Дорогой друг,
Снова пишу тебе. Иногда мне кажется, что эти письма — как огонь в печи: не всегда пылают, но внутри всегда есть угли, живые, тёплые, нуждающиеся в дыхании. Вот я и дышу на них — своим вниманием, своей памятью, своей тишиной.
Сегодня я читал семнадцатую главу Книги Притч. Она словно мягкая беседа вечером, у окна. Не гремит, не спорит, не доказывает — просто говорит. О жизни. О людях. О том, что остаётся, когда всё шумное уходит.
Много разных мыслей я нашёл там, но одна зацепила особенно. Вот эта:
«Лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором»
Простые слова. Но я почувствовал, как на них сразу откликнулось что-то внутри. Может быть, потому что мне знакома и та тишина, что бывает в доме с куском хлеба, и тот гул, что живёт в изобилии, где нет мира. Я видел оба этих мира. Я был в обоих.
Помню, как однажды мы с другом, почти в нищете, пили чай на кухне, освещённой одной лампочкой. Был январь, окна покрыты инеем, батареи еле тёплые. Но как легко и светло было тогда на душе. Мы говорили тихо. Молчали ещё тише. Мир был между нами, как невидимое одеяло. Ничего не мешало просто быть.
А потом были и другие дома. Полные. Богатые. Шумные. С тарелками, ломящимися от яств, с вежливыми словами и официозом, и — с пустотой, про которую неловко говорить. Там мир был только в интерьере, но не между людьми. Там слова были, но не было смысла. И я часто хотел, чтобы всё это вдруг исчезло, и мы остались с одним только хлебом — лишь бы вернулся тот прежний покой.
В этой главе много таких тихих, но точных наблюдений: о том, как важно быть сдержанным, как благородна снисходительность, как тяжело жить с вечно сварливым, как исцеляют добрые слова, и как легко ранит душу острая насмешка. Всё это — не тезисы для проповеди, а как будто личные заметки человека, который прожил много лет и умеет смотреть вглубь.
Особенно тронула мысль о сердце:
«Весёлое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости»
Знаешь, иногда трудно удержать сердце в свете. Бывает, что всё — вроде бы в порядке, внешне. А внутри — как высохшее русло. Ничто не радует. Всё кажется усталым. Тогда особенно важно вспомнить, что сердце — не просто мышца, и даже не просто «центр чувств». Оно как сад: если о нём не заботиться, оно начинает дичать.
Я всё чаще думаю: чем старше становлюсь, тем больше мне хочется не больших событий, а именно этого — весёлого сердца. Не наигранного веселья, не шума ради отвлечения, а именно такой тихой внутренней радости, которая живёт даже в дождливый день. Которая не зависит от новостей, от погоды, от мнений. Она будто вспыхивает внутри, когда смотришь на тёплый свет в окне или слышишь, как кто-то рядом смеётся по-настоящему.
Иногда эта радость приходит внезапно. А иногда её нужно искать. Не снаружи, а в себе. Убирать завалы раздражения, прощать, молчать там, где хочется поспорить, вспоминать доброе, даже если оно было давно. И тогда, как капля воды на сухую землю, возвращается жизнь.
А ещё я заметил, как важно слушать — по-настоящему. Не просто ждать своей очереди говорить, а вникать. Один стих в этой главе говорит, что разумный человек сдержан в словах, и даже глупец может показаться мудрым, если молчит. Это не о притворстве — это о том, как благословенно бывает присутствие того, кто умеет слушать. Вспоминаю, как однажды кто-то выслушал меня до конца, без единого перебивания. Это было почти как исцеление.
Мне бы хотелось быть таким — тем, кто приносит мир, кто не торопится с выводами, кто не подливает масла в огонь, а просто зажигает свечу. Не всегда получается. Но, может быть, само это стремление уже что-то значит.
Скажи, а у тебя бывают такие дни, когда хочется просто тишины и добрых слов? Не объяснений, не советов — а просто покоя, как от дыхания леса? Что для тебя становится «сухим хлебом с миром» — тем малым, что на самом деле велико?
Если захочешь — расскажи. Мне будет радостно прочесть.
Твой друг.