье, вязала и наблюдала. Иногда подзывала меня, поправляла платок на голове:
— Солнце палит, лоб обгорит.
В её голосе звучала забота, а не упрёк.
Однажды, когда клены трещали от жары, она позвала нас на кухню. На столе лежал новый пакет документов.
— Сама сходила к нотариусу, — сказала она тихо. — Договор готов. Я остаюсь хозяйкой, но после меня дом ваш. Условия: вы смотрите за мной, оплачиваете коммуналку, не продаёте раньше времени.
— Мы и так всё это делаем, — улыбнулся Сергей.
— Твоя жена тоже должна подписать.
Я поставила подпись рядом с её корявой подписью — рука дрогнула. Свекровь заметила:
— Не бойся. Теперь всё по-честному.
Вечером мы втроём сидели на веранде, слушали стрекот кузнечиков. Я принесла самовар, свекровь достала вишнёвое варенье. Сергей поднял кружку:
— За мир в семье.
— За честность, — добавила я.
— За дом, — сказала свекровь и посмотрела на нас долго, словно запоминала.
Я ощутила, как тёплый ветер колышет занавеску, как пахнет свежим деревом и как легко дышится без страха. Бумаги — это всего лишь бумаги. Главное — слово и доверие. Мы сидели рядом, и казалось, прошлые обиды растворяются в тени яблони, где росла молодая поросль. Я знала, что впереди будут споры, счета, забитые гвозди, но теперь мы строили не только стены — мы заново строили семью.