Когда я был ещѐ совсем маленьким ребѐнком, я сказал такое, что
мои родители, опасаясь, как бы нас всех после этого не арестовали,
вынули меня из колясочки, переложили в плетѐную ивовую корзинку и
отправили вниз по реке, в другой район, где ещѐ не было советской
власти. А сами пошли пешком вдоль берега в надежде выловить меня
на другой, более счастливой и свободной земле. Но на границе их
схватили, долго допрашивали, а потом посадили на четыре года в
тюрьму. Так что, когда через четыре года их выпустили, меня уже
вынесло в Тихий океан, и я бороздил его просторы. Родители же об
этом ничего не знали и, решив, что их сын утонул, оформили
заграничный паспорт и отправились в Америку.
Случилось так, что корабль, на котором они плыли, потерял
управление, попав в мощные потоки Гольфстрима, в то время как моя
корзиночка, привыкшая за три года плавать по океанским волнам, этот
самый Гольфстрим пересекала – причѐм уже в третий раз.
Случилось так, что корабль, на котором они плыли, потерял
управление, попав в мощные потоки Гольфстрима, в то время как моя
корзиночка, привыкшая за три года плавать по океанским волнам, этот
самый Гольфстрим пересекала – причѐм уже в третий раз.
Корзиночку мою подвергли тщательному ремонту и по моей
просьбе снабдили маленьким дизельным моторчиком.
Провожала меня вся команда корабля, и мама махала мне синим
платочком, просунув руку сквозь железную решѐтку, которой было
схвачено окно каюты (чтобы она не прыгнула в воду и не сбежала).
Папа мой платочком не махал, потому что ему предусмотрительно
связали руки.
Когда дно моей корзиночки коснулось глади океана, я завѐл
мотор и со слезами на глазах устремился к родным берегам, которых
никогда не видел, зато любил всем сердцем, потому что Родина дана
человеку для того, чтобы еѐ любить.
Родных берегов я достиг раньше, чем матросы на корабле,
увозившем моих папу и маму, увидели Статую Свободы.
Когда меня встретили представители Советской власти, я сказал
им такое, что на корабль тут же была послана радиограмма, и мою
маму вместе с папой вывели из каюты и повели на расстрел со
связанными руками.
Перед самым выстрелом папа перегнулся за борт и выплюнул в
воду маленькую бутылочку, в которую была вложена маленькая
записочка, в которой было подробно рассказано о том, каким я вырос
нехорошим ребѐночком. Матросы с корабля пробовали поймать эту
бутылочку, но она, видимо, попала в тѐплое течение Гольфстрим, и
догнать еѐ не было никакой возможности.
Узнав про этот случай, я поступил на работу в экспедицию,
занимающуюся изучением погоды в Тихом океане. И вот уже много
лет наш научный корабль, забыв про розу ветров, гоняется за той
самой бутылочкой.
Недавно с материка была послана на корабль радиограмма, в
которой спрашивалось, почему мы не занимаемся изучением погоды,
но я им сказал такое, что Гидрометцентр вместо солнца предсказал
град со снегом.
Три года назад я женился и у меня родился мальчик. Своѐ первое
слово он произнѐс среди облаков и небесного простора, ибо, как
только он открыл рот, я, опасаясь дурной наследственности, посадил
его в корзиночку, а к корзиночке привязал огромный голубой
воздушный шарик для изучения розы ветров.
Не знаю, что мой сыночек сказал там на небесах, но, как только
воздушный шарик скрылся за тучами, началась такая гроза, что наш
корабль едва не потонул.
И вот уже три года мой непослушный сын-хулиган преследует
нашу экспедицию и мешает нам заниматься серьѐзными
исследованиями.
Как только над нами появляется голубой воздушный шарик с
привязанной к нему корзиночкой, мы задраиваем все люки и ложимся
в дрейф.
На случай девятого вала я держу при себе бутылочку Бренди.
Бренди я давно уже выпил, а в бутылочку вложил записочку, в которой
подробно рассказал, каким неблагодарным вырос мой единственный
ребѐнок.