Капиталист в стране победившего социализма
Весна 1921 года. Страна в руинах после Гражданской войны и политики "военного коммунизма". Голод. Разруха. Только что подавлено Кронштадтское восстание, грозившее перерасти в новую масштабную войну. В этих условиях Ленин принимает решение, которое еще недавно казалось немыслимым – допустить в экономику частную инициативу.
На X съезде партии провозглашается Новая экономическая политика (НЭП), и на исторической сцене появляется удивительный персонаж – нэпман. Человек-оксюморон, капиталист в стране победившего социализма, фигура, которую власть одновременно презирает, боится и не может без неё обойтись.
Советская пропаганда создала определенный образ нэпмана: толстый буржуй с бриллиантовым перстнем, набриолиненными волосами и в лаковых штиблетах. Обязательно бывший купец или его приказчик – осколок царского режима, временно допущенный к экономической деятельности. Но так ли это было на самом деле?
Не только торговцы: разнообразие нэпманского мира
Вопреки расхожему мнению, основную массу нэпманов составляли вовсе не коммерсанты. Например, на Урале в 1926 году абсолютное большинство предпринимателей было занято в кустарно-ремесленной промышленности, около четверти – в сельском хозяйстве, и лишь около 17% – непосредственно в торговле.
Правда, после периода "военного коммунизма" с его прямым распределением и черным рынком торговля находилась в таком упадке, что в первые годы НЭПа эта одна шестая всех нэпманов контролировала до трех четвертей всего товарооборота. Лишь во второй половине 1920-х годов частники уступили первенство кооперации, но все равно сохраняли около 40% всей торговли.
Основная масса "советских буржуев" – не торговцы в клетчатых костюмах, а кустари-одиночки: слесари, столяры, сапожники, портные. Люди, которые просто хотели работать и зарабатывать своими руками. К 1925 году в стране насчитывалось около 900 тысяч частных кустарных мастерских, где трудились 2,1 миллиона человек. Эти мелкие предприниматели обеспечивали население товарами повседневного спроса, которые не могла произвести молодая советская промышленность.
В городах открывались частные парикмахерские, прачечные, столовые, мелкие лавки. Нэпманы арендовали государственные магазины, брали в концессию небольшие предприятия, открывали издательства и типографии.
Власть относилась к этому вынужденному "отступлению" настороженно. В 1922 году газета "Правда" писала: "Нэпманы – это класс, который мы допустили, но который объективно нам враждебен. Наша задача – извлечь из него максимальную пользу и ни на минуту не забывать о его классовой природе".
Новые люди или "бывшие"?
Парадоксально, но советская власть часто больше доверяла "старым" буржуям, а не "новой поросли". Член президиума Госплана Иван Калинников так характеризовал это различие: "Нэпман старой формации – бывший делец, прошедший достаточный стаж в Бутырках. Он спец, он делец, и полезный РСФСР человек. Его ценят главки, которые дорожат им, конечно, «пока». Он, в свою очередь, уважает коммунистов за прямолинейность, силу, умение добиться своего, что, впрочем, не мешает ему втайне мечтать о перевороте".
А вот о нэпманах "новой формации" Калинников отзывался совсем иначе: "Мелкие хищники. Работают компаниями по 3-5 человек. Торгуют всем: мануфактурой, сырьём, химическими товарами, гвоздями и т.п., – что подвернётся. Пользуются кредитом Госбанка. Капитала не имеют, но делают миллиардные обороты".
Эти "новые нэпманы" были порождением эпохи. Они вышли из хаоса Гражданской войны и "военного коммунизма", приобретя специфические навыки выживания. Как писал экономист С.Г. Шерман: "Для преступного обмена похищенного у государства товара на запрещённый к продаже хлеб на подпольном рынке совершенно не годился прежний торговый люд. Происходит массовая, чисто стихийная мобилизация новых элементов, обслуживающих торговлю".
Среди этих "новых элементов" были люди самого разного происхождения: демобилизованные матросы и солдаты, крестьяне северных губерний, мещане из городских предместий, молодые рабочие и интеллигенты, спасавшие от голода свои семьи, а затем втянувшиеся в рискованную, но прибыльную деятельность.
Пройдя такой "естественный отбор", эти люди принесли в период НЭПа не только предпринимательскую хватку, но и склонность к авантюрам, аферам, криминальным методам ведения дел. Неслучайно самым ярким литературным образом нэпмана стал подпольный миллионер Александр Иванович Корейко из "Золотого теленка" Ильфа и Петрова, который свой первый капитал сколотил на спекуляции медикаментами во время эпидемии тифа и краже поезда с продовольствием для голодающих.
Праздник жизни на краю пропасти
Финансовая реформа 1922-1924 годов, введение твердой валюты – червонца, обеспеченного золотом, оживили экономику и создали основу для относительной стабильности. Для тех нэпманов, кто смог успешно адаптироваться, наступила пора "пира во время чумы".
Понимая, что их положение временно, и в любой момент власть может изменить правила игры, многие нэпманы стремились взять от жизни всё, что можно, и как можно быстрее. Их образ жизни, заимствованный во многом у дореволюционных ростовских налетчиков и одесских контрабандистов, вызывал одновременно зависть и отвращение у основной массы населения.
Лев Шейнин, работавший следователем в Ленинграде в конце 1920-х, так описывал этот мир: "В знаменитом Владимирском клубе, занимавшем роскошный дом с колоннами на проспекте Нахимсона, функционировало фешенебельное казино с лощёными крупье в смокингах и дорогими кокотками. Знаменитый до революции ресторатор Фёдоров... вновь открыл свой ресторан и демонстрировал в нём чудеса кулинарии. С ним конкурировали всевозможные «Сан-Суси», «Италия», «Слон», «Палермо», «Квисисана», «Забвение» и «Услада»".
В Москве, по воспоминаниям Корнея Чуковского, царило то же настроение: "Я замечал одно у всех выражение – счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины; женщины со сладострастными, пьяными лицами прилипают грудями к оконным стёклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты. Любовь к вещам и удовольствиям страшная..."
Демонстративное потребление на фоне высокой безработицы, низких зарплат и тяжелейших жилищных условий большинства населения создавало питательную среду для социальной напряженности. Нэпманы стали объектом классовой ненависти, которую умело направляла и использовала власть.
Закат НЭПа: "последний и решительный бой"
К концу 1920-х годов руководство страны во главе со Сталиным взяло курс на форсированную индустриализацию и коллективизацию. НЭП стал рассматриваться как помеха на пути к построению социализма.
Началось наступление на частника по всем фронтам. Налоговый пресс стал невыносимым – некоторые категории нэпманов облагались налогом в размере до 90% от дохода. Государство отказывало им в кредитах, сырье, торговых помещениях. Частных предпринимателей лишали избирательных прав, их детям закрывали доступ к высшему образованию.
Был введен знаменитый 107 пункт Уголовного кодекса, каравший за "спекуляцию" – то есть за любую торговлю с целью получения прибыли. Началась кампания по выявлению "нетрудовых доходов", сопровождавшаяся массовыми арестами и конфискациями.
Бывшие нэпманы в одночасье стали "лишенцами" – людьми, лишенными гражданских прав. Многие попали под репрессии как "социально чуждые элементы".
Писательница Лидия Чуковская вспоминала: "Нэпманов к тому времени уже не осталось, магазины были закрыты, хозяева пущены по миру или арестованы. Я помню бывшего хозяина писчебумажного магазина на Невском – он стоял на углу и продавал папиросы поштучно из коробки, подвешенной на веревке к шее".
К 1931 году частный сектор в экономике был практически полностью ликвидирован. Государство вновь установило монополию на все виды экономической деятельности. Нэпманы как социальный слой перестали существовать.
Историческое эхо
Опыт НЭПа и судьба нэпманов удивительным образом перекликаются с событиями конца 1980-х – начала 1990-х годов в России. Та же стремительная коммерциализация общества, появление "новых русских" с их кооперативами, малиновыми пиджаками и золотыми цепями, такое же сочетание предпринимательства с откровенно криминальными методами ведения дел.
История нэпманов – это урок о сложных взаимоотношениях государства и частной инициативы в России, о культурных и социальных последствиях резких экономических поворотов, о людях, которые смогли приспособиться к стремительно меняющимся условиям и хотя бы ненадолго вкусить "праздник жизни".
Нэпманы остались в истории как яркий, противоречивый феномен, наиболее точно выраженный словами Ильфа и Петрова: "В большом мире людей совершались великие дела, созидались государства, проводились небывалые социальные опыты... а маленький мир частных людей жил по-своему, рядом, налегая, карабкаясь, приспосабливаясь и изворачиваясь".