Введение
В Германии под Новый год числа с 22-го (не знаю как сейчас) все магазины, неважно продовольственные или иные, имели свойство закрываться и открываться только после 31-го декабря. Посередине этого периода, числа 29-го они опять открывались на один-полдня, и ежели ты не успевал купить недельный и праздничный запас, легко мог провести новогоднюю голодовку, глядя из окошка, как другие веселятся. Вот и я, приехав с полигона 24-го декабря, пройдя по магазинам, поцеловав все двери, находился в приподнятом настроении. Ибо до 29-го нужно было как-то дожить...
Ожидание праздника
Дни сменялись, но праздник с улиц дышал голодной грустью. Кроме гречки с колбасой в офицерской столовой, есть было нечего. Наконец наступило 29-е, с утра я находился в предвкушении закупок, грядущего праздника, однако рутина службы легко проглотила первую и часть второй половины дня, так что в магазины я вышел, когда чуть только появился первый намёк на сумерки.
Город гулял, всюду были группы народа, который пили грог, угощались горячими калачами с глазурью и маком, кое-где раздавалась музыка. Я добежал до большого магазина, взлетел по ступенькам, толкнул дверь — она гостеприимно раскрылась, я вдохнул одуряющие запахи и принялся опустошать полки. С голодухи в магазин лучше не ходить, это знает каждый, так что, выходя из магазина, мои руки были как у орангутанга, ниже колен, отягощенные множеством пакетов с деликатесами...
Конфликт с неонацистами
А вот на выходе, слева от ступенек, по которым я спускался, стояли «нацыки». Так мы называли неонацистов, которые стали поднимать головы на волне объединения двух Германий. «Ожидающих» было четверо, бритых ребятишек, лет по 20. Классическая униформа — кожаные куртки, пятнистые штаны, ботинки с высокими берцами и заранее свирепое выражение на… м… лицах, интеллектом не обезображенных. Детский сад, ей богу. Как правило, нацыки отваживались нападать на наших только скопом, когда перевес был три к одному, минимум. Ребятишки там трусливые собираются. Так что нынешний расклад четыре к одному был для них однозначно приемлемым.
Они стояли, вдоль небольшого ограждения газона, по направлению ко мне — один за другим. Самый ближний, подвигаясь поближе, входя в самонакал, изрёк, мол, "руссен, фершвинден на хауз…"
Вот интересно, мы тараканов называем «прусак», немцы же их величают «руссэн». А у меня же настроение после магазина, практически, полной сатисфакции. Я ему говорю: "Вот, знаешь, и почему я на тебя совсем не обижаюсь, а? Не-е, наверное, не знаешь про дураков-то…" Его малёк заклинило, понимает, что уел, но как? Тогда он харкает мне на ботинки. Смачно. Я на пределе, пакеты поползли из рук, однако понимаю, что ежели в красной армии попадёшь в комендатуру за драку, то будь ты трижды прав — в 24 часа вылетишь из группы войск. Кроме того, банально жалко бросать такой классный хавчик на мокрую мостовую.
Нацык, чувствуя поддержку позади в виде фразы "русиш швайн," резко и сильно замахивается и бьет слева. Это он хотел ударить офицера, которого прежде предупредил о намерениях… Да ещё и омского пехотинца… Я его пропустил над собой и, добавив инерции, толкнул на ступеньки, он загремел тут же, с проклятиями, попытался встать, но был мгновенно остановлен моим ботинком, который он неосторожно испачкал перед этим. Товарищ ушёл в аут, я же на кой-то момент оказался спиной к следующим. Удар по плечу и кусок палки, отломившийся при ударе, улетает в стену (надо сказать, знатный у меня после синяк был). Я успел подумать: "Хорошо по голове не попал" и не оглядываясь пнул назад… А вот дальше всё произошло, как в нарисованном боевике — попросит кто повторить — не получится.
Так вот мой пинок угодил второму в колено, и нога у него сложилась в обратную сторону. Тот взвыл и рухнул, а передо мной оказался третий, полностью деморализованный, потому как два удара и два «трупа», причём всё очень шумно… Он так и держал обломок палки в руке. Я, совершенно разозлённый всем происходящим, не стал его жалеть. Просто пнул сразу в правое ребро и после в голову, как и первого. Ну, не люблю я руками драться. Больно…
А вот четвёртый оказался более всех подготовлен. Физически. Я с ним дольше всех работал — дыхание уже сбил. Собственно, в исходе схватки, не сомневался, но… правда, после, когда анализировал, мне показалось, что он не очень-то хотел драться. Так вот когда мы встали друг против друга, разгорячённые, злые — на нас как ушат холодной воды плеснула команда: "Хальт! Кайне бибигун, их верде шиссен!"
Вот эти-то слова я выучил в первый же день моего приезда в Германию. Мы замерли, потому что слова были недвусмысленно подтверждены щёлканьем пистолетных затворов.
Вмешательство полиции
В Германии полиции не видно, однако, она имеет свойство появляться почти мгновенно. Тем более состояние «информированности» поставлено на широкую ногу. Людям, абсолютно любым, приплачивают деньги, если они сообщили о правонарушении.
Так вот, два полицая моментом заставили нас встать к стенке лицом, упёрев холодные стволы нам в затылки, причём, я заметил, что моего «оппонента» при этом довольно жёстко плюснули лицом в шершавую стену. Через момент щёлкнули наручники, сковав мои руки за спиной. Должен сказать, что я, как «краевед», под стволом стоял не шевелясь, зная слишком лёгкий спуск взведённого ПМа. И все толчки воспринимал весьма болезненно, ибо сильно не привык, что со взведённым оружием так обращаются.
Когда ствол на тебя направлен, то неважно, есть у тебя в руках такой же «аргумент» или нет, беседа протекает без единого движения. Стороны при этом говорят очень взвешенно, шевелятся только губы. Никто не моргает.
В голове лейтмотивом свербит очень опасная мысль: "А вдруг на его первый выстрел я не успею ответить." И после по венам течет не кровь с адреналином, а адреналин с кровью. Это, кстати, вызывает привыкание. Когда смотришь голливудский фильм с подобным сюжетом, становится весело, когда герои, размахивая стволами, начинают хамить, упражняться в красноречии…
Свидетели и освобождение
Нас развернули спиной к стене, я уже с горечью подумал, что сейчас вызовут комендатуру, оформят и новый год я встречу в поезде по дороге в союз. Досадовал на себя, на «гансов», даже удовлетворение от трёх чистых побед было напрочь смазано.
И тут я увидел в стороне мужчину и женщину средних лет, неплохо одетых, похоже, семейную пару. Мужчина подозвал одного из полицаев, показал ему какую-то ксиву и стал говорить, судя по интонации, в мою защиту. Эта пара оказалась свидетелем драки.
Полицай подвинулся ко мне, стал расстёгивать наручники, я же начал быстро соображать, что делать после того, как от наручников избавлюсь, и к своему стыду мелькнула мысль: "оглушить его и пока второй занят «погрузкой» тел, сбежать." Потом отмёл её, мол, он же меня освобождает, несправедливо как-то... Подожду малёк, там видно будет.
К нам подошёл этот господин в штатском, что раскрыл ситуацию полиции, спросил меня, на каком языке говорю, перешёл на английский и задал вопрос, мол, откуда я? Я тут же среагировал: "Из танкового полка." Танковый полк к тому времени уж три месяца, как был выведен из города, да и вообще из Германии.
Полицай покосился на свою машину, где были упакованы трое стонущих «лежачих», на своего товарища, который вызывал скорую и вторую патрульную машину, на четвёртого нацика, что стоял на коленях, упёршись лбом в крыло машины, и произнёс: "Ты не из танкового полка."
У меня всё опустилось: "Он знает, что танкистов уже нет! Сейчас точно комендатуру вызовет…" Но тут опять вмешался гражданский: "Он из спецназа, он только у своих откроется, разве не понятно?" И уже обращаясь ко мне, спросил: "Претензии к этим четверым есть?"
Я прямо расцвёл от этих слов, повеяло полной свободой: "Конечно нет. Все пакеты целы!" Тут они оба как заржут: "Ну давай, тогда, иди, коли нет претензий."
Знали бы они… а может и знали, что спецназовец наш в такой ситуации даже бы пакеты не поставил…
Я собрал свои деликатесы и пошёл, сдерживаясь, медленно… дойдя до угла, как наддал — вдруг передумают, и до полка не остановился.
Заключение
Примчался в роту — ротный, Боря Никифоров, выпускник моего же училища, увидел меня непривычно взмыленного, сразу взглядом, мол, в канцелярию. Я ему всё как было рассказал, и по мере рассказа, его круглое лицо наливалось прямо-таки детским удовольствием, под конец рассказа, он произнёс, умильно глядя на меня: "Вова, я тебя люблю." И после паузы добавил: "Ты, ежели увидишь, что приехали други эти на опознание, или полицейскую машину на нашей стоянке, ховайся. Я тебя отмажу." Эти слова прямо как бальзам пролились. Но случай тем и закончился.
Штази и полиция даже в отмирающей восточной Германии работали безукоризненно. Иногда на грани фола. А вернее полностью за его гранью. Но это другая история.
Предыдущая часть:
Продолжение: