За окнами московской операционной грохотали зенитки. Шел 1944 год. На столе лежал раненый с осколком в голове. Вокруг застыли ассистенты, боясь шелохнуться. Главный хирург страны Николай Бурденко не слышал ни взрывов, ни тревожного писка приборов, он был абсолютно глух. Его пальцы уверенно вели скальпель, а глаза следили за губами помощников.
Бунтарь в рясе
Семинаристы пензенской семинарии 1890-х годов в своих потертых подрясниках зубрили псалмы, мечтая о сытых приходах. Лишь только Николай Бурденко, сын бывшего крепостного, тайком читал под партой книгу хирурга Пирогова "Анналы полевой хирургии".
Отец, выбившийся из писарей в управляющие имением, мечтал увидеть сына в епископской мантии. И когда Николай объявил о решении стать врачом, старик побелел от ярости. Он выхватил из конторской стойки две почтовые марки и швырнул сыну:
— На похороны тебе! Когда с голоду подохнешь, пусть хоть весточку пришлют!
Николай аккуратно спрятал марки, пахнущие сургучом, в молитвенник. Через полвека эти марки найдут в его архиве, он ими так и не воспользовался.
*****
В Томском университете юный бунтарь столкнулся с первым испытанием. При виде тела в анатомичке его начинало трясти, к горлу подкатывала тошнота. Однокурсники хихикали:
— Что, батюшка, благословить покойничка не можешь?
Ночами Бурденко прокрадывался в морг и заставлял себя часами препарировать тела. От керосиновой лампы по стенам метались жуткие тени, руки дрожали, но он упрямо продолжал работать. Через месяц дрожь прошла.
От страха к мастерству
В 1899 году в херсонских степях бушевал сыпной тиф. Исключенный за бунтарство студент Бурденко ехал в телеге между чумными бараками. Вокруг витал сладковатый запах смерти, в соломенных крышах свистел ветер.
В бараке номер три лежали безнадежные. Гнойные раны, почерневшие конечности, запах разложения. Земский фельдшер только разводил руками:
— Этих к утру вынесут. Не жильцы.
Бурденко закатал рукава. Взял в руки скальпель и принялся за работу. Гной брызнул на рубаху. К рассвету он вычистил и зашил двадцать ран. Восемнадцать больных выжили.
О нём заговорили.
В Юрьевском университете его уже ждала слава человека, который не боится безнадежных случаев. Профессора качали головами, мол, этот выскочка брался за операции, которые считались невозможными. А он оперировал.
Ночами корпел над медицинскими журналами, выписанными из Германии и Франции. На последние деньги покупал инструменты. Его операционная больше напоминала мастерскую, всюду лежали странные приспособления собственного изобретения.
— Зачем вам эта штуковина? — спрашивали студенты, разглядывая очередное приспособление для трепанации черепа.
— Руки должны чувствовать каждый миллиметр, — Бурденко проводил пальцем по лезвию. — Между жизнью и смертью всегда так бывает.
В 1904 году грянула русско-японская война. Бурденко первым записался добровольцем. В кармане его френча лежала потрепанная книга Пирогова, та самая, из-за которой он когда-то бросил семинарию.
Четыре войны одного хирурга
Под Мукденом было особенно жарко. Санитарные повозки скрипели в грязи, кони спотыкались под тяжестью раненых. На всю армию было выделено тысяча телег. А раненых лежало десятки тысяч.
Бурденко метался между походными лазаретами. Он развернул операционную прямо в крестьянской фанзе. Циновки на полу пропитались кровью, свечи чадили, освещая бледные лица раненых.
— Этого уже не спасти, — качал головой пожилой военврач.
— Рано списываете, — Бурденко засучил рукава. — Пуля прошла через голову, но мозг не задет.Восемь часов длилась операция. Солдат выжил.
Японская пуля достала и самого Бурденко. Правая рука повисла плетью, но он продолжал оперировать левой. А на груди засверкал солдатский "Георгий", это была высшая награда для военного врача.
В первую мировую Николай Нилович был уже опытным хирургом. В рижском госпитале повсюду стонали раненые, а Бурденко работал. Вскоре он перевернул все правила военной медицины. Раньше тяжелораненых отправляли в тыл, и пока везли, половина умирала по дороге. Теперь он оперировал их прямо в прифронтовых лазаретах.
— Не доедет до Пскова, рана загниет, — объяснял он коллегам, готовясь к очередной операции под грохот канонады.
Однажды немецкий снаряд разорвался прямо перед госпиталем. Взрывной волной вынесло окна, погас свет. Бурденко даже не вздрогнул, он продолжал зашивать рану, подсвечивая себе керосиновой лампой.
На финской войне в медсанбатах его уже знали. Седой профессор в заляпанном кровью халате появлялся в самых горячих точках. В промерзших палатках при тридцатиградусном морозе его пальцы творили чудеса. Молодые врачи смотрели как завороженные, ведь академик орудовал скальпелем увереннее их.
А потом началась Великая Отечественная. Главный хирург Красной Армии метался между фронтами. Оперировал в теплушках санитарных поездов, в подвалах разбомбленных больниц, в наспех вырытых землянках. Когда вой сирен загонял всех в убежище, он оставался у операционного стола:
— Раненые не могут спрятаться. Значит, и я останусь.
В сорок первом под Москвой он развернул операционную в церкви. Стекла в окнах повыбиты, с купола сыпалась штукатурка, а он работал. Изобретал новые методы, спорил с военным начальством и требовал лучшего снабжения для госпиталей.
— Правильная организация важнее скальпеля, — повторял он слова своего кумира Пирогова. — Толку от золотых рук, если бинтов нет?
За годы войны через его операционные прошли тысячи раненых. Он спасал тех, кого другие считали безнадежными. А когда его самого контузило, вернулся в строй через неделю, так как считал, что многим нужна помощь.
Победы над собственными недугами
В 1937 году Николай Нилович полностью лишился слуха. Контузии дали о себе знать. Другой бы на его месте сдался, ушел на покой. Но только не он.
Часами хирург стоял перед зеркалом и учился читать по губам. Заставлял ассистентов говорить медленно, четко артикулируя. Его пальцы стали еще чувствительнее, теперь они слышали то, чего не мог уловить слух.
В сентябре 1941-го его настиг первый инсульт. Прямо в санитарном поезде, во время осмотра раненых. Правая сторона тела отнялась, речь пропала. Врачи качали головами, теперь точно с медициной придется проститься.
Через месяц он уже разрабатывал пальцы, сжимая и разжимая резиновый мяч. Через два начал говорить. А через три месяца снова стоял у операционного стола.
В холодном омском госпитале, куда эвакуировали его клинику, Бурденко создавал новую методику лечения ранений головы. Первым в мире начал вводить антибиотики прямо в сонную артерию. Каждая спасенная жизнь была его победой над собственными недугами.
Когда Сталин приказал создать Академию медицинских наук, первым её президентом стал глухой хирург с трясущимися после инсульта руками. Но эти руки по-прежнему творили чудеса.
Наследие непокорного доктора
В 1946 году третий инсульт приковал Николая Бурденко к постели. Правая рука не слушалась, речь почти пропала. Но он продолжал диктовать по букве, по слогу доклад для съезда хирургов.
На тумбочке громоздились папки с историями болезней. А под ними лежали две пожелтевшие почтовые марки в конверте. Те самые, отцовские, "на похороны". Жизнь совершила причудливый круг: бывший семинарист стал легендой мировой медицины.
В его институте нейрохирургии кипела работа. Молодые врачи учились делать операции, которые еще недавно считались невозможными. Военные хирурги использовали его методики спасения раненых. По всей стране работали его ученики.
Американский хирург, увидев, как оперируют в московской клинике Бурденко, схватился за голову:
— Русские нас обошли! Они делают то, о чем мы только мечтаем!
В последние дни Бурденко почти не говорил. Но когда в палату входили врачи, его глаза загорались. Он следил за их губами, кивал, делал пометки дрожащей левой рукой.
Умер он за рабочим столом, когда надиктовывал очередную статью. Его похоронили на Новодевичьем кладбище. На могиле поставили памятник.
А те две почтовые марки Николаю Ниловичу так и не понадобились, Бурденко не умер от голода. Он прожил жизнь, полную борьбы, и ушел непобежденным.