Для сравнения рядом с книжкой я положил один из своих смартфонов...
Бюджетное учреждение культуры Грязовецкого муниципального округа Вологодской области «Централизованная библиотечная система» – попросту: библиотека – выпустило книгу воспоминаний о поэте Николае Дружининском. О поэте, хорошо известном. О моём друге…
(Д 76. Николай Дружининский: «И путь не кончается…»: сборник /ред. и сост. О. Г. Голубова. – Грязовец [б/и], 2024. – 46 с. :ил.)
На днях книжку привезли и мне.
Ко мне попасть было трудно: болел, спал подолгу, телефон выключал из-за непрерывных звонков мошенников и спекулянтов, домофон испортился, пока спускаешься на крыльцо, гостья расстроится, сядет в машину, и библиобус зафырчит на холодном ветру; попали на второй раз, в сумерках, даже свет в подъезде не горел… Подали книжку, я ткнул пальцем в обложку: "О! Это Колка..."
В грязовецкой библиотеке я бывал, в 1970 годах мы заходили туда с другим моим приятелем, с Сергеем Чухиным, он горел стремлением похвастаться стишком, опубликованным в газете "Литературная Россия". В киосках газеты не было, вот и пришлось идти в библиотеку, для Чухина то было немалым трудом: привести себя в порядок, приодеться, чтобы выглядеть любителем чтения.
* * *
Кампанию затеяла Ольга Германовна Голубова, бывший директор библиотеки, составительница и редактор книжки. Нашла в интернете и мои воспоминания о Николае Дружининском, связалась «ВКонтакте».
Мы часто переписывались. Недавно, в свободные для меня минуты, разговор зашёл о поэзии, но ведь не видишь, чем занята собеседница. Ольга Германовна писала неспеша, наконец, пояснила: «Сажаю под зиму чеснок». Руки в земле, где уж тут до смартфона, до поэзии, – такова жизнь.
Николай Фокин (однофамилец), Инга Чурбанова (дочь Ольги Александровны Фокиной), Михаил Омелин, Алексей Швецов, Николай Дружининский.
День Славянской письменности и культуры, Вологда, май, 1990.
Поэты читали свои стихи у подножия памятника Константину Николаевичу Батюшкову. Я пришёл домой в поэтической рассеянности, не глядя на термометр, чтобы непременно +20, сунул плёнку в холодный проявитель, получилось бледновато.
Поэты Фокин и Швецов погибли – были убиты – в сорок с небольшим, Дружининский умер тоже во цвете лет.
Инга, Михаил (внук Филиппа Быстрова, поэта-эсера, который держал венец на свадьбе Есенина и Райх в селе Толстикове, близ Вологды, летом 1917 года) стали кандидатами филологических наук... Фото: Александр Алексичев.
Вологда, Соборная горка. Компьютерная версия, напоминает акварель. Фото: Александр Алексичев.
Николай Дружининский. Автограф на книге стихов и поэм "Каёмка времени". "Александру Алексичеву, давнему другу по грязовецким и сокольским встречам и весёлым беседам. Сердечно. Н. Друж. 18. 07. 89 год. г. Вологда".
И с Николаем, о котором теперь собрана книжка воспоминаний, про поэзию мы не рассуждали, кажется, ни разу. Что говорить, на что глаза и уши: смотри, слушай, думай!
И переживай! Без страданий нет сострадания к ближнему, а это одна из ветвей поэтического древа, если не ствол, потому поэты, люди особо притчеватые, утешения ищут и не находят ни в чём и ни в ком, потому умирают рано, частенько и не от болезней, фамилий могу назвать около десятка…
В отличие от них авторы повестей и рассказов живут долго, наконец, когда начинают забываться подробности жизни, из которых были сложены многие томики стихов, прозаики спохватываются об ушедших товарищах, рассуждают о перипетиях эпохи, в подтверждение сказанному приводят поэтические строки, а портрета человека не возникает, потому восклицают: «Пили вино много раз! Каждый день виделись. Если бы знать, записывал бы каждый шаг…»
И я нацарапал длинный рассказ обо многих встречах с Николаем Дружининским (в сборнике он сокращён до четырёх страниц), хотел было те притчи приложить здесь, но подумалось: поскольку речь зашла о поэте, пусть люди читают его стихотворения, слушают песни на его стихи.
Песню Александры Пахмутовой и Николая Дружининского слышали все, «Тёщу» с утра до вечера пел по радио и в телевизоре известный эстрадный баритон Юрий Богатиков. В сборнике воспоминаний отмечено, как руководитель вологодской писательской организации Александр Александрович Романов был на отдыхе в Коктебеле. «И куда ни поедем по Крымскому побережью, непременно услышим, как из динамиков над стадами загорелого до черноты народа несётся: «Слушай, тёща, друг родной!..»
- Да ведь это же наш Николай Дружининский! Вологодский поэт! – хвастался я перед знакомыми, которые веселели, притопывая от такого песенного задора». ( А. Романов. Николай Дружининский. Восхождение, 1996).
Композитору Александре Николаевне Пахмутовой на днях стукнуло девяносто пять, были большие торжества. Николаю Васильевичу Дружининскому теперь было бы семьдесят пять, он был старше меня на год...
В маленькой, очень содержательной книжке воспоминаний, собранных грязовецкими библиотекарями, есть и такие детальки, которых я не знал, несмотря на тридцать лет общения с Николаем.
Отец его, Василий Александрович, с которым я общался не раз, был родом тарногский, отсюда такая продолговатая фамилия, свойственная названиям тамошних деревень, и редактор газеты там – Силинский.
Рядом с Вологдой, как правило, деревни с окончанием на О, которое теперешняя безграмотная публика не склоняет ни устно, ни письменно: Рыбкино, Рубцово, Ельцино... На Кокшеньге же, не исключая сам Тарногский Городок, больше названий с окончанием «…ский», так к райцентру недавно причислили деревни: Николаевская, Тимошинская, Демидовская.
Кокшары, в незапамятные времена пришедшие сюда из пределов Владимирской Руси, невысокого роста, широкоплечие, себе на уме, деловитые, хотя и имели на своих угорах деревню с именем Безумновская, к жизни природой приспособлены хорошо. Отсюда, из деревни Маныловицы, родом был директор Института Мировой литературы Феликс Феодосьевич Кузнецов, в своё время державший в узде всю московскую банду "поэтических рвачей и выжиг"; одну из его речей я записал на видеоплёнку, она есть в интернете...
В квартире над моей головой несколько лет назад завелись слишком шумные соседи. Услыхав, что хозяин дома, я пошёл надавать ему лещей. Оказалось, лётчик-вертолётчик из Нарьян-Мара, маленький, толстенький, фамилия тарногская: Дружининский. С Николаем мы ни разу не ссорились, здесь я обошёлся внушением, и лётчик улетел неизвестно куда...
В книжке есть и более приятные воспоминания: проживающей в Ермакове сестры Николая, Татьяны, её фамилия – Пушкина, товарища по черноморской службе, члена Союза писателей Москвы Валерия Табаха, прозаика Александра Цыганова, представляющего вологодскую писательскую организацию в Высшем творческом совете Союза писателей России.
Прозаик Александр Александрович Цыганов, один из ближайших товарищей Николая Дружининского. Фото: Александр Алексичев.
Особый интерес представляют воспоминания ветерана педагогического труда Татьяны Павловны Андрейчук.
Татьяне Павловне отец Николая, Василий Александрович, рассказывал замечательную притчу.
«Коля спал на печке в обнимку с гармошкой. А я вышел во двор и увидел лежащего на снегу мужика, он был пьян и пел «Подмосковные вечера». Я привёл его домой, положил на кровать, он согрелся и снова стал напевать песню, а Коля – подыгрывать. Мужик раз 15 исполнил её, а Коля всё это время нарабатывал мелодию. И получилось! Это было в 1957 году, Колюньке тогда было 9 лет».
Потом Николай учился в Грязовецкой музыкальной школе; сколько помню его во взрослом обличии, он не расставался с баяном, один такой курьёзный случай я расписал в своих воспоминаниях.
Матушка Николая, Аполлинария Фёдоровна, была родом из грязовецкой деревни Неклюдово, там он и появился на свет Первого Мая 1948 года.
Николай говорил, что приобрёл в родной деревне дом, там собирался осесть и заняться сочинительством всерьёз, не на ходу, не на бегу. Но не та была натура, не та, чтобы замкнуться в четырёх стенах, его влекло к людям, – без общения с ними где набраться поэзии!
Мало ли как помнятся любимые стихотворные строчки, в толще книжных шкафов книжку подаренную не найти до сумерек, там и спать захочется, поищу-ка я в интернете, уточню.
Быстро нашлось вот что:
Выгорода да перёгорода (пастушеская попевка)
Слова Николая Дружининского
Музыка Максима Леви
Ах, выгорода да перёгорода…
Один в лесу я коров пасу.
Коровы мои – холмогорочки,
В перёгороде на пригорочке.
Коровы хвостами помахивают,
С боков комаров отряхивают.
Ах, выгорода-да, да перёгорода-да-да,
Ах, выгорода-да, да перёгорода!
(Эти «да-да», сдаётся мне, композитор добавил самолично…
Композитора такого я доселе и не слыхал… – А.А.)
Над синей поляной висят провода,
Идут провода во все города.
Но в тех городах нет выгороды,
Но в тех городах нет перёгороды…
Ах, выгорода…
Солнце с лукошко! Я птахой пою…
Ветер срывает рубаху мою.
Вечером встречу Натаху мою!
Ах, выгорода да перёгорода…
Ах, выгорода…
Вот и живая корова, которую теперь удаётся видеть не всем, кому-то и повезёт... Фото: Люба Лысенко (Сергиев Посад, Московская область).
Поют попевки про коров Максим Леви и Марина Соловецкая-Леви.
Ничего себе поют, сойдёт по сельской местности, растормошить аудиторию в большом смешанном концерте или на фольклорном празднике, передразнивают вологодский говорок, в аккомпанементе – гитара, дудочки – музыка «коровья»…
Это и есть выгорода, место для выпаса скота или для ухода за ним, отгороженное от остального лугового пространства, чтобы понапрасну не мять траву. Фото: Александр Алексичев.
Те «выгороды и перёгороды» я помню в натуральном виде, обошёл – у себя в Сокольском районе – почти все деревни, теперь много чего там упало и догнивает, и вся жизнь упала, слов не подобрать…
На месте моей деревни, на огородах, удобренных за сотню лет до состояния эталонного чернозёма, выросли невиданные прежде джунгли неизвестных мне растений, походило на скирду соломы длиной с целый километр, – в лучшие времена в деревне было около сотни домов, – в одном месте джунгли были пробиты трактором на другую сторону улицы: последний дом перевозили в центральную деревню, и ещё над тем проездом-тоннелем висела триумфальная арка из переплетённой травы…
В начале девяностых, на Всемирном Русском соборе, на запоздалом торжестве «русской партии», – теперь говорите, мол, что угодно, однако, ваши не пляшут, – в бывшем обкоме КПСС, в зале на верхнем этаже, на последнем ряду, мы с Николаем сидели рядом, смеялись вовсе не по повестке дня, даже не про выгороду и перёгороду.
С нами рядом сидел вполне серьёзный Грибанов, бывший секретарь обкома по идеологии, председатель облисполкома. На глазах обрушилось дело его жизни... Грибанов, выходец из бабаевской деревни, участник Великой Отечественной войны, был первым секретарём Грязовецкого райкома КПСС, затем исполнял такую же обязанность в Вологодском районе, его деятельность была отмечена золотой звездой Героя Социалистического Труда...
Но нет! Уровень жизни, организация труда накануне "перестройки" вызывали изжогу у «простого народа», у поколения предателей, ельциноидов; те из них, кто ещё коптит небо, кто ещё тянет «время дожития», не шевеля крыльями, летит как ворона в невидимых восходящих потоках воздуха, те начинают соображать, что лопухнулись... В блокнотике я нарисовал шаржик: Грибанов в профиль, коротконосый, глаза прищурены, взгляд острый, показал Виктору Алексеевичу, он с охотой, с радостью подписал: «С благодарностью за внимание и с пожеланиями успехов. В. Грибанов». Партия ушла, а его, справедливого, деятельного бюрократа, смотри-ка, помнят люди творческие, честно говоря, изменчивые до полного безобразия! (Рисунок тот программа дзен игнорирует: не подходит по ширине пикселей).
Виктор Алексеевич Грибанов. Фото: интернет.
И Колку Дружининского за компанию я изобразил, но тот рисуночек – тоже с автографом персонажа – мне казался неудачным, с годами запропастился…
Вот как живописал Николая старейший вологодский прозаик Сергей Петрович Багров:
«Писатели-вологжане помнят Колю как человека артельного, быстрого на подъём, готового собраться в путь-дорогу без подготовки, чтоб переехать из Вологды в Череповец, Грязовец, Тотьму – куда угодно, где он сегодня нужен, и где его ждут. А ждали его и школьники, и студенты, и служащие контор, и рабочие леспромхозов, и жители деревень. И все они воспринимали его выступления не столько умом, сколько сердцем. Держался Коля перед народом просто и скромно, застенчивая улыбка обнимала его лицо. И брал не силой голоса своего, а щемящей душевностью, смыслом, скрывающимся в стихах, верой в жизнь, которая побеждает. Слушали его по-домашнему, словно и не поэт возвышался на сцене, а кто-то свой в доску, привычный, кого можно даже взять и похлопать дружески по плечу.
Иногда выступал он с гармошкой или баяном. Пел песни на собственные стихи. Пел и народные. И на стихи Есенина, Кванина, Чухина и Рубцова. Но, пожалуй, самое сильное впечатление оставлял о себе поэт, когда поэтический вечер переходил из зала на вольный воздух. Здесь, в кругу молодёжи, на берегу ли реки, на деревенской ли улице, на лесной ли поляне, он был воистину первым весельчаком, душой острословов и вольнолюбцев.
Однажды, навещая Тотьму, от племянника своего Игоря Баранова я услышал:
– У нас тут Коля Дружининский был. С баяном. Нас было много. Мы все его полюбили. Такая распахнутость! Такая русская неудержность! Наверно, таких людей нам больше уже и не встретить...»
Подробнее: https://ruskline.ru/analitika/2019/04/25/zhil_kogdato_paren_na_rusi/
Когда Николай заведовал Бюро пропаганды литературы, мы с ним на рейсовом автобусе ездили в Сосновку, близ Вологды, в санаторий.
С нами был человек-оркестр Пётр Григорьевич Солдатов, родом красноярский, деревенский, лауреат Всемирного фестиваля молодёжи и студентов (Москва, 1957 год), киноартист, кинооператор, режиссёр, гитарист, певец, автор песен на свои стихи, одним словом бард, как теперь говорится. Солдатов пел, я продавал свои картинки, ничего не продал, нажиться на доходягах отдыхающих не выгорело, а у Бюро пропаганды дела шли бойчее. Мы расположились в фойе, слышно было не хуже чем в зале; в перерыве разгорячённый Солдатов прибежал сменить промокшую от пота рубаху, Дружининский показал ему комок денег, собранных со зрителей за билеты, и бард запел ещё проникновеннее. Стихи, как водится, публицистика, рифмованная злоба дня, лучше всего доходящая до воспалённых умов слушателей: каждый день жди беды...
Солдатовы уехали в Москву, Вологда на десять лет была промежуточной остановкой на пути из Караганды, теперь мне их так не хватает!.. Пётр Григорьевич выступал на Арбате, пел в православном хоре, написал несколько книг стихов и прозы... Одно стихотворение Солдатова, - он подавал свой опус как минорную песню, - я протолкнул в антологию стихов о Вологде, упомянул те дни в повести "Невиданному другу" (она входит в сборник "Добавленное время", Вологда, "Родники", 2023).
Пётр Григорьевич Солдатов. Из архива Наталии Валентиновны Солдатовой.
Наталия Валентиновна Солдатова работала в "Профсоюзной газете", я там числился сотрудником внештатным, хотя и звали - все вокруг друзья-приятели - в штат, свободу терять не хотелось. И там все помещения были завешаны моими картинками.
Вологда, 1990-е годы. "Профсоюзная газета". Эдуард Георгиевич Леонидов, Лидия Руфовна Якушева, Ирина Алексеевна Лукина, Наталия Валентиновна Солдатова, Сергей Борисович Черепанов. Картинки над головами - мои...
Солдатова пришла с улицы: "Не выходи пока! Там Дружининский ходит! Денег ищет..." Я сразу спустился вниз, точно: Колка шагает туда-сюда, грустный. С ним, с юристом-правоведом, теперь заведующим Бюро пропаганды литературы, был грязовецкий одноклассник Валерий Фёдорович Сироткин, врач-стоматолог из милицейской поликлиники. Я вывернул нагрудный карман ветровки, накануне положил туда вырученную за картинки - немыслимую бражникам - сумму, подал Николаю, Дружининский и Сироткин на радостях спешно удалились, говорят, гуляли всю неделю...
(Для тех, кто не сумеет одолеть столь длинный текст, копирую комментарий Солдатовой, расположенный внизу, она хорошо знала Дружининского, и он бывал у них с Петром Григорьевичем в гостях.
"Спасибо огромное. Читала и вспоминала и Петра, как ты хорошо о нём написал, слава тебе за это, и за Колю. Коля ведь у нас бывал. И всегда хорошо. А однажды день перепутал. И пришёл не тогда, когда все собрались, а на следующий день, когда и Петра не было, и у меня было вот совсем пусто! Я ему - чай с вареньем... Эх! До сих пор чувствую себя виноватой. Он ведь хорошо знал моего родственника поэта Володю Рахматова, в Костроме жил. И они вместе в Костроме выступали. У Коли в Костроме на Советской улице родственница жила, тётя вроде. Это дом МВД, угол Советской и Энгельса, где фильм "Ревизор" снимали. Так что он там часто бывал".
Я ответил: "Специально и фотографию нашел, ретушировал, раз уж вспомнилось про Петра Григорьевича. Программа дзен очень капризная, не всякую картинку принимает...
Вспоминаю вас обоих часто. Люди особенные, приятные в общении, на вологодцев непохожие. И Колка родился на границе с Ярославской областью, там люди не такие низкогляды и оботуры, выжиги и себе на уме, как северяне...")
Вскоре Солдатова, беззаветная по сию пору "демократка", перешла в другое издание, располагавшееся через дорогу, во дворе здания Первой аптеки, рядом с Пенсионным фондом, оно обслуживало интересы первого (Подгорнова) губернатора.
И там, в самой большой комнате, где сидели все сотрудники, исключая их предводителя, по примеру западных ньюс-рум, я навешал своих картинок, особенно их привечала жена начальника учреждения, Светлана Николаевна Жукова...
Времена были стрёмные, день продержался на работе - молодец...
Смирнов, заведующий отделом культуры "Красного Севера". "Надену-ка, - сказал Эмиль Михайлович, - кепку, чтобы скрыть лысину. Кепка новая, хорошая..." Фото: Александр Алексичев.
Эмиль Смирнов, мой многолетний приятель, до того заведовавший отделом культуры в областной газете "Красный Север", где с начала девяностых произошла "смена вех": белое считать чёрным, красного не упоминать, перешёл сначала в "Профсоюзную газету", затем, по примеру Солдатовой, нырнул в губернаторский листок, обоим оставалось дорабатывать до пенсии менее года.
Я пришёл полюбоваться на свои картинки, Смирнов под ними сидел за своим столом у окна, под столом же, напрягая плохое зрение, изловчился почитывать книгу философа-возвращенца Александра Зиновьева, который в своё время сформулировал несчастный итог вредительской деятельности "шестидесятников", "демократов", "ельциноидов", проще говоря: врагов народа. "Целились в коммунизм, а попали в Россию". Я намеревался выхватить у Эмиля редкую книгу, не подумал, что прочие обитатели обширной ньюс-рум во главе с женой начальника увидели бы, что за крамолу их сотрудник читает под столом. Эмиль Михайлович недавно перенёс инсульт, теперь побелел, едва не потерял сознание, зашипел: "Убирайся отсюда и не ходи больше!" Конечно, вечером у него дома мы играли в шашки. Эмиль начал проигрывать, опять завопил: "Ты в шахматной школе тренером работаешь, а у меня - инсульт!" Вбежала Зинаида Александровна: "Не смей моего кормильца расстраивать"...
...Повторяюсь, времена стояли стрёмные.
Губернатор - гром среди ясного неба - оказался в тюрьме!
Шла предвыборная кампания 1996 года, Ельцину с его двумя процентами рейтинга дозарезу нужен был сильный рекламный ход: какого-то солидного коррупционера сбросить вниз из корзины воздушного шара, и Ельцин по телевизору прокурорским тоном объявил, что вологодский губернатор Подгорнов арестован. Перед тем Подгорнов, мечтая создать "Вологодскую республику", отказался от должности министра сельского хозяйства в российском правительстве, а то жил бы близ Кремля и не тужил... Наслушался по деревням бухтин сивых стариков: "мы не русские, мы вологодские, шестнадцатая республика"...
Пока Подгорнов был в силе, вместо листка организована была солидная газета во главе с тем же Жуковым, кадром испытанным, в неё перешли некоторые журналисты официальной газеты "Красный Север", терявшей свои позиции.
Зато в "Красный Север" пришёл Дружининский, и меня Коля туда же заманивал. Пока я раздумывал, Коля из "Красного Севера" ушёл: не хотелось ему стать хитрецом-перевёртышем...
И там, в кабинете редактора новой газеты, я навешал своих картинок...
Мы со Светланой Николаевной Жуковой почти всё время сидели у открытой редакторской двери, шушукались насчёт новых картинок, публика недоумевала на мой счёт: не занимает никакой должности и шушукается с женой редактора у него на глазах; особое недоумение я видел во взгляде Андрея Сальникова, бывшего "красносеверца", где такого вольнодумства не бывало никогда; теперь Андрей Константинович служит в самом спокойном издании, которое выходит раз-два в год, могло бы и почаще, в журнале "Вологодский ЛАД"
Недолго музыка играла! Вместо Подгорнова губернатором стал Позгалёв, осиное гнездо немедленно прихлопнул, все "красносеверцы", оставившие родное гнездо в поисках лучшей доли в газетке Жукова и его жены, остались тогда на бобах...
1990-е годы. Губернатор Вологодской области Вячеслав Евгеньевич Позгалёв, первый заместитель губернатора Иван Анатольевич Поздняков. Концерт в зале музыкального училища в ходе фестиваля памяти композитора Валерия Александровича Гаврилина. Видеокадр: Александр Алексичев.
Однажды я - человек вольный - на третьем этаже открываю редакционную дверь, навстречу рвётся - на нём нет лица - сам редактор, бывший корреспондент ТАСС в Средней Азии, Виталий Владимирович Жуков: "Сию минуту выноси в коридор свои малюнки! У нас описывают имущество, через час всё будет арестовано. Газета ликвидирована..."
Вместе с картинками я забрал на память картонную табличку: "Не входить! Идёт читка!"
Другое осиное гнездо, рупор череповецких олигархов, популярнейшая в тёмном народе жёлтая газетка "Русский Север", приведшая к власти губернатора Позгалёва, написала : "Жукову больше некуда сдавать свои анализы!"
Жуковы от греха подальше уехали на Юг...
Недалеко от санатория в Сосновке была дача Солдатовых, там хозяин занимался пчеловодством. Через забор и - готово, на дачу часто наведывался их приятель прозаик Сергей Трофимович Алексеев, родом тоже сибиряк, томский.
В Томске живёт мой - и Алексеева - приятель, сокольчанин Юра Молодцов (псевдоним Рассоха, по имени зареченской слободки, где стоял дом его родителей). Юра в конце 1960 годов работал в грязовецкой районной газете, он и познакомил меня с Дружининским, тамошним фотокорреспондентом. Аппарата в руках Коли я не видал ни разу, просто была свободная, самая маленькая, восемьдесят рублей, ставочка...
Приехал Молодцов-отпускник из Сибири в Вологду, мы с ним пошли разыскивать Алексеева, тот жил на престижной улице Октябрьской, в доме цвета грозовой тучи, в котором гуртовались высшие городские чиновники, принявшие сибиряка в качестве известного русского писателя, автора знаменитых романов. Мы с Молодцовым ломились всеми силами в подъезд, наконец, вышла одна из алексеевских соседок: "А! Это который на перекрашенной "Волге" ездит! Так он теперь в своём доме на Пушкинской живёт!"
Юрий Алексеевич Молодцов в кругу своей семьи. Фото из его архива. Картинки на стенах - не мои... Томск. 1990-е годы.
Со временем перекрашивалось и отношение вологодского творческого космоса к Алексееву: хоть сто лет живи тут, ан, не наш, мало ли что свой деревянный теремок построил в начале Пушкинской улицы...
Сергей шёл с Александром Алексеевичем Грязевым, тогдашним предводителем писателей, искали по магазинам мох для конопатки теремка, я только что видел диковинный товар в строительном магазине, назвал приятелям адрес...
На Соборную горку, где летом я продавал свои картинки на крыльце храма Александра Невского, пока что арендуемого лыжной базой, Грязев и Алексеев явились в компании генерала Стерлигова; я налетел на бывшего кремлёвского чиновника с таким жаром, какого не было в речах и самого генерала, который в начале 1990 годов изрёк, что будь у него под началом всего лишь сотня самоотверженных бойцов, он вывел бы чиновников из Кремля за ворота и приставил бы их к стенке... Грязев с Алексеевым терпеливо дождались окончания разговора, повели Александра Николаевича - в штатском костюме он выглядел подростком - к другим соборам. "Это Стерлигов! - генерала узнал один из прохожих. - Какие охранники-то у него здоровенные!"
Слышно по земле: теперь писатель Сергей Алексