Эта поездка должна была стать перезагрузкой. Лариса сама придумала: вырваться на несколько дней за город, снять домик у озера, просто быть вместе. Без телефонов, вечных дедлайнов и мимолётных разговоров на бегу. Она мечтала: сидеть на веранде с кружкой кофе, смотреть, как муж читает газету, а дети гоняются по саду.
Но с первой минуты что-то пошло не так.
Дмитрий нервничал за рулём, срывался на оскорбления, если кто-то на трассе ехал медленнее, чем ему хотелось. В машине стояла вязкая тишина, только шуршание шин да глухие вздохи с заднего сиденья, где Лизка с Кириллом перебирали свои планшеты.
Когда наконец добрались до домика, Лариса заметила: дверь в ванную не закрывается, розетка возле кровати болтается на проводах, а старенький чайник протекает. Мелочи. Мелочи, если бы не нарастающая в ней тревога — всё как будто трещало по швам.
Первый вечер прошёл натужно. Они ели купленные по дороге пельмени, пили дешёвое вино. Дмитрий ушёл на улицу, уткнулся в телефон, а Лариса сидела на кухне, пытаясь не слушать бульканье старого холодильника.
— Мам, а у нас будут шашлыки? — спросил Кирилл, заглядывая ей через плечо.
— Завтра, — натянуто улыбнулась она.
— А папа?
— Папа устал.
На самом деле папа переписывался. Лариса видела, как он краем ладони прикрывает экран.
Ночью Лариса проснулась от шороха. Дмитрия в кровати не было. Сначала она решила, что он вышел покурить, потом — что в туалет. Но минуты тянулись, и догадка обожгла сердце.
Она спустилась вниз. В гостиной тускло светился экран ноутбука. Дмитрий сидел за столом, склонившись над перепиской. На лице — напряжённая улыбка, та, что когда-то была только для неё.
Лариса сделала шаг вперёд.
Он обернулся. В его взгляде не было вины. Лишь раздражение, как будто она мешала ему.
— Ты чего не спишь? — спросил он нарочито будничным тоном.
Она хотела спросить прямо. Хотела устроить скандал. Но сказала только:
— Пошли спать. Холодно.
И отвернулась.
Утром Дмитрий вёл себя так, будто ничего не случилось. Кофе, яичница, разговоры о рыбалке. Лариса смотрела, как он помогает Лизке натянуть резиновые сапоги, и не могла избавиться от ощущения липкой фальши.
День прошёл в заботах: они разводили костёр, собирали шишки, возились с мангалом. Лариса ловила на себе мимолётные взгляды Дмитрия — отчуждённые, холодные.
В какой-то момент, когда Кирилл закинул в костёр целую связку веток и огонь взвился вверх, она услышала, как Дмитрий тихо сказал ему:
— Делай, что хочешь. Мама всё равно всем недовольна.
Это было, как плетью. На глазах у детей. Привычная усталость обернулась острым унижением.
— Я не просила тебя приезжать, — сказала Лариса, не узнавая свой голос.
Дмитрий даже не обернулся.
— Да мне-то что. Хотела семейную идиллию — наслаждайся.
Лариса смотрела, как он идёт к дому, легко, с досадой в походке, и понимала: их нет больше. Нет "мы". Есть он — раздражённый, отстранённый. Есть она — загнанная в ловушку собственных иллюзий.
И дети, посреди этого всего, испуганно молчащие.
Поздним вечером, когда они укладывали детей, Лариса увидела на тумбочке его телефон. Новый, почти безрамочный. Он спал в комнате напротив, уставившись в потолок. Её пальцы сами потянулись к устройству.
Сообщения. Множество сообщений от одной женщины. Фотографии, смайлы, сердечки. Обычные слова, но от них пахло чем-то чужим, острым, холодным.
"Жаль, что ты там застрял", — писала она.
"Ещё пара дней и снова твой", — отвечал Дмитрий.
Лариса стояла над телефоном, будто над пропастью.
Мир рушился беззвучно, как карточный домик.
