Случайно обнаруженный дневник моей мамы, оживил события 100-летней давности
(Продолжение. Начало - в предыдущих статьях).
Спустя сутки эмоции поутихли, и мы погрузились в неизбежное в таких случаях горькое уныние. Каждый наступающий день заставлял меня сжаться в комок и быть готовой к самому худшему. Что нас ждет – концлагерь, где по слухам из каждого подневольного выкачивают до последней капли кровь для раненых фашистов? А может рабский труд от зари до зари, чтоб нашим будущим хозяевам жилось сытнее?
Под стук колес товарного поезда, голодные и обессиленные, мы просто ждали, куда нас выведет кривая жизни. Переполох в вагоне наступал лишь когда, скрипнув тормозами, поезд замирал у очередной железнодорожной станции: Пятихатки, Знаменка, Белая Церковь, Фастов, Казатин, Житомир... Сначала мы старательно запоминали маршрут движения, ориентируясь по воображаемой карте. Затем бросили и это бесполезное занятие. Устали!
На окраине Житомира наше внимание привлек огороженный колючей проволокой лагерь для военнопленных: голодных, оборванных, с кроваво-грязными повязками и потухшими взглядами. Их дальнейшая участь была незавидной! Посреди лагеря болтались на виселицах несколько несчастных с табличками на груди. Наглядное устрашение тем, кто задумал побег!
14 июня 1942 г. Пейзаж стал заметно меняться. Мы прибыли на станцию Хелм. Судя по речи путевых обходчиков, обстукивавших небольшими молоточками колесные пары, это была уже Польша.
В приоткрывшуюся дверь вагона нам поставили термос с жидким гороховым варевом. Следом побросали куски ржаного хлеба. Отдельно дали емкость с водой и одну кружку на всех. Спасибо и на том!
На станции Люблин, куда мы прибыли на следующий день, прошло общее построение. Больные и сильно ослабленные – в сторону! Остальным - по куску хлеба и кружке чая. В лагерь шли пешком по пыльной полевой дороге, подхватывая на ходу и суя в рот одуванчики, молодую сныть, мать-и-мачеху, а порой и просто зеленую траву. Затем – баня, обязательная дезинфекция и медицинский осмотр. В обед снова жидкий суп, краюха хлеба и чай.
- Schneller, бистро, бистро, - кричал бегавший вдоль вагонов незнакомый нам человек в форме цвета хаки.
Привычная давка и теснота. В каждом вагоне – человек по сорок! Под завязку! Мы стояли настолько плотно, что можно было поджать ноги и не упасть на пол. От духоты нескольким молодым девушкам стало плохо, но облегчить их страдания мы могли разве что слабыми утешениями.
17 июня 1942 г. прибыли в город Франкфурт, Германия. Построение, миска чуть сдобренного вермишелью и ржаной мукой супа, кусок черствого хлеба – и колонной в лагерь, находившийся примерно в четырех километрах от железнодорожной станции.
Пока шли пешком – ловили на себе презрительные, насмешливые взгляды пришедших поглазеть на нас немецких бюргеров.
Слово за слово. Познакомилась с медсестрой из Синельниково Ниной Карнауховой. По ее совету, я впервые закурила, чтоб хоть как-то заглушить чувство голода. Лучше не стало! Она же поделилась со мной кусочком хлеба от своей обеденной пайки и научила, как нужно «растягивать удовольствие», жуя его медленно-медленно. За разговорами и наивными девичьими воспоминаниями незаметно прибыли в городок Лимбург. Здесь нас уже ожидали хорошо одетые «дамы и господа», на которых нам, судя по всему, предстояло горбатиться.
Высокий, рыжеволосый мужчина с увесистым животом молча ткнул пальцем в меня и Галю Доброскок. Чуть позднее к нам присоединилась еще одна девушка - Оксана Снитко. После пешего, почти двухчасового перехода, мы наконец оказались у цели. Жестом нам велели расположиться в небольшом, сбитом из досок, помещении, примыкающем к коровнику. Покормили только ближе к вечеру. Вымотанные с дороги, мы, не раздеваясь, прилегли на деревянные нары с соломенными матрацами и тут же провалились в сон.
В 5.30 утра фрау-хозяйка по имени Эльза разбудила нас и повела в коровник. Здесь нам предстояло наполнить кормушки силосом и свежескошенной травой для полутора десятка коров, а затем очистить стойла от навоза.
После обеда, без всякой передышки, хозяйка повела нас к огороду и жестом указала на огромное картофельное поле, изрядно поросшее сорняками. Тут и без переводчика было понятно, чем нам заниматься. Тем не менее, нахмурив брови, хозяйка строго произнесла – arbeiten (работать!). В последующем эта фраза, а точнее, окрик, станет наиболее часто произносимым в обращении с нами. Когда же фрау пребывала не в духе, к «дежурной фразе» она неизменно добавляла словосочетание - «русиш швайне».
«Сама ты свинья!», – мысленно огрызались мы, но отвечать на оскорбления хозяйки не решались. Ее кожаный плетёный кнут, выглядел угрожающе. Несколько раз она уже стегала нас по спинам.
Однажды ночью была сильная гроза. Потолок протекал, холодный ветер и сквозняк сделали свое дело, и моя подруга Галя заболела. Высокая температура, кашель... По просьбе хозяйки, ее навестил доктор из местечка Hachenburg по имени Франк. Осмотрев больную, он сочувственно улыбнулся и на ломаном русско-польском языке произнес: «Марушка, працуй, плач нэ допоможе».
30 августа 1942 г., воскресенье. В этот день мне исполнилось восемнадцать лет. По распоряжению хозяина, до обеда мы таскали на спинах мешки с овсом, а после короткого перекуса – очищали коровник от навоза. Мои руки давно огрубели, покрылись мозолями, но больше всего я переживала, чтобы на них не повскакивали волдыри. За ослабление темпа работ и даже минутные передышки хозяйка наказывала нас безжалостно, урезая и без того скудный паёк.
Незаметно наступила осень. Время сбора урожая. Нас стали перебрасывать от одного хозяина к другому, чтобы свободного времени совсем не оставалось. Со временем, привыкнув и оценив старание, хозяин разрешил нам обедать не в сарае, где роились полчища мух, а в доме, установив небольшой стол в углу гостиной. Кроме того, во время работ нам разрешили петь задушевные русские и украинские песни. Судя по всему, они нравились многим немцам. На вечерний «концерт» стали приходить даже соседи наших хозяев с детьми.
«Гут, гут...», - одаривали они нас дружными аплодисментами, а также небольшими сладкими плюшками.
18 января 1943 г. мы узнали, что бургомистр Тахенбурга призвал на встречу всех хозяев подневольных славян и потребовал ужесточить режим нашего содержания. Отныне, ровно в девять вечера, нас загоняли в сарай и закрывали на замок. Кормить – строго отдельно, не баловать! За малейшую провинность – бить нещадно! Никто не должен забывать, что мы – пленные, из враждебного Германии государства.
Ужесточение режима, как мы считали, – прямое следствие обстановки на фронте. Новости о боях нам были недоступны, но по ночам все чаще небо Германии наполнял гул десятков самолетов. Где-то вдали ухали взрывы бомб, а в небе появлялись яркие всполохи. Значит, наши движутся на Запад, освобождение не за горами.
12 августа 1943 г. В районе полудня мы невольно вздрогнули, услышав протяжные, громкие вопли хозяйки. Она рыдала навзрыд, бегая по двору с какой-то бумажкой в руках. Металась, сыпала проклятьями. Как оказалось, пришла похоронка. Под Сталинградом погиб ее старший сын Отто.
Неожиданно фрау Эльза подскочила ко мне и со всего маху ударила по лицу, стала ожесточенно хлестать по щекам, голове. Из моих глаз – искры, все лицо - в крови! А хозяйка будто озверела: хватала за волосы, старалась ударить побольнее, непрерывно повторяя на немецком: «Русские свиньи, будьте вы прокляты! Мой сын, мой мальчик...». И никто не смел сказать ей в ответ: «А что делал твой, с оружием в руках, Отто, в Сталинграде?».
С того дня хозяйка заметно осунулась, но продолжала, глядя на нас, дышать ненавистью и злобой. Вся зима 1943-го оказалась для нас очень холодной и голодной. Единственно, что согревало нас – надежда на скорое освобождение. Вместе с Галей и другими девчатами по ночам мы молились о скорой победе, за наших отцов и братьев, которые, несмотря на все тяготы фронтовой жизни, наступали, гнали врага в их «цивилизованное» логово!
(Окончание – следует).