Я погружался в какой-то невидимый для большинства мир, мир тайн, загадок, мир где царят тени и полутени, мир, где нет никого, и в то же время есть всё, - и это был мой мир, я давно уже догадывался, что это так, ибо принял меня этот мир, ибо открывался он мне без ключа, а это очень важно, когда вы можете куда-то входить без ключа, значит вас там как минимум ждут, а как максимум — без вас этот мир и не существует вовсе.
Я не смел ничего сказать. И только как-то загадочно рыдала память. А я, я узнавал этот звук, но ничего не понимал. Ну или ровным счётом не понимал, допуская что, вероятно, когда-то наступит иное время, должно наступить, но какое оно будет — не загадывал и даже опасался всерьёз размышлять, бессознательно предпочитая, чтобы всё шло своим чередом. И походило всё это как будто на страх ради страха, на опасность ради опасности, на что-то — ради чего-то. Но вот так ли это было, казалось до сих пор ещё не ясным. И лишь где-то нечётко мерцал огонёк души, то мерцающий, то, объединившись с ветром перемен, завывающий эхом памяти. Но и это всё было не по-настоящему и казалось словно понарошку. Да может так и было на самом деле. Как, впрочем, и вся жизнь.
Словно неоконченной повестью да особой какой-то симфонией рождались мысли. Я приходил домой. Будто случайно начинал делать какие-то дела, но, начиная их, тут же оканчивал, оставляя незаконченными и после бывало что долго не возвращаясь к ним. Да и зачем. Да и к чему. Да и почему бы и нет, если мир всё время прятался за ширмой дневных впечатлений и ночных кошмаров, играя какие-то одному ему известные роли и словно намеренно затуманивая всё и вся. А потом всё прекращалось. И начиналось что-то другое. Вернее, я понимал, что в такое время мне необходимо просто немного подождать, и начнётся что-то другое. Что это было, это «другое», я не знал. Да и особо даже не задавался вопросом, предпочитая не в пример себе молчать. С возрастом мы все немного меняемся. Я же всё время пытался совершенствоваться. Ну хотя бы как-то так, по-своему. Уважать себя мне вообще отчего нравилось больше, чем бы меня уважали другие. Другие ведь могут ошибаться, а сам ты не ошибёшься никогда. И я думаю, что не ошибался.
Иногда появлялось ощущение, что ты пытаешься ухватить что-то, так нужное тебе (тебе кажется, что это очень нужно), но замечаешь, что всё уже в прошлом, исчезло, где-то существует, наверное, но мимо тебя просочилось когда-то. А ты как дурак стоишь и ничего не понимаешь.
Мы никогда по-настоящему не знаем, что нам необходимо. Люди больше живут в рамках стереотипов, и этим здорово себе вредят. А вот как вырваться, как переиначить порой даже собственную жизнь, это мало кто знает. Тем более что может и не надо ничего изменять, по типу — идёт как идёт.
Наверное, неправильно всё. А может наоборот: очень верно. Загадка порой настолько очевидная, что чёткого ответа, по сути, и нет. Люди распяли Христа и считали это правильным. А через триста лет после казни Иисуса христианство распространилось по миру и даже летоисчисление ведётся с рождества Христова. При этом евреи не принимают Христа до сих пор, а мусульмане считают лишь пророком, мессией (но не богом). И кто на самом деле знает, кто прав. Просто мир так устроен, что нет в нём правильности. Обман лишь да нелепость. А чтобы выжить, надо изучить да осознать все эти законы и механизмы функционирования бытия и просто жить.
Иной раз ничего не понимал. Но словно чувствовал, что надо делать то-то и то-то, непременно то-то и то-то. И я делал. Я совершал все эти иллюзии заплутавшего разума, словно для чего-то поистине громадного, всю истинную сущность коего я, наверняка, ещё пока не мог понять. Не из-за того не мог, что дурак или не хотел, дурак может, но хотел, чертовски хотел, но наши с вами человеческие «хотения» ничто в сравнении с силой высшего разума. Ведь только тогда всё поистине случается, когда в небесной канцелярии даётся на то добро.
Странное, конечно, время. Даже не то, что время странное, тут, скорее, я не до конца понимал собственную значимость. Этакое коварство в этом было, что-то такое таинственное, нелепое, странное, коварное даже быть может, чем чёрт не шутит, но ведь и на самом деле видимо всё же не понимал я такую уж необходимость всего. Словно и была она, словно и важна, и необходима, и всё равно как будто натыкалась на нечто, после чего поистине наступал ступор, туман, ерунда видимо даже какая-то.
И любопытно, что я совсем не знаю, как правильно. Мне грустно, душа отчего-то ноет как-то по своему печально, кажется что даже коварно очень, понимаю, что идёт всё не совсем так, как задумано было свыше, но идёт, всё ведь идет, а это значит что жизнь продолжается, а если мы живы, то, получается, ещё что-то всё-таки возможно...
Очень многое происходит не совсем так, как бы хотелось. Потому, дабы не переживать, я использовал такой вариант как бессознательное принятие реальности — с подправлением по мере движения каких-либо моментов, но нисколько не переживая, что идёт что-то не так, потому что, если нами движет бог, значит он знает, как надо и действует в рамках судьбы, по типу что на роду кому написано; и это давно уже научно обосновано, ибо при рождении каждый ребёнок поступает свой собственный, индивидуальный мозг. Мозг, у которого неповторимость вариаций больше, чем отпечатков пальцев, а потому вот вам и ваша индивидуальная судьба; да и жизнь складывается именно так, какой у вас мозг, то есть по судьбе всё далее и будет идти, и причём с заметными различиями друг от друга, одного человека от другого, то есть. А там уже и родовые признаки вмешиваются и влияют, но этак лишь отчасти.
Ситуация порой странная, порой коварная, порой она быть может и вовсе никакая, но я ничто до конца не воспринимал настолько, чтобы становилось мне всё понятно раз и навсегда. Так получалось, что всегда словно что-то оставляли мне свыше. Для анализа какого, или ещё для каких надобностей, но это было так. И неспроста ведь всё так видимо было, явно неспроста. Впрочем, кто знает. Может когда и пойму ту загадку. Всему своё время, как говорится. Помните? Всему своё время, и место каждой вещи под солнцем. Время любить, время ненавидеть, время войне, время миру, время строить, время ломать, время терять, время находить, время разбрасывать камни, и время собирать камни, время сшивать, и время разрывать, время убивать, и время воскресать, лечить, жить, время жить... («Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». (Еккл.3:1-8)).
Вообще, конечно, отчасти любопытной, отчасти занимательной было это всё. С одной стороны, передо мной явно высвечивала истина, и я знал, что это всё так. А с другой, понимал, что до конца всё равно будет сохраняться определённая загадка. И как оно всё будет на самом деле — это до конца не ясно. Иисус тоже верил во что-то своё, а случилось так, как было уготовано ему свыше. Так и каждый из нас живёт, веря во что-то, кто-то даже наивно полагает, что способен управлять жизнью, а после раз — и всё вдруг становится на свои места. И тот, который ещё недавно думает, что всем управляет, лежит в гробу никому не нужен. («И, в самом деле... вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собой, вообще так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... саркома легкого... и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье — совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи». Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита».)
Кто из нас, конечно, точно знает, как и что правильно. Кто-то в жизни более удачлив, но значит ли это, что именно он всё делает правильно, ведь, по сути, как говорил когда-то царю Крезу философ Солон, надо смотреть, как кто закончит свою жизнь. (История по своему была занимательная; богатейший царь пригласил путешествующего по миру философа, показывал ему царство, всё ждал восторженных эмоций да не услышал, и тогда сам спросил, мол, кого ты считаешь самым счастливым на свете, а философ стал перечислять кого угодно, только не царя Креза; тогда тот откровенно спросил, показав на горы золота, мол, разве не я самый счастливый; я не знаю как ты закончишь жизнь, честно признался философ, давая понять, что может сейчас быть всё хорошо, а завтра случится несчастье; ответ царю не понравился, сухо распрощавшись, он отослал философа путешествовать дальше. А потом внезапно погиб на охоте один из двух его сыновей (того случайно убили); а ещё чуть позже, пришёл с войной царь Кир и уже царя Креза чуть не убили (спас его другой сын, немой, который, увидав, что его отца сейчас убьют как простого смертного, закричал, что это царь и тогда того просто захватили в плен), а когда стали сжигать (царь Кир решил его всё-таки сжечь), то услышал, что Крез всё время что-то шепчет, спросил того, что да как, и Крез рассказал свою историю с философом Солоном, а Кир, испугавшись, что и его может постигнуть та же участь, взял бывшего царя к себе в советники (сначала, конечно, решив проверить «за» или «против» будут боги, и когда отправил бывшего царя на костёр, пошёл дождь, это было знаком Киру что Креза надо простить и взять к себе), и не прогадал, ибо у наученного горьким опытом Креза открылись некие экстрасенсорные способности и он дал Киру немало жизненно важных советов).