Лариса сидела на краю дивана, сцепив пальцы в замок, словно в последний раз держась за иллюзию стабильности. За стеной посапывали дети. Где-то в ночи потрескивали дрова в камине, но уют, который должен был согревать, давил на грудь, как бетонная плита.
Дмитрий появился в дверях кухни спустя полчаса. Волосы растрёпаны, футболка помятая. Он зевнул демонстративно.
— Ты чего опять? — спросил он, скрестив руки на груди.
— Мы поговорим, — голос Ларисы был чужим даже ей самой: ровным, холодным.
Он нахмурился.
— Слушай, только без истерик. Что тебе надо?
— Тебя, Дмитрий. Тебя настоящего. Не вот этого... — она махнула рукой в его сторону. — Не человека, который живёт чужими сообщениями. Не мужа, который при детях поливает меня грязью.
Он усмехнулся криво:
— Ну да, виноват. Как всегда. Лариса — несчастная жертва, Дмитрий — вселенское зло. Сколько можно?
Она встала.
— Я нашла переписку.
Он дернулся, но быстро взял себя в руки.
— Ну и что? — пожал плечами. — Это... пустяки.
— Пустяки? — её голос дрожал. — Ты врёшь мне, врёшь детям. Ты здесь телом, а душой где-то в чужой постели.
Он молчал, глядя куда-то мимо неё.
И тогда что-то в ней надломилось. Не от обиды — от усталости. От понимания, что бороться не за что.
Утро встретило их тяжёлым молчанием. Лизка, словно чувствуя, что что-то не так, крутилась возле мамы, хватала за руку, просила помочь собрать ракушки.
— Мамочка, а мы ещё приедем сюда летом? — спросила она, зачерпывая пригоршню песка.
Лариса кивнула, не в силах что-либо сказать. Внутри всё застыло, словно стекло, которое вот-вот треснет от лёгкого касания.
Дмитрий закинул сумки в багажник и пошёл проверять дом. Он действовал машинально, будто они были просто знакомыми, волею судьбы оказавшимися на одном участке земли.
Когда они тронулись в обратный путь, дождь заплакал по стёклам, стирая редкие осенние краски за окном.
Лариса смотрела в мутную даль и думала: странно, как быстро кончается то, что казалось вечным.
Дома всё пошло по накатанной. Дмитрий молча перенёс вещи. Поставил сумки в коридоре. Протёр запотевшее зеркало. Ни слова.
Когда дети разбрелись по своим комнатам, Лариса заговорила.
— Нам нужно подумать, как дальше.
Он посмотрел на неё с удивлением, будто только сейчас вспомнил о её существовании.
— Может, возьмём паузу? — предложил он.
Её передёрнуло от этого слова. "Пауза" — как тонкий надлом на поверхности чашки: трещина уже есть, просто её не видно сразу.
— Нет, — тихо сказала Лариса. — Я больше не хочу пауз. И компромиссов. И ждать, пока ты "определишься".
Он пожал плечами.
— Делай как знаешь.
Вечером Лариса сидела на кухне, обхватив руками кружку с остывшим чаем. За окном медленно падал снег, первые редкие хлопья.
Она думала о многом. О том, как всегда стремилась быть удобной. О том, как стирала, готовила, строила для них мир, в котором всем было тепло. Кроме неё самой.
Она думала о себе маленькой — той, которой когда-то обещали, что любовь — это навсегда. И о себе взрослой, которая наконец поняла: иногда нужно уходить не потому, что не любишь, а потому, что больше нельзя предавать себя.
На кухонном столе лежал телефон. Пришло новое сообщение от Дмитрия: "Поговорим позже?"
Лариса выключила экран.
И впервые за много лет позволила себе не отвечать сразу.
Поздно ночью она тихо собрала чемодан. Не так, как бегут от беды, а как уходят к новой жизни: спокойно, аккуратно, уважая каждую свою вещь.
Дети спали. Она поцеловала Лизку в макушку, погладила Кирилла по волосам.
У двери она на минуту остановилась.
— Всё будет хорошо, — прошептала Лариса. Не им. Себе.
И вышла в ночь.
Снег ложился на плечи лёгкой вуалью. Город дышал свежестью, тишиной и свободой.
Лариса шла навстречу себе.