Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
... Всем следящим за жизненными перипетиями Ивана Яковлевича Рихтера, вероятно, интересно будет узнать, что он таки переехал в Санкт-Петербург, где его ожидает... Впрочем, не станем забегать вперёд, ведь он сам ниже обо всём и поведает. Мне же лишь остаётся присоединиться к читателям, ибо - ручаюсь - всякий раз, усаживаясь за очередной эпизод, я сам оказываюсь скорее свидетелем чужой судьбы, нежели её творцом. Мой герой ведет свою партию почти самостоятельно, а ваш покорный только фиксирует её с помощью клавиатуры. Итак...
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ВОСЬМАЯ ЭПИЗОД 2
Осенью 1817 года я оказался в Санкт-Петербурге. Бумажник мой, приятно весомый от трёх с чем-то тысяч рублей ассигнациями, оставшимися у меня после продажи деревеньки добрых моих Волковых, отправке тысячи маминьке и расчётов со Шварцем и его комиссионером, восполнял малость бывшего при мне багажа и казался вполне надёжным гарантом моей будущности в столице, куда я переехал благодаря протекции, сделанной Сашей через своего тестя генерала Яковлева. Служить мне предстояло отныне в министерстве полиции, непосредственно при канцелярии самого министра Сергея Кузьмича Вязмитинова, о котором, признаться, слыхал я тогда крайне мало - кроме того, что служака он был честный, годами - куда как немолод, и рад бы по здоровью в отставку, да Государь не отпускает.
Дорога измучила меня совершенно. Теперешний тракт, соединяющий две столицы, тогда только ещё начинали облагораживать, описывать же - что из себя представляло то, что на Руси принято гордо именовать "дорогой", - я, пожалуй, не стану из опасения быть обвиненным в чрезмерном сгущении красок. Скажу лишь, что после этого путешествия в почтовой карете получил обострение своей болезни и пару дней принуждён был, не вставая, отлёживаться в гостинице. Двое с половиною суток, проведенных в скрюченном состоянии, показались мне неделею, тем более, что - как ни старался - я так и не смог уснуть, с завистью поглядывая на попутчика - дородного господина лет пятидесяти, кажется, вовсе не просыпавшегося и только смешно всхрапывавшего на особо катастрофичных ухабах. Впрочем, компанию мне составляла его дочь Софья Платоновна - существо прелестное и общительное, напомнившее мне ангела, непонятно за что низринутого в сей дорожный ад. Ничуть не дичась меня и так же страдая от прелестей нашего вояжа, она с милой и трогательной доверчивостью уже к исходу первых суток поведала мне едва не все события бесхитростной своей жизни, так что мне не оставалось ничего иного, как в ответ поделиться некоторыми подробностями своей. Ещё один наш попутчик всю дорогу сидел, смежив черепаховые веки, так что решительно невозможно было определить - спит он или попросту из вежливости притворяется спящим, но в любом случае ни он, ни папенька Софьи Платоновны не были помехою в нашем с нею общении. Расстались мы почти как родные, скрепив прощание клятвенными заверениями в скором времени непеременно дать знать о себе и встретиться... Да-да, причём только потом я понял, что не знаю ни фамилии её папеньки, ни адреса, зато обладаю двумя пудами милых, но бесполезных сведений о круге её чтения, о том, что в Тверской губернии у них имение, о кобыле Синичке, на которой Софья Платоновна научилась этим летом ездить верхом, и о том, что папенька - как и я - получил какое-то чрезвычайно важное назначение в какое-то новообразованное министерство...
Поселившись в Демутовой гостинице, я - как уже обмолвился - отлежался, проспав, кажется, два дня кряду; всё это время меня как наваждение преследовал чудный образ Софьи Платоновны. Кое-как продрав глаза, я понял, что голоден, заказал в нумер всё, что пришло в голову, с раблезианским аппетитом проглотил и ре шил приступить к изучению города, в котором мне суждено было провести дальнейшую свою жизнь - сколь бы её ни отмерил мне Господь. Оказавшись на Мойке, я тут же спросил у торговца гребенками самое, наверное, оригинальное, чем может поинтересоваться в Петербурге приезжий... Конечно же - "Где тут Невский проспект?" Выйдя на него, я был сперва неприятно поражён количеством народа, экипажей и мельтешащих туда-сюда всадников. Привычных сегодня мощёных тротуаров тоже ещё не было, их как раз только начинали выкладывать известняком кое-где, но не повсеместно, деревянный же настил был крайне неудобен, особенно в дождь грязен и, признаться, никакой "столичности" в Петербурге в тот день я не ощутил вовсе. Правда, дойдя до Гостиного двора и полюбовавшись монументальнейшим Казанским собором, я несколько примирился с городом, пообещав сам себе, что буду ежедневно выхаживать в разных направлениях по паре вёрст, зашёл в лавку, купил, дивясь тутошней дороговизне против недорогой весёлой Москвы, вина, ветчины и хлеба, вернулся в нумер и славно поужинал.
Вспоминая сейчас первые свои впечатления, признаюсь, - они были самые разнообразные и порою весьма противуречивые. С одной стороны - поражающее воображение величие Невы, дворцов и строгая геометрия улиц, с другой же - серая давящая небесная масса, до неприятного часто извергающая на жителей столицы то дождь, то снег, то просто влажную какую-то взвесь, а то окутывающая всё туманом - как саваном. Я уже с первых дней понял, что здешний климат, пожалуй, сделается самым главным моим неприятелем - и это я ещё не знал, чем порадует меня Петербург летом, когда жары с их липкою влагой делают утопичными малейшие попытки радоваться тёплому времени года! Московский климат против столичного - самый настоящий Эдем, там я вовсе не ведал, что возможно проклинать зиму, лето, или весну. Если вы - подобно мне - человек не вполне здоровый, бегите Санкт-Петербурга, он или убьёт вас, или сделает форменным мизантропом, и лишь редкие дни изо всего года, когда нет дождя или снаружи не жарко и не холодно, вы будете в состоянии переносить здешнюю погоду в относительно благостном расположении духа. Привыкнуть, конечно, можно ко всему, пообвыкся и я, но первые пару лет дались мне крайне непросто, и не раз, и не два я искренне сожалел о том, что поддавшись на посулы Шварца, покинул свою Москву - где жизнь легка и беспечна, где не давят на тебя ни небо, ни осознание пугающей близости высших чиновных лиц Империи и Двора. В Москве я видел немало знатных персон, и тех же Гудовича с Ростопчиным, но никогда не билась во мне предательская раболепная жилка чинопочитания и страха. В столице же всё иначе... Кто-то уже много позже назвал это, неожиданно открываемое в себе чувство "подлостью". Я несколько раз сподобился узреть Императора Александра Павловича - в нём ни на волос не было ничего устрашающего или внушающего трепет, напротив, глядя на него, хотелось умиляться и плакать - до такой степени он был прост и приятен в со своими улыбкою и ангельским взором. Николай Павлович, забегая вперёд, - конечно, иной, тут - всё величие Империи, её мощь и блеск, тут - дрожание всех частиц в душе всякого её подданного, всё воплощено в одном человеке! Так вот, возвращаясь к тем годам... Несмотря на всю кажущуюся простоту Государя, ощущение того, что я - лишь часть этого огромного и сложного механизма, именуемого Российской Империей, выстоявшей перед наполеоновской армадой и покорившей всю Европу, не покидало меня в столице ни на день. В Москве человек - почти свободен, в ней - легко дышится, в Петербурге у тебя будто грудная жаба делается, ты сразу становишься чем-то обязан и что-то должен, и расплатиться когда-либо по этим умозрительным счетам нет практически никакой надежды.
Сдаётся, что я всё же нагнал на читателя страху, однако ж вынужден оправдаться: я лишь передаю чувства 21-летнего почти москвича и сугубого провинциала по рождению, впервые в жизни - без родных, в полном одиночестве - оказавшегося лицом к лицу с новым, незнакомым ему явлением имперскости, передаю откровенно - как ощущал тогда, не сгущая красок и не брызжа во все стороны чорным.
На следующее утро я послал Шварцу на адрес генерала Яковлева записку о своём приезде, и уже через несколько часов Сашка ворвался ко мне нумер - с шампанским и какими-то диковинными конфектами в пестрейших обертках.
- Да, дружище, как ты здесь живёшь-то? - недоуменно оглядываясь и скорчив прекомичнейшую мину, - Это не комната, это камора какая-то. Давай же, пойдём отобедаем, да и съезжай немедля, я тебе квартиру снял, залог уже внёс, погостевал - и довольно. Небось, клопы тутошние размером с борзую?
Я тогда уже усвоил, что противиться Сашкиному напору - дело совершенно бессмысленное, всё одно, что посередь ливня выйти из дому и начать ругать стихию или пытаться её увещевать, а потому после недолгих сборов мы славно отпраздновали нашу встречу на невских брегах прямо внизу, в трактире, где, между прочим, состоялась первая моя встреча с человеком незаурядным и удивительным... Заняв свободный стол и заказав по обыкновению целый воз закусок, Шварц покрутил головою и, указывая мне куда-то вдаль, на крайне шумную и пеструю компанию, состоявшую из гусар и статских, сказал:
- Вон, кстати, смотри на того, волосатого - молодой Пушкин, поэт, только выпущен из Лицея, а уж нашумел. Мне читали что-то из его стихов - так, доложу тебе, лучше бы и не помнить о том вовсе, дерзкие...
Имя Пушкина мне о ту пору, конечно, почти ни о чём не говорило, хотя я и припомнил, что читывал что-то из него в Липицах в толстых соседских журнальных подшивках. Каюсь, но проза тогда привлекала меня куда более рифмы, к тому же, не умея отличить отмирающей тогда уже поэзии ушедшего века - вроде Хераскова или Капниста - от стихотворной новизны Жуковского, моего старого знакомца Вяземского или Батюшкова, я попросту не мог оценить по достоинству той революции, что произвели с русским языком последние, а Пушкин довёл до окончательного совершенства... Мельком глянув в сторону компании, я среди прочих увидел невысокого росту молодого человека в темном сертуке и с некоторою показной небрежностью повязанным шелковым галстухом: он, внимательно слушая кого-то из гусар, всё вспыхивал то улыбкою, то поразительно белозубым открытым смехом, не отводя от говорившего выпуклых блестящих глаз. Помню, странно удивила меня его внешность: несмотря на русскую фамилию, от русского в её владельце не было ничего. Непривычно длинные темные волосы его были аккуратно уложены по форме головы, а на концах заметно вились. Пухлым и несколько вывернутым наружу губам позавидовала бы любая красавица, но вкупе с прочими особенностями черт они лишь подчеркивали некрасивость и почти экзотическую примечательность Пушкина. Заметив, что за ним наблюдают, он вдруг перевел взгляд прямо на меня, и я был смущен тем, с какой живостью его только что улыбавшееся лицо тотчас сделалось совсем другим, будто поражённым досадою и даже скрытою и не вполне отчётливою, но угрозой, едва ли не вызовом. "Опасный человек", - отчего-то подумалось мне, и я поспешил отвернуться...
*********************************************
Надеюсь, мы вновь встретимся с нашим Иваном Яковлевичем в феврале, а, чтобы горечь расставания на целый месяц была не столь томительной, предлагаю послушать на прощание что-нибудь... бравурное. А хоть бы, к примеру, старинный кавалерийский марш - и как раз 1817 года. Ах, эти гусары, кавалергарды, уланы!..
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу