Они вышли из вагона последними, будто надеялись — поезд тронется обратно и избавит от того, что ждёт впереди.
Ноябрьское утро глотнуло их влажным воздухом маленького перрона. Слава поёжился, прижал к груди рюкзак и посмотрел на Олега Михайловича: тот оторвал от губ сигарету, будто обдумывал, стоит ли молчать дальше, и, как обычно, решил — стоит.
— Такси? — ленивый водитель в поганой куртке ткнул пальцем.
— Пешком, — буркнул Слава и шагнул к выходу с вокзала.
Отчим не возражал. Он вообще ни на что не возражал, что злило больше любой брани.
От вокзала до улицы Офицерской шёл трамвай — ржавые «чешки», где всё дребезжит, будто скелет в шкафу. Но Слава взял темп, словно проверяя себя на выносливость: остался ли в душе хоть какой‑то угол без злости. Слева покачивались рекламные щиты «Мир мебели», справа вяло тянулась очередь у хлебного киоска.
— Замёрзнешь, — проговорил Олег Михайлович, поправляя воротник.
— Я? Я пять лет в общежитии жил, там окно не закрывалось, — огрызнулся Слава.
— Мать волновалась…
— Поздно.
Слова распались на пар.
На углу у «Продуктов» их остановила тётя Клава — низенькая соседка, всю жизнь собирающая сплетни, как гербарий.
— Ах, Олежка! И… Славик? Господи, вырос‑то как!
— Здравствуйте, — Олег сдвинул шапку.
— Светлая Галочка была женщина, — тётя Клава схватила Славу за рукав. — Как похоронить‑то быстро пришлось, сердце ведь… Не дали мне и слова сказать на поминках.
— Извините, мы с вещами, — Слава выдернул руку. — Чуть позже поговорим.
Он зашагал резче, чувствуя, как оживают незаконченные фразы матери: «Постарайся понять Олега», «Не держи на меня камень».
Они свернули во двор. Здесь всё было как в детстве, но иное: облупившийся турник, на котором Слава когда‑то сорвал майку; клетчатый матрас на балконе третьего этажа; запах — смесь сырости, кошек и прошлогоднего угля.
— Помнишь качели? — вдруг спросил отчим.
— Нет.
— Ты здесь коленку рассёк.
— Я много где рассёк, — Слава толкнул подъездную дверь. — Не сразу зашивать бегал.
Внутри пахло краской — кто‑то попытался закрасить граффити, словно прошлое можно замазать парой слоёв эмали. Пока они поднимались на четвёртый, Слава возвращал себе куски памяти: как мать ставила табурет, чтоб достать до лампочки; как отчим приносил новогоднюю ёлку… Тогда Славе казалось, чужой мужчина занял слишком много места в их двоих. Потом был вуз, барахтающаяся стипендия, редкие звонки: «Сынок, не злись, у меня своя жизнь, но ты всегда главный».
— Ключ у тебя? — Слава протянул ладонь.
Олег хлопнул карманы.
— Дай‑ка… Нет, стой, вторые у меня.
Он вставил ключ — знакомый лязг замка отозвался где‑то между рёбер. Дверь скрипнула: пыльный коридор, газетный хруст под кедой. Слава включил свет — лампочка мигнула и зажглась. Стены цвета топлёного молока, выцвевший ковёр, на котором они с матерью играли в «мира», — всё казалось уменьшенной копией его воспоминаний.
— Значит так, — Слава скинул рюкзак. — Разбираем вещи, делим, что кому надо, вечером я обратно в Екат.
— Поговорим сначала, — спокойно предложил отчим.
— О чём? Мама умерла, ты ей муж, я сын. Пункт назначения.
Олег не ответил. Снял куртку, прошёл на кухню. Слава услышал шум крана — отчим наполнил электрический чайник, будто уехал лишь вчера. Хозяин. Всегда хозяин, — заскреготал внутри голос обиды.
Слава вошёл в спальню. Матрас провалился, словно огрызок времени. На подоконнике — кассетный «Электроника‑302», пыльным пальцем кто‑то провёл дорожку. Рядом стопка открыток, фотоплёнка, моток синих лент.
Из коридора доносился голос Олега:
— Слав, здесь твой дневник за седьмой класс. Посмотри.
— Себе оставь, — отозвался он и сел на пол.
Пальцы наткнулись на короб из‑под ботинок. Внутри — кассета в бумажном конверте, на лицевой стороне карандашная надпись: «Если Славка вернётся». Под этой строкой — дата: 17 октября, за три дня до её смерти.
— Что нашёл? — отчим стоял в дверях.
Слава чуть прикрыл коробкой кассету. — Ничего.
— Знаешь, — Олег достал пачку «Явы», не закурил, только перебирал. — Мы с ней ссорились. Не потому, что ты уехал. Просто… Она боялась стать для тебя лишней.
— А стала? — Слава усмехнулся. — Тебя выбрала.
— Она не выбирала между нами. Мы были в одной лодке.
Слава поднялся.
— Тогда объясни: почему она звонила раз в месяц?
— Сердце болело, сынок, — отчим впервые назвал его так. — Ей казалось, ты свободнее без её советов.
Это прозвучало будто оправдание. Слава встряхнул головой:
— Я пошёл проветрить голову.
На лавочке под подъездом сидел мальчишка‑шестиклассник, в руках спиннер, будто застрял в 2017‑м. Улыбнулся:
— Дядь, а вы знали Галину Петровну?
— Знал, — Слава поморщился. — А ты кто?
— Ярик. Меня она мыслям учила. Логические задачки давала.
— Да? — внутри что‑то дрогнуло.
— Она добрая была. Сказала: «Мой сын Слава тоже когда‑нибудь здесь посидит». — пацан, не подозревая, ударил точнее ножа.
— Спасибо, — Слава встал. — Береги спиннер, раритет.
Обратный путь по лестнице дался тяжелее. В кухне парил чай.
— Слава, ты ей снился, — сказал отчим, наливая в стаканы. — Просыпалась, гладила телефон. Думала позвонить, боялась разбудить.
Слава держал чашку двумя руками:
— Почему ты мне не позвонил, когда она попала в больницу?
— Она… запретила. Сказала: «Экзамены на носу, не тревожь». Мы думали, её отпустит. Стало хуже. Тогда уже поздно было.
Чай остыл, так и не пригубленный.
Вечером они разобрали шкаф. Олег складывал документы, Слава — фотографии. Когда короб с кассетой снова попался под руку, он глубоко вдохнул:
— Нашёл одну вещь. Послушаем?
Они уселиcь на полу. «Электроника» зажевала первую ленту, но вторая встала ровно. Щелчок. Шорох. Затем голос:
«Славочка, возможно, ты услышишь это тогда, когда меня не будет. Я глупая, боялась быть тебе тяжестью. Но знаешь, когда ты родился, я поняла: всё, что со мной случится после, меньше твоего первого крика. Олег тебе не враг. Он никогда не станет твоим отцом, но ему хватило сердца полюбить нас обоих. Пожалуйста, не оставляй его одного. А если обиделась — прости. Ведь кто, как не мы, должны оберегать тех, кого любим?»
Треск. Небольшая пауза. Звук, будто она села на кровать и закашлялась.
«Ты когда-нибудь вернёшься сюда. И поймёшь: мы не просто так шли одной дорогой. Я люблю тебя. Всегда любила».
Лента продолжала шуршать, но слов больше не было.
Олег сидел, прикрыв рот ладонью. Слава смотрел в пустоту магнитофонного окошка, где вертелись шпули, — и впервые за поездку молчал не от злости.
— Слава, — отчим выговорил хрипло, — я тогда хотел тебе позвонить, правда.
— Я знаю, — тихо сказал он.
Он поднялся, подошёл к окну. За стеклом стлался морозный туман, над гаражами мерцал одинокий фонарь, как пленочный кадр из прошлого. Слава коснулся рамы — дерево шероховатое, как пальцы матери после стирки.
— Давай… останемся до утра, — предложил он. — Кое‑что нужно ей здесь оставить.
Отчим кивнул. Впервые за день они смотрели в одну сторону.
Ночью они нашли несколько папок с дипломами Славы, заботливо спрятанными; школьный плащ, который он считал выброшенным; а в старом термосе — письмо к нотариусу, где мать завещала: «Квартиру разделить пополам. Но жить в ней пусть Олег и Слава столько, сколько захотят — вместе или по очереди».
— Она всегда всё продумала, — усмехнулся Олег сквозь слёзы.
— Да, — Слава вытер лицо рукавом. — Я… Не знал, что она гордилась мной.
— Она слушала твои выступления по радио. Нахваливала каждому. Мне плела, что у неё самый умный сын в мире.
— А ты? — Слава повернулся.
— Я соглашался. Потому что это была правда.
За стеной бормотал холодильник, словно старый родственник, что-то советующий.
— Пойдём на кухню. Чаю, — Слава вздохнул.
— Есть только «Рябиновый».
— Сойдёт.
Они сидели напротив, как заговорщики, разделённые долгим молчанием, и говорили: о том, как Слава научился жарить сырники; о том, как Олег втайне подкидывал деньги маме на посылки; о том, что поезд домой теперь один на двоих.
Когда первые фиолетовые полосы рассвета легли на подоконник, Слава закрыл чемодан. В комнате оставался только магнитофон и та самая кассета, аккуратно положенная поверх ковра.
— Зачем оставляем? — спросил Олег.
— Пусть говорит дальше, — Слава щёлкнул PLAY.
Шорох колёс, стук чужого поезда, дыхание матери. Они стояли, слушая тишину между звуками, — и эта тишина соединяла их крепче любого родства.
Олег коснулся плеча пасынка:
— Спасибо, что вернулся.
Слава кивнул и впервые ответил без злобы:
— Мы не просто так сюда вернулись.
Магнитофон тихо щёлкнул концом ленты и остановился, словно дал понять: рассказ закончен, но дальше — их собственная глава.