Сначала я подумала, что это ошибка. Стояла, сжимая в руках официальное письмо с гербовой печатью, и не могла поверить своим глазам. Конверт пришел на мое имя, все данные совпадали. «Уважаемая Анна Сергеевна Воронцова, извещаем Вас о том, что согласно завещанию Веры Павловны Самойловой Вы являетесь единственной наследницей принадлежащего ей имущества...» Я перечитала строчки трижды, пытаясь осознать происходящее. Вера Павловна Самойлова. Это имя из прошлого, которое я старательно пыталась забыть последние пятнадцать лет.
Опустившись на стул прямо в прихожей, я сделала глубокий вдох. Значит, она умерла. Женщина, разрушившая нашу семью, бабушка, которую я видела всего раз в жизни. Женщина, которая отвергла свою единственную дочь — мою мать — и ни разу не пыталась наладить с нами отношения.
И теперь я получила от нее наследство. Какая ирония.
— Аня, кто звонил в дверь? — муж вышел из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Курьер, — я подняла на него растерянный взгляд. — Дима, мне нужно срочно позвонить маме.
В письме говорилось, что я унаследовала дом в центре Санкт-Петербурга, банковский счет и какие-то личные вещи. Требовалось в течение шести месяцев явиться к нотариусу для оформления наследства. Я не знала, что делать. Не знала, как сказать об этом маме.
Ирина Самойлова, в замужестве Воронцова, не произносила имя своей матери пятнадцать лет. Именно пятнадцать лет назад между ними произошла страшная ссора, после которой мама сказала: «У меня больше нет матери».
Мне тогда было шестнадцать. Я плохо помню детали, только крики и хлопнувшую дверь. А еще — заплаканное лицо мамы и ее слова: «Никогда, слышишь, никогда не общайся с ней. Она ядовитая женщина».
И вот теперь эта «ядовитая женщина» оставила мне все свое имущество.
Мама ответила после третьего гудка.
— Привет, дочка! Как Димка? Как внуки?
— Мам, — я сглотнула, — мне нужно тебе кое-что сказать. Только обещай, что спокойно выслушаешь.
В телефоне повисла тишина.
— Что случилось, Аня? — в ее голосе появились тревожные нотки.
— Мне пришло письмо... от нотариуса, — я решила не ходить вокруг да около. — Бабушка Вера умерла и оставила мне наследство. Весьма значительное.
Я не услышала ни рыданий, ни проклятий. Только тихий вздох.
— Я знала, что она это сделает, — наконец произнесла мама. — Чтобы наказать меня даже после смерти.
— Ты знала, что она умерла? — поразилась я.
— Да, мне звонили две недели назад. Общие знакомые, — она говорила удивительно спокойно. — Но о наследстве не сказали.
— И ты не хотела мне сообщить?
— Зачем? — в ее голосе прозвучала горечь. — Ты ее практически не знала.
— Что мне делать с наследством, мам? — я перешла к главному. — Я могу отказаться.
— Нет, — твердо ответила она. — Не отказывайся. Это большие деньги и недвижимость в центре города. Она всегда была богатой, моя мать. Только на людей ей было наплевать.
— Но как ты…
— Поезжай в Питер, Аня, — перебила меня мама. — Оформи все документы. А потом мы вместе решим, что с этим делать.
Разговор закончился, оставив меня в полном недоумении. Я ожидала истерики, слез, отказа даже говорить о «той женщине». Но мама реагировала странно, словно уже смирилась и даже что-то планировала.
Дима подошел и обнял меня за плечи.
— Тебе придется ехать в Питер?
Я кивнула.
— Вылечу через три дня. Надеюсь, этого хватит, чтобы разобраться с бумагами.
Как же я ошибалась.
Нотариус оказался худой женщиной с острым взглядом, одетой во все черное. Алевтина Макаровна говорила четко и по делу.
— Вера Павловна оставила очень конкретные инструкции, — она разложила перед собой бумаги. — Вы получаете дом на Фурштатской улице со всем содержимым, а также банковский счет. Но есть одно условие.
Я напряглась. О каких условиях шла речь в письме? Там было сказано лишь о необходимости оформить документы.
— Вы должны прожить в доме не менее месяца, прежде чем сможете им распорядиться, — нотариус поправила очки. — Таково завещание. Если вы откажетесь выполнить это условие, имущество перейдет в собственность благотворительного фонда.
— Месяц? — я растерялась. — Но я не могу так долго оставаться в Петербурге! У меня работа, семья!
— Это условие завещания, — Алевтина Макаровна пожала плечами. — Вера Павловна была... своеобразной женщиной. Но условие выполнимое. И, поверьте, стоит того. Дом в центре города и банковский счет с семизначной суммой — не такая уж маленькая компенсация за временные неудобства.
Я потерла виски. Дима сможет месяц справляться с детьми. В конце концов, у нас есть бабушка, то есть моя мама, которая с удовольствием поможет с внуками. Работа? Я дизайнер, могу трудиться удаленно. Не идеально, но терпимо.
— Хорошо, — решилась я. — Когда я могу въехать в дом?
— Прямо сегодня, — Алевтина протянула мне связку старинных ключей. — Я распоряжусь, чтобы вам передали все документы на дом. Домработница Веры Павловны, Лидия, уже предупреждена о вашем приезде. Она знает все условия и останется в доме еще на неделю, чтобы помочь вам освоиться.
Вот так просто? Ключи, дом, домработница... Голова шла кругом.
— У Веры Павловны есть еще одна просьба, — продолжила нотариус. — В доме вы найдете коробку с личными письмами и дневниками. Она хотела, чтобы вы прочли их.
— Зачем?
— Не могу сказать, — Алевтина впервые улыбнулась. — Может, она хотела, чтобы вы лучше узнали ее. Или, возможно, там есть нечто, касающееся вашей семьи.
Таксист остановил машину перед изящным трехэтажным особняком с лепниной и эркерами. Я не могла поверить, что это теперь моё. Дом выглядел как декорация к историческому фильму — таким ухоженным и величественным он был.
— Здесь живут какие-то аристократы? — простодушно спросил таксист, вытаскивая мой чемодан.
— Теперь я, — хмыкнула я, все еще не веря в происходящее.
Массивная дубовая дверь открылась, не дожидаясь моего звонка. На пороге стояла полная женщина лет шестидесяти с аккуратно убранными седыми волосами.
— Анна Сергеевна? — она критически оглядела меня с ног до головы. — Я Лидия Федоровна, домработница Веры Павловны. Прошу вас, входите.
Внутри дом оказался еще более впечатляющим. Мраморная лестница с кованными перилами, витражные окна, антикварная мебель... Все дышало стариной и благородством. Словно я попала в музей.
— Ваша комната на втором этаже, — Лидия уже поднималась по лестнице, неся мой чемодан с неожиданной для ее возраста легкостью. — Вера Павловна распорядилась, чтобы вы жили в зеленой спальне. Это была комната вашей мамы, когда она жила здесь.
Мамина комната? Это становилось все более странным.
Зеленая спальня оказалась просторным помещением с высокими потолками и огромными окнами, выходящими в сад. Стены были обиты зеленым шелком, вдоль них стояли книжные шкафы с сотнями томов. Массивная кровать под балдахином занимала центральное место.
— Вера Павловна сохранила все как было, — Лидия поставила чемодан у кровати. — После того, как ваша мама ушла, она запретила что-либо менять.
Я с удивлением осматривалась. На прикроватной тумбочке стояла фотография молодой девушки. Мама? Я никогда не видела этой фотографии раньше. Она улыбалась, счастливая и беззаботная.
— А где... письма и дневники, о которых говорила нотариус? — спросила я, пытаясь собраться с мыслями.
— В кабинете Веры Павловны, — Лидия указала куда-то в сторону. — На втором этаже, третья дверь слева. Коробка стоит на письменном столе. Ужин будет в семь, столовая на первом этаже. Я оставлю вас отдохнуть.
Домработница удалилась, а я опустилась на край кровати, пытаясь осознать происходящее. Мама жила здесь. Ходила по этим комнатам, спала в этой постели, смотрела в эти окна. Почему она никогда не рассказывала мне о том, какой была ее жизнь до замужества?
И почему бабушка, которая полностью игнорировала нас при жизни, вдруг сделала меня наследницей всего своего имущества?
Я достала телефон и набрала маму.
— Все в порядке? — спросила она вместо приветствия.
— Не знаю, — честно ответила я. — Тут столько странного. Бабушка оставила условие — я должна месяц прожить в доме.
Мама помолчала, потом тихо спросила:
— В какой комнате тебя поселили?
— В зеленой спальне. Лидия сказала, что это была твоя комната.
Мне показалось, я услышала, как мама резко втянула воздух.
— Она не изменилась там?
— По словам Лидии, бабушка запретила что-либо менять после твоего ухода.
— Странно, — голос мамы дрогнул. — Очень странно.
— Мам, что происходит? Почему бабушка оставила все мне, а не тебе?
— Чтобы наказать меня, — горько усмехнулась она. — И чтобы выполнить обещание.
— Какое обещание?
— Когда я уходила из дома, она сказала, что я никогда не получу ни копейки из ее денег. Что скорее отдаст все чужому человеку. Видимо, ты для нее была менее чужой, чем я.
— Но почему? Что между вами произошло?
— Аня, это сложно объяснить по телефону, — вздохнула мама. — Прочти дневники. Думаю, ты найдешь там ответы на свои вопросы.
Кабинет бабушки оказался строгим, но уютным помещением с массивным письменным столом и стенами, заставленными книжными шкафами. На столе действительно стояла деревянная шкатулка — антикварная, с перламутровыми вставками. Я открыла ее и увидела внутри стопку пожелтевших тетрадей и связку писем, перевязанных выцветшей лентой.
Первый дневник датировался 1985 годом. Аккуратный, мелкий почерк. «Сегодня Ирочке исполнилось шесть лет. Мы устроили праздник, пригласили ее друзей из детского сада. Она была такая счастливая в своем новом платье...»
Ирочка. Моя мама. Я никогда не слышала, чтобы ее так называли.
Я перелистывала страницы, погружаясь в жизнь, о которой ничего не знала. Вера Павловна описывала первый день мамы в школе, ее успехи в музыке, семейные поездки на море... Все выглядело настолько идиллически, что не верилось — эта любящая мать и моя «ядовитая» бабушка — один и тот же человек.
Первые намеки на проблемы появились в записях, датированных 1996 годом. Маме было тогда семнадцать.
«Ирина становится все более непослушной. Сегодня снова пришла домой за полночь, от нее пахло сигаретами. Этот ее новый друг, Сергей, плохо на нее влияет. Я запретила ей с ним видеться, но она только накричала и хлопнула дверью».
Сергей. Мой отец. Которого я почти не помню — он ушел, когда мне было пять.
Читать дальше становилось все труднее. Записи становились более резкими, наполненными гневом и разочарованием.
«Ирина беременна. В восемнадцать лет! Весь ее талант, все возможности... Я предложила решить эту проблему, но она наотрез отказалась. Говорит, что любит этого мальчишку и хочет ребенка. Но что он может ей дать? Он из простой семьи, без образования, без перспектив...»
Я закрыла тетрадь, чувствуя, как к горлу подступает комок. Бабушка предлагала маме избавиться от меня? Хотела, чтобы меня не было?
В следующем дневнике записи стали короче и суше.
«Ирина вышла замуж за своего Сергея. Я не пошла на свадьбу. Не могу смотреть, как она разрушает свою жизнь».
«Ирина родила девочку. Назвала Анной, в честь моей матери. Думает, это меня смягчит? Не дождется».
«Сергей потерял работу. Они живут на ее стипендию и мои деньги. Ирина бросила консерваторию — говорит, должна заботиться о ребенке. Все ее таланты, все, к чему я ее готовила, пошло прахом».
Дальше — лишь короткие заметки о редких встречах и постоянных ссорах. А потом наступил 2009 год, когда мне исполнилось шестнадцать.
«Сегодня Ирина привела Анну. Первый раз за столько лет. Девочка похожа на нее в юности — те же глаза, та же осанка. И тот же упрямый характер, видимо. Я предложила оплатить ее обучение в Англии, но с условием — никаких контактов с отцом. Ирина устроила скандал. Кричала, что я пытаюсь купить ее дочь, разрушить их семью. Но что ей может дать этот алкоголик Сергей? Только дурные гены и плохой пример. Анна заслуживает лучшего. Я лишь хотела дать ей шанс».
Я помнила тот день. Мы пришли в огромный особняк, к строгой седой женщине, которая критически осмотрела меня и стала расспрашивать об учебе. А потом они с мамой закрылись в кабинете, и оттуда донеслись крики. Мы ушли, хлопнув дверью, а мама всю дорогу плакала.
Но я не знала, что бабушка предлагала оплатить мое обучение за границей. Не знала, что поставила условие — отказаться от отца.
Отец к тому времени уже пять лет как не жил с нами. Спивался в какой-то деревне. Мама никогда не говорила о нем плохо, но и не поощряла общение. А через год после той встречи с бабушкой пришло известие, что он умер от цирроза.
Я продолжила чтение. Записи стали реже, короче. Бабушка следила за мной издалека — знала о моих оценках, поступлении в университет, даже о моей свадьбе с Димой. Но никогда не вмешивалась, не пыталась связаться.
Последняя запись была датирована месяцем до ее смерти.
«Думаю о том, что оставить Анне. Ирина никогда не простит меня, не примет ничего из моих рук. Но Анна другая. В ней есть не только упрямство Ирины, но и мой характер — я вижу это по ее решениям, по ее жизни. Может быть, она поймет то, чего никогда не понимала ее мать, — я хотела для них только лучшего. Пусть проведет месяц в этом доме, узнает, кем мы были на самом деле. А потом пусть решает сама».
Я закрыла дневник и взяла в руки связку писем. Они оказались от мамы — написанные бабушке за годы их разлуки. Десятки писем, ни на одно из которых, судя по всему, не было ответа. Мама писала о своей жизни, о моих успехах, о своих проблемах... Просила прощения, требовала его, умоляла о встрече.
«Мама, пожалуйста, давай попробуем еще раз. Анна ничего не знает о нашей ссоре, она думает, что у нее просто нет бабушки. Разве это справедливо? Ты наказываешь не только меня, но и ни в чем не повинного ребенка».
«Мама, знаю, ты не ответишь и на это письмо, но я все равно пишу. Сергей умер месяц назад. Ты была права, он спился. Но я не жалею, что вышла за него замуж, не жалею, что родила от него Анну. Она — лучшее, что есть в моей жизни».
«Мама, прошло десять лет с нашей последней встречи. Анна выросла, заканчивает университет. Она так похожа на тебя — такая же целеустремленная, такая же волевая. Думаю, вы бы нашли общий язык, если бы ты дала ей шанс».
Последнее письмо датировалось прошлым годом.
«Мама, я больше не буду писать. Ты ясно дала понять, что не хочешь иметь со мной ничего общего. Я принимаю это. Но знай — что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя. И буду помнить не те ужасные слова, что мы сказали друг другу в последнюю встречу, а то, как ты пела мне колыбельные, как учила играть на фортепиано, как радовалась моим успехам. Прощай».
Я сидела в кабинете, окруженная чужими жизнями, чужими чувствами, чужими ошибками. Все эти годы я считала свою бабушку бессердечной эгоисткой, отвергнувшей дочь из-за ее выбора. Но оказалось, что все гораздо сложнее. Бабушка действительно любила маму. Любила настолько сильно, что не могла смириться с ее выбором, который считала ошибкой. И мама любила бабушку — достаточно сильно, чтобы пятнадцать лет писать письма в пустоту.
А я оказалась между ними — наследница не только имущества, но и их нерешенного конфликта.
Что мне теперь делать с этим домом, с этими деньгами, с этой болью?
Я позвонила маме следующим утром. Проворочавшись всю ночь без сна, я наконец приняла решение.
— Мам, я все прочла, — сказала я, как только она взяла трубку.
— И что ты думаешь? — ее голос звучал напряженно.
— Думаю, что вы обе ошибались. И обе были правы. Бабушка хотела для тебя лучшей жизни, но не понимала, что лучшая жизнь — это та, которую выбираешь сам. А ты... ты тоже могла пойти на компромисс.
Мама вздохнула.
— Наверное, ты права. Я была слишком упряма. Но она просила невозможного — отказаться от человека, которого я любила, которого выбрала.
— Знаешь, — я помолчала, собираясь с мыслями, — я приняла решение. Я проживу здесь этот месяц, оформлю наследство, а потом продам дом и разделю деньги. Половину — тебе, половину — на благотворительность. В помощь матерям-одиночкам и их детям. Думаю, бабушка бы это одобрила.
— Нет, — неожиданно твердо сказала мама. — Дом не продавай.
— Но что нам с ним делать?
Мама помолчала, словно собираясь с силами, потом тихо произнесла:
— Я приеду. Через неделю. Хочу еще раз увидеть дом, в котором выросла. И... помочь тебе разобраться с вещами.
Я не верила своим ушам.
— Ты серьезно?
— Да, — мамин голос окреп. — Пятнадцать лет — слишком долгий срок для обиды. Мама была сложным человеком, но она любила меня по-своему. И любила тебя, пусть никогда не показывала этого. Пора заканчивать эту войну.
Мама приехала ровно через неделю. Я встречала ее у входа в дом. Она стояла перед массивной дверью, такая маленькая и хрупкая, и я видела, каких усилий ей стоит сделать шаг внутрь.
— Все в порядке? — я взяла ее за руку.
— Да, — она слабо улыбнулась. — Просто странно возвращаться сюда после стольких лет.
Мы вошли внутрь. Мама огляделась, словно не веря своим глазам.
— Ничего не изменилось, — прошептала она. — Совсем ничего.
Лидия вышла в прихожую и замерла, увидев маму.
— Ирина Павловна! — воскликнула она. — Вы... вы вернулись.
— Здравствуй, Лида, — мама кивнула. — Да, вернулась. Ненадолго.
— Ваша комната готова, — Лидия вдруг засуетилась. — Я всегда держала ее в порядке, на случай если...
— Спасибо, — мягко прервала ее мама. — Но сначала я хочу увидеть мамину комнату.
Мы поднялись на второй этаж, в спальню Веры Павловны. Большая комната с антикварной мебелью, тяжелыми гардинами и огромным портретом над камином. На нем была изображена молодая красивая женщина с гордым взглядом и чуть заметной улыбкой. Бабушка в молодости?
— Это моя бабушка, — тихо сказала мама, заметив мой взгляд. — Твоя прабабушка. Мама очень на нее похожа.
Мама медленно обошла комнату, касаясь вещей, останавливаясь у фотографий на прикроватной тумбочке. На одной из них была она сама — совсем юная, с букетом цветов.
— Мой первый концерт, — пояснила она, заметив мой интерес. — Мне было пятнадцать. Мама всегда гордилась моими музыкальными способностями.
— Ты никогда не рассказывала, что играла на пианино.
— После ухода из дома я больше не прикасалась к инструменту, — она пожала плечами. — Это была часть той жизни, которую я оставила.
Мы спустились вниз, в гостиную, где стоял великолепный рояль.
— Сыграешь? — я кивнула на инструмент.
Мама покачала головой.
— Не сейчас. Может быть, позже.
Мы провели весь день, бродя по дому, разбирая вещи, рассматривая фотографии. Мама рассказывала истории из своего детства — о строгих, но любящих родителях, о музыкальной школе, о путешествиях. Ее голос то теплел от воспоминаний, то становился холодным, когда речь заходила о последних годах перед разрывом.
— Она всегда пыталась контролировать мою жизнь, — говорила мама, перебирая старые ноты. — Выбирала мне друзей, решала, куда я пойду учиться, с кем буду общаться. Когда я встретила твоего отца, это стало последней каплей. Он был всем, чего она не хотела для меня — простой парень из рабочей семьи, без особых амбиций, без денег. Но я любила его искренне, всем сердцем, — мама погладила старую фотографию в рамке. — А она не могла этого понять. Для нее любовь всегда была чем-то второстепенным, после карьеры, статуса, положения в обществе. Она вышла замуж за моего отца, потому что он был «подходящей партией» — профессор, из хорошей семьи. Я не сомневаюсь, что она его уважала, может, даже любила по-своему. Но это была не та любовь, которая сносит крышу, заставляет забыть обо всем на свете.
— А у вас с папой была именно такая? — спросила я осторожно.
Мама задумалась, слегка улыбнувшись своим воспоминаниям.
— Поначалу — да. Мы были как два сумасшедших. Готовы были бросить все ради друг друга. И когда я забеременела... — она вздохнула. — Мама устроила мне невыносимый скандал. Говорила, что я загублю свою жизнь, что он меня бросит с ребенком на руках. А я была так уверена, что все будет иначе! Что наша любовь преодолеет все трудности.
— И что случилось потом? — я подсела ближе, хотя уже знала ответ.
— Потом родилась ты, — мама ласково коснулась моей щеки. — И первые годы все было хорошо. Твой отец работал на заводе, я подрабатывала репетиторством. Денег не хватало, но мы были счастливы. А потом... потом начался кризис, завод закрыли, отец потерял работу. Он стал пить — сначала немного, потом больше. Начались ссоры. Я пыталась удержать его, но...
Мама замолчала, глядя куда-то в пространство.
— Ты поэтому не хотела, чтобы я с ним виделась? — спросила я тихо.
— Да, — она кивнула. — Он был хорошим человеком, Аня. Правда. Но алкоголь его изменил, сделал жестоким, равнодушным. Я не хотела, чтобы ты видела его таким. И боялась, что... что бабушка окажется права. Что она скажет: «Я же говорила».
Мы сидели молча, погруженные каждая в свои мысли. За окном смеркалось, и Лидия зажгла свет, неслышно войдя в комнату.
— Ужин готов, — сообщила она. — Подавать в столовой?
— Да, спасибо, — кивнула я.
За ужином мама немного оживилась, рассказывая о доме, о традициях, которые здесь соблюдались.
— По воскресеньям мама всегда устраивала чаепития, — вспоминала она. — Приглашала своих подруг, коллег отца. Я должна была играть на рояле, демонстрировать свои успехи. Ненавидела эти приемы — все эти фальшивые улыбки, пустые разговоры. Но сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что она хотела мне лучшего. Хотела, чтобы я чувствовала себя уверенно в обществе, умела поддержать беседу, знала нужных людей.
— Почему ты не стала пианисткой? — спросил я. — В дневниках бабушка пишет, что у тебя был большой талант.
Мама горько усмехнулась.
— Был. Возможно, я могла бы стать неплохой исполнительницей. Но после рождения ребенка, после разрыва с матерью... Все как-то потеряло смысл. Да и времени не было — нужно было работать, заботиться о тебе. Музыка осталась в прошлом.
После ужина мы перешли в гостиную. Мама долго стояла у рояля, не решаясь сесть за инструмент.
— Сыграй, — попросила я. — Хотя бы что-нибудь.
Она покачала головой, но все же опустилась на банкетку, осторожно подняла крышку. Провела пальцами по клавишам, словно здороваясь со старым другом.
— Не знаю, помню ли еще что-то, — пробормотала она.
Но руки уже сами нашли клавиши, и первые ноты полились в тишине дома. Шопен, узнала я. Одна из его нежных, печальных мелодий.
Мама играла с закрытыми глазами, полностью растворившись в музыке. Я никогда не видела ее такой — одухотворенной, словно помолодевшей на десятки лет. Эта женщина за роялем не была моей обычной мамой — усталой бухгалтершей, вечно озабоченной счетами и бытовыми проблемами. Это была другая Ирина — та, которой она могла бы стать, если бы жизнь сложилась иначе.
Когда последние ноты затихли, в комнате повисла тишина. Я заметила, что в дверях стоит Лидия, прижимая руки к груди. По ее щекам текли слезы.
— Вера Павловна говорила, что никогда больше не услышит вашей игры, — тихо произнесла она. — Она так скучала по вашей музыке, Ирочка.
Мама резко закрыла крышку рояля.
— Она могла просто позвонить мне, попросить о встрече. Пятнадцать лет — достаточный срок, чтобы простить.
— Она гордая была, — вздохнула Лидия. — Как и вы. Обе упрямые, обе не желали сделать первый шаг.
Следующие дни мы провели, разбирая оставшиеся вещи бабушки. Коробки с фотографиями, старые письма, документы. С каждым днем я видела, как мама оттаивает, как возвращается в дом, бывший когда-то ее домом.
Она рассказывала мне истории из своего детства, показывала любимые места в особняке, водила по саду. Ее глаза светились, когда она вспоминала счастливые моменты, и тускнели при упоминании ссор и конфликтов.
— Знаешь, — сказала она однажды вечером, когда мы сидели в библиотеке с чашками чая, — я начинаю понимать, почему мама оставила все тебе. Она хотела, чтобы часть нашей семейной истории сохранилась. И знала, что я, скорее всего, просто продам дом, избавлюсь от всего, что напоминает о прошлом. А ты... ты свободна от нашего конфликта. Ты можешь смотреть на все это объективно.
— И что ты думаешь, мы должны сделать с наследством? — спросила я.
Мама задумалась, разглядывая свою чашку.
— Дом стоит сохранить, — решительно сказала она. — Это не просто недвижимость, это часть нашей семейной истории. Ты можешь использовать его как приходится — жить здесь, когда приезжаешь в Петербург, сдавать, превратить в мини-гостиницу или культурный центр. Но не продавать.
— А деньги?
— Раздели их. Часть оставь себе, часть вложи в дом, часть отдай на благотворительность. Мне ничего не нужно, — она покачала головой. — Я хорошо зарабатываю, у меня есть пенсионные накопления. И потом... ты знаешь, что она написала в дневнике. Она поклялась, что я не получу ни копейки. Пусть так и будет.
— Это гордыня, мам, — мягко сказала я.
— Знаю, — она грустно улыбнулась. — Такая же, как у нее. Видимо, это у нас семейное.
Месяц в доме бабушки подходил к концу. Завтра должен был приехать нотариус, чтобы завершить оформление наследства. Все бумаги были готовы, условия выполнены.
Мама должна была уехать сегодня — ее ждали на работе. Мы стояли на пороге, прощаясь.
— Спасибо, что приехала, — я обняла ее. — Это много для меня значит.
— И для меня, — она крепко сжала мои плечи. — Я будто заново прожила часть своей жизни. И знаешь, что я поняла?
— Что?
— Что, несмотря на все наши с мамой конфликты, на все ее строгости и требования, она дала мне главное — любовь к прекрасному, чувство собственного достоинства, умение стоять за себя. И даже если я не стала знаменитой пианисткой, я воспитала тебя — сильную, умную, независимую. В этом есть заслуга и моей матери тоже.
Мама помолчала, потом добавила:
— Я долго злилась на нее за то, что она не приняла моего выбора, моей любви. Но теперь понимаю, что она просто хотела защитить меня от боли, от разочарования. Она видела дальше, чем я. Видела, что может случиться. И оказалась права.
— Но если бы не твой выбор, не было бы меня, — улыбнулась я.
— Именно, — мама ласково провела рукой по моим волосам. — И это лучшее доказательство того, что иногда ошибки приводят к самым прекрасным результатам.
Когда за мамой закрылась дверь, я вернулась в дом — теперь действительно мой дом. Прошла по комнатам, знакомым до последней детали за этот месяц. Поднялась в кабинет бабушки, где все еще лежали ее дневники и письма.
Я села за письменный стол и достала чистый лист бумаги. Хотелось подвести итог этому странному месяцу, этому удивительному опыту знакомства с женщиной, которую я никогда по-настоящему не знала.
«Дорогая бабушка Вера, — написала я. — Спасибо за твой неожиданный подарок. Не только за дом и деньги, но за возможность узнать тебя, маму, нашу семейную историю. Я поняла, что мы все — ты, мама, я — части одного целого. Связанные не только кровью, но и характером, упрямством, силой духа...»
Я писала долго, изливая на бумагу все мысли и чувства, все открытия и откровения этого месяца. Когда закончила, сложила лист и положила его в бабушкину шкатулку с дневниками — замыкая круг, соединяя прошлое с настоящим.
А потом спустилась в гостиную и села за рояль. Я никогда не училась играть, но пальцы сами нашли клавиши и осторожно, неумело извлекли простую мелодию — ту самую колыбельную, которую мама напевала мне в детстве. Теперь я знала, что это была мелодия, которую бабушка Вера когда-то играла для маленькой Ирочки.
Музыка разливалась по пустому дому, соединяя три поколения женщин, таких разных и таких похожих. Наполняя стены не только звуками, но и прощением, принятием, любовью.
Непрошеное наследство оказалось самым ценным даром, который я когда-либо получала.
От автора
Спасибо, что дочитали мой рассказ до конца! Надеюсь, история Анны и сложных отношений трех поколений женщин затронула ваше сердце.
Семейные тайны, недосказанность, гордость, которая не позволяет сделать первый шаг к примирению — все это так часто встречается в наших отношениях с близкими. Но порой достаточно одного неожиданного события, чтобы разрушить стены непонимания, которые строились годами.
Если вам понравился этот рассказ, буду рада видеть вас среди моих подписчиков. В моем канале вы найдете много историй о сложных семейных отношениях, о прощении, о поиске себя и своего места в жизни.
Подписывайтесь, чтобы не пропускать новые публикации, и делитесь своими мыслями в комментариях!