Я понимал, что фактически в любой момент мог запутать себя, тогда как от меня (для самого себя) требовалось как раз обратное. Да, так была устроена психика, - и, главное, мозг, - что фактически жизнь моя проходила именно в таком ключе, в коем она шла, этаком одинаковом ключе, когда за псевдоразмеренностью чувствовалась необходимость начала срочных действий, но так ни к чему путному они и не приводили, разве что жизненный опыт увеличивался. Но разве может он увеличиваться всё время? Нет. Вернее, это я полагал что нет и что непременно должен был какой-то край сознания, где, собственно, когда-нибудь всё это и остановится. Но тогда справедливым будет вопрос: что дальше? Ведь далее должно происходить или избавление от собственных душевных страданий или же взгляд на жизнь с несколько иных позиций. Совсем даже может быть иных. Так что порой и смотреть, с одной стороны, не захочется, а с другой, наоборот, захочется часами наблюдать, разглядывать нескончаемо долго, только вот что увидеть, - это вопрос, ибо замечал я, что люди смотрят одинаково да видят по-разному. И всё чаще разглядывают с позиции какого-то своего внутреннего «Я», словно не замечая (не желая замечать), что подобное «Я» заметно отличается от всего и вся. Отличается даже от самого их взгляда, ибо так обстояло дело, что надо всегда честно смотреть на вещи, но вот проблема заключалась в том, что окружающий мир архинеправильный в своём истинном проявлении. То бишь, он, с одной стороны, один, а вот с другой, порой заметно разнится с собой же, и всё потому, что неизвестно с какой стороны нам смотреть и, главное, как будет правильно чтобы смотреть, ведь при одном состоянии нашей психики это может быть один взгляд, при другом — уже другой. Равно как и у говорившего, в одном состоянии он может уделять внимание одним деталям, в другом — другим, и в итоге, зачастую, получается совсем этакое такое нечто, что, по сути, ни к чему не приводит, разве что порой к ещё большему погружению в глубины собственного «Я»; но и там, замечу, не всегда всё хорошо, ровно да прекрасно, ибо точно также может наблюдаться раздрай да ещё и такой, что и восстановить что-то после весьма и весьма затруднительно. Бывает такое, бывает, не стоит скрывать, как говорится, что есть — то есть, а вот чего нет — всегда можно выдумать, ибо фантазии в таком случае будут лишь как предвестники чего-то нового, замечательного, отчасти (и, конечно же, это так) таинственного; да и вообще, я очень часто замечал, что порой толком ничего не понимаю, даже может и не знаю, и при этом пока раздумывал над тем: хорошо это или плохо, - проходило время, уходило даже, и после становилось вдруг и вовсе всё как-то загадочно безразлично. Было, конечно же, такое, было. Ну а с кем не было? С кем-то должно быть и не было. А со мной было. Было, непременно было. Amen.
Иногда я запутывал себя. Иногда наоборот, передо мной раскрывалась самая таинственная истина. Но фактически однозначно то, что я двигался по направлению к ней. А истина, замечу, это нечто, с одной стороны, запутанное донельзя (и от того часто не видимое), а вот с другой стороны - истина всегда ясна. Вопрос - как смотреть на неё, как наблюдать, как понимать, во что верить, - такие вопросы тоже ведь проходят словно на втором плане сознания; да и вообще, я замечал, что люди, большей частью, сами придумывают всё, в том числе, и собственную жизнь. И живут в этих загадочных образах. А когда всё рассыпается (рано или поздно рушатся любые замки, особенно возведённые на песке), то ничего кроме горечи подобное не вызывает. Да и долго ещё будет вызывать, впрочем. Долго.
