- Папа, вот эту! И вот эту! - Командовала дочь, складывая в корзину яркие пакетики и баночки. - И вот эти жемчужинки, и картинки ещё, и...
- Ева, может быть, хватит?
- Не хватит, папа! - Возразила она. - Мы с бабушкой Аней куличи будем печь для них с дедом, для нас, для тёти Тани. Много посыпки надо.
- Да ну её, эту посыпку. - Я поморщился. - Какое-то жёсткое крашеное пшено. Только портить всё.
- Слав, ты чего? - Догнала нас Лиля, моя жена. - Вся посыпка уже давно не жёсткая. Пусть берёт. Красиво же.
- Да, пап. - Подтвердила Ева. - Она вся из рисовой муки делается. А сверху глазурь. Я тебе дома дам попробовать.
Я смотрел на неё, с энтузиазмом опустошающую полки, и вспоминал себя, десятилетнего, стоящего у дверей нашего крохотного сельского магазина, в котором никогда и ничего не было.
* * * * *
Детство моё выпало на девяностые. Я, отец с матерью и сестра Танюшка жили тогда в деревне. Родители пили, как и многие тогда. Вообще, став взрослым, я часто слышал о том, что деревня в те годы помогала выживать многим. В отличие от городских, кормились с огородов, кто-то держал мелкий скот, кур и кроликов. Кто-то, но не мы.
Сколько я помню, в нашем доме пили всегда: и бабушка с дедом, и мать с отцом. Сначала это происходило по выходным и праздникам, потому что в остальное время взрослые всё же работали, и я просто не знал, что может быть как-то иначе. Пили тихо, без бурных скандалов и драк, пели песни, и мне казалось, что так живут все. Хотя, наверное, вокруг нас так и жили многие.
А потом отец и дед потеряли работу в колхозной МТС, а мать перестала ходить на ферму. Их выкупили фермеры, и хозяева не стали держать пьющих людей. Желающих работать было предостаточно. С подачи бабушки решили гнать и продавать самогон. Но вскоре невозможно стало купить сахар и свёклу и много ещё чего. А то, что удавалось произвести, употреблялось родственниками самостоятельно.
Только начав ходить в школу, в соседнюю деревню, я прозрел, поняв, что даже в трудные времена жить можно и по-другому. Пожалуй, на мне одном из всего класса одежда болталась, как на вешалке. Рукава у рубашек и свитеров были подвёрнуты, а на ногах, зимой и летом, всесезонные резиновые сапоги, чудом не слетающие и хлопающие подошвами при ходьбе.
Меня не дразнили, ни о чём не спрашивали. Почему? Не знаю. Сейчас я понимаю, что не могли находящиеся вокруг меня чужие взрослые люди не видеть всей этой картины. Не могли не замечать моей с чужого плеча одежды, лубенеющих на морозе резиновых сапог, длинной и тощей шеи, которая сама собой вытягивалась на запах еды. Может быть, потому, что все тогда жили непросто, а возможно, людям просто было всё равно.
Но тогда я не задумывался об этом, просто очень любил учиться. Впитывал знания, как губка, а возвращаясь из школы, пересказывал всё, что узнал, маленькой сестрёнке. Благодаря этому Танюшка рано научилась читать и считать, а мои школьные уроки воспринимала, как сказки, которые ни ей, ни мне никто никогда не рассказывал.
Став чуть старше, я приладился помогать соседской старушке. Жила она одна. Носить воду или колоть дрова было ей уже почти не под силу, но, несмотря на это, она держала с десяток кур, а на лето брала кроликов. Травы вокруг было море. Они быстро росли, и по осени, ну, вы понимаете... Хоть и жалко было лопоухих зверьков, но мясо их было вкусным, и голод заставлял жалость молчать.
Однажды она подарила мне пару кроликов-подростков.
- Держи. Подрастут, наплодят тебе крольчат. Заготовишь им сена за лето, горя знать не будешь.
Как же я был рад! Сгородил, как умел, клетку. Рвал ушастым первую молодую траву и с умилением смотрел, как они активно жуют.
- Растите быстрее. - Шептал я им. - И родите мне много крольчат.
В своих мечтах я уже видел целое пушистое стадо кроликов, но как-то, вернувшись в конце мая из школы, нашёл клетку пустой.
- Убежали они. - Не глядя мне в глаза и дыша перегаром, сообщила мать. Видать, выбрались как-то.
Я бросился на поиски.
- Слава! Слава! - Танюшка догнала меня. - Не ходи. Они из них суп сварили. Мамка варила.
Я плакал, уткнувшись лицом в траву у сарая, а сестрёнка гладила меня по спине. Она же рассказала обо всём Клавдии Михайловне. С тех пор я не пытался заводить подсобное хозяйство. Да и кроликов соседка больше не предлагала.
Я помогал, а она кормила меня за это. И часто это было единственной едой за целый день. Часть еды я всегда относил сестре. Летом было гораздо легче. На деревьях полно фруктов, а в реке рыбы. Я приспосабливал на камни украденную из дому кастрюлю и варил уху для себя и Танюшки. Мы с ней рады были и этому и никогда никому не жаловались.
- Вот закончу школу. - Говорил я. - Уеду в город и тебя заберу. Знаешь, как мы будем жить?
- Как? - Сестрёнка смотрела на меня своими большими глазами и ловила каждое слово.
- Как, как? Хорошо. В магазин каждый день ходить будем. Конфеты покупать, мясо, хлеб. Вообще, что захотим.
Но пока я ходил в наш сельский магазин только по просьбе соседки, когда зимой ей трудно было идти по обледеневшей дороге.
- Тёть Люб, а хлеб будет сегодня?
- А кто ж его знает, Славик. Машины ни вчера, ни сегодня не было. Тебя, поди, Клавдия Михайловна отправила?
- Ага.
- Так не мёрзни тут. Сегодня уже вряд ли приедет. Скажи, пусть сама хлеб печёт. Мука у неё есть, это точно.
Я вздыхал и шёл обратно.
- Пусть печёт. - Ворчала соседка, когда я передавал ей слова продавщицы. - Будто легко это мне. Славик, принеси воды ещё, золотой мой.
Я, гремя ведром, торопился к колодцу.
О том, что люди пекут куличи, я узнал не сразу. Клавдия Михайловна отчего-то никогда ничего такого не готовила.
- Партейная. - С презрением говорила бабушка. И это звучало, как ругательство. Я никогда не задумывался, что означает это слово, пока не начал позже изучать историю, но так или иначе, про куличи и Пасху я тоже узнал только в школе.
Со мной в классе училась девочка, Миронова Маша. Чистенькая, аккуратная. Волосы её всегда были покрыты светлыми платочками. Это было, пожалуй, ещё более странно, чем мои резиновые сапоги, но тем не менее, Машу тоже никто не дразнил. Теперь я понимаю, что тогда все выживали, как могли, и даже нам, детям, было не до одежды друг друга. Есть она, и ладно.
Говорили, что мать Маши, прислуживает в церкви. Что такое церковь, я знал. Старое деревянное здание с крестом наверху находилось недалеко от школы, и там всё время сновали какие-то люди. Кругом всё рушилось и разваливалось, а на церковном дворе, наоборот, лежали свежеструганные столбы и доски.
- Батюшка новый приехал. - Рассказывала какой-то девочке Маша. Я выходил из школы и слышал, не слишком поняв, правда, что за "батюшка". Некому мне было тогда объяснять это, а к церкви я не подходил, решив отчего-то, что туда пускают не всех. Спросить кого-либо стеснялся. Я в детстве вообще не отличался особой разговорчивостью и общительностью, становясь самим собой, пожалуй, только с Танюшкой.
И о том, что есть такой праздник Пасха, я тоже узнал от Маши. Искренне не понимал, зачем надо красить в красный цвет куриные яйца, потому что они и без того были вкусными, а скорлупу всё равно всегда выбрасывали. Глупости какие-то. А вот кулич...
* * * * *
В тот день мы с мальчишками играли в футбол. Ну, как играли. Бегали другие, а я, сбросив свои безразмерные сапоги, стоял на воротах. Бить босой ногой по мячу было больно, а ловил его, летящий в ворота, я цепко. Мимо школы, в сторону церкви, с корзинками, накрытыми полотенцами, шли люди. Подул лёгкий ветерок, и мой всегда голодный детский организм вдруг уловил запах чего-то очень сладкого, душистого и совершенно необыкновенного. Я повернул голову и пропустил мяч.
- Чего зеваешь? Иди отсюда! - Сердито толкнул меня в плечо наш капитан. - Васька, встань за него.
Я отошёл с досадой, подобрал сумку и почти наткнулся на сочувственно глядящую на меня Машу.
- Куличи святить понесли. - Она кивнула на проходящих людей. - Мы тоже пойдём. А ты?
- Какие ещё куличи? - Огрызнулся я, расстроенный случившимся.
- Ты разве не знаешь? И мама твоя не пекла? - Маша смотрела на меня удивлённо.
- Отстань! - Фыркнул я и, сунув ноги в сапоги, захлопал подошвами в сторону дома. Было обидно, в животе бурчало, а на следующий день...
Я вернулся из школы. Покрутившись у порога Клавдии Михайловны и поняв, что сегодня она обойдётся без моей помощи, разочарованный поплёлся к себе, размышляя, найдётся ли сегодня, что поесть, у нас дома. Налил и разогрел себе и Танюшке жидкого супа с пшеном, в котором не плавало ни жиринки, нашёл по куску хлеба и, буркнув: "Ешь, другого не будет", принялся хлебать горячее варево, после которого в животе бурчало так же, как и до него.
Поев, отправился делать уроки. Открыл сумку, чтобы достать учебники, и вдруг моя рука наткнулась на что-то, чего внутри раньше не было. Там, бережно завёрнутая в целлофановый пакетик, лежала необычная высокая булка с белой шапочкой наверху и с прилипшими сверху цветными пшенинками. Она слегка помялась, и белое сверху раскрошилось, но когда я приоткрыл пакет, на меня дохнуло тем самым сладким и необычным запахом, который я случайно уловил вчера. Я догадался, кто положил мне это в портфель, понял, что невиданный мною доселе кулич, вот он. И что именно про него говорила вчера Маша.
- Танюшка! - Сглатывая слюну, позвал я.
Мы поделили тот кулич поровну. Белую сахарную шапочку я отдал сестрёнке, а сам облизал изнутри пакет с прилипшими к нему цветными крошками. Они были жёсткими, но всё равно немного сладкими. А пакет свернул, и он ещё долго хранил сдобный волшебный запах.
На моё сдавленное "спасибо" на следующий день, Маша только слегка улыбнулась и ничего не сказала, наверное, чтобы не смущать меня окончательно. А я навсегда запомнил вкус того, самого первого своего кулича.
У меня сбылось всё, что я загадал в детстве, сидя у реки рядом с закопчённой кастрюлей с ухой. Только в город уехал я не сам, нас с Таней увезли, после того, как родители отравились какой-то жидкостью, которую нашли вместо спиртного. Я никогда не был больше в деревне и, выйдя из детского дома, как только стало возможным, забрал к себе Танюшку.
Сейчас у нас свои семьи, мы по-прежнему дружны между собой, а моя тёща Анна Викторовна каждый год на Пасху печёт для нас всех красивые и вкусные куличи. Я люблю и маму Лили, и куличи, но никогда больше не ел такого вкусного, как тот, положенный в старенькую сумку маленькой девочкой, единственной искренне принявшей участие в моей непростой тогда детской жизни...
* * * * *
- Пап! Папочка! Ты что задумался? - Ева обхватывает меня обеими руками. - Ты сердишься? Ты расстроился, папа? Хочешь, не будем это брать?
Она держит в руке что-то очередное нарядное и яркое, и я улыбаюсь, смаргивая невольные воспоминания.
- Бери, малыш. - Говорю я, забирая у неё из рук цветную коробочку. - Бери всё, что нужно.
- Слава. - Жена внимательно смотрит на меня. - Всё хорошо?
Я обнимаю её свободной рукой и отвечаю.
- Всё хорошо. Просто я вас очень люблю. И ещё что-то уже куличей хочется.
******************************************
📌 Подписка на канал в Телеграм 🐾
**************************************