Порой становилось действительно в высшей степени непонятно: к чему всё в итоге обратится. Ведь могло так статься, что всё, что было передо мной, являлось большей частью мифом, нежели чем существовало на самом деле. Но вот уже с другой стороны, я допускал, что ситуация иной раз и вовсе почти выходила из-под контроля (если условиться, что он существовал).
Но вот проходило ещё какое-то время, и всё самым неожиданным образом становилось на свои места. И это тоже по-своему казалось занимательно-интересным. Хотя, если разобраться, загадок всё равно во все времена было больше, чем истины. А любого рода загадки рождали некое домысливание, - то есть когда появляется что-то похожее на правду, но к самой правде пока не относящееся.
А проходило ещё какое-то время, и перед нами порой и вовсе получалось чёрт-те что. Ибо до истины было не дотянуться (её как таковой уже и не существовало), ложь тоже неким таинственным образом растворилась (а может её тоже не было), и вдруг оказывалось всё так, что человек (помните? человек — это звучит гордо), что человек и вовсе оставался как бы наедине с самим собой. И ничто, фактически и действительно ничто его уже не беспокоило, ибо даже не то, что он запутался или потерял интерес к исследованию, нет, он просто понял что-то своё. И вот это «своё» - это, как говорится, дорогого стоит.
Понимание истины зачастую прямо противоположно существованию истины как таковой. Ложность восприятия бытия порой настолько могут испугать неокрепшую личность, что хочется поистине бежать в даль бесконечную, но, если бы хоть когда-нибудь в истории это было бы возможно, вероятно бежали бы все этакими табунами; но в том-то и дело, что невозможно оное словно априори, а значит следует нам принимать всё как есть. И даже ещё и отчасти радоваться подобному. Но радоваться этак, чтобы особенно подобного рода радость не выделялась среди остального «несчастия» земли; ибо куда ни кинь (всюду клин) - всюду существует нечто, что вызывает недовольство да неудовольствие какое-то, быть может и горе даже, страдание душевное, душа ведь так часто страдает, свойство её такое, особенно чем больше развита в духовном плане личность, тем и страданий, собственно говоря, больше; и даже выхода как будто нет, но, вероятно, просто не всегда следует искать выход. Иной раз он просто не нужен.
Конечно, ситуация отчасти могла выходить из-под контроля сознания, но замечу, что это всё-таки не всегда, и если случается, то недолговечно. А дело всё в том, что я вдруг стал усматривать в собственном нынешнем положении некую если не закономерность, в подобное я всё-таки не особенно верил, то что-то сродни этакой необходимости с подачи судьбы. То есть то, что необходимо не мне, если брать в первую очередь, а судьбе. Что является каким-то поистине значимым откровением, даже быть может, и имеет далеко намечающиеся планы; то, что непременно будет, должно быть, когда-то может и случится, но даже если и не это было важным, вернее, важным было не настолько, насколько сам как бы процесс ныне происходящего. Вот в чём дело. Вы словно совершали это и знали, что это будет главным именно для вас «после», «потом», «через время»; причём точно что «будет», и будет «без обмана», непременно «случится», «произойдёт», обязательно «произойдёт», - но просто как бы «после», «в будущем», а сейчас, получалось, вы (то бишь я) на это как раз «будущее» и трудились.
Любопытно, конечно, что это так, но это всё действительно и непременно именно так. Вот в чём вопрос. Хотя и вопрос-то тоже, такой что, по сути, и ответа какого-то точного не требовал он, всё было понятно и так, важно просто другое. Важно было то, что всё это именно сейчас требовало максимального развития сил, этаких огромнейших усилий в виде воспитания воли, характера, упорства, непременного движения вперёд, - тогда как подавляющее большинство (а то и почти все) говорили, что делать подобное не надо, не стоило, - непонятно просто это было большинству, - и потому я продолжал делать своё дело, постепенно замечая, как попросту ухожу в какой-то особого рода отрыв понимания бытия со стороны себя и большинства; я и раньше-то старался не особенно этак контактировать с обществом, если только это не необходимо было для собственных научных экспериментов психологического характера (когда действовал я, зачастую, в упрощённой форме общения, по типу как иностранец — разговаривая самыми простыми словами, которые можно было легко перевести - опыт изучения иностранных языков здесь оказался весьма кстати); но подобное происходило не всегда, даже, можно сказать, достаточно редко и в какое-то время сводилось лишь ко времени употребления допинга в виде коньяка, а в последнее время и вовсе исчезло; и не потому, что исчез коньяк, вернее, ушло из обихода необходимость употребления его в экспериментальных целях, а просто фактически как таковая и необходимость пропала. Разве что с годами иной раз стало и любопытно пообщаться с тем или иным человеком, но здесь уже больше этакое старческое, точнее, мне так представлялось, ибо всегда, когда я что-то делал активное — шёл, общался, ещё что схожее — я представлял себя словно со стороны, наблюдая как в кино; и от этого получал дополнительный эффект: во-первых, смотрел фильм собственного сочинения, во-вторых, прорабатывал про себя какие-то свои механизмы восприятия бытия посредством контактирования с другими индивидами — то бить типичного общения, и в третьих (а было, вероятно, ещё и четвёртое, пятое, десятое...) — получал особого рода эстетическое удовольствие. Ну и остальное, конечно же, было. Я ведь никогда не ограничивался пользой, которая имела малые порядковые номера (тогда она и несла в себе заметно мало).
В общем, мне это всё весьма нравилось. И я считал это правильным, правильным, что это было так.
(А ещё я понимал, что так сейчас делать было необходимо. Нравилось мне это где-то в глубине души или не нравилось, в данный момент это было не важно, ибо следовало просто пройти данный этап. Как бы пережить его, и, пережив, я смогу пережить и время, которое отводится свыше на какое-то, вероятно, особого рода переформатирование сознания. А потому у меня попросту не оставалось иного выхода, как делать то, что я делал. И делать подобное надо было, закусив удила. Делать, без какого-либо анализа этого самого бытия. Попросту махэн — machen — делать, делать и всё, махать кулаками, посылать на хэн, просто махэн, делать и всё.
И именно в этом видел я сейчас высшую мудрость. Понимая, что пройдёт какое-то время, и передо мной откроется истинный смысл необходимости совершения всего подобного. А пока просто делать, махэн, делать и всё.)
Я не понимал, что происходит. Почему всё так? Я лишь видел, что в этом во всём, вероятно, есть какой-то тайный смысл. И фактически всё время тратил на его разрешение.
Но и это ещё не главное. Можно было бы сказать, что чего-то подобного делать не нужно, мол, излишне и так далее, а на самом деле во всём этом лежит свой потаённый смысл, и заключается он в элементарной проверке меня на приверженность чему-либо, на характер (другой ведь кто давно отстал бы, сбился бы с пути, а я продолжаю идти и иду). Иду, несмотря на то, что даже самые близкие вокруг кричат что идти, собственно, никуда не нужно; что нужно смириться с чем-то совсем простым и существующим, что вообще, собственно говоря, может лучше и отступить, - странные для меня эти разговоры, ну да не в первой, видимо отрыв от кого-то когда-то произошёл, и с тех пор они — по моему мнению — идут назад, в то время как я предпочитаю только вперёд. Вот, разве что, сам я несколько жду какого-то соответствующего знака свыше, сродни этакому откровению, чтобы понять: как, что, когда и где нанести массированный удар сознания по бытию, - дабы, победив, уже никогда не огорчаться. (Если, конечно, не предположить, что любая доля так называемого «огорчения» - есть лишь следствие особого рода чувствительности психики и из-за этого, следовательно, всё, собственно говоря, и объясняется.)
Prof. Dr. Сергей Зелинский (чемпион мира, академик, автор 250 книг)
Из книги «Симфония мысли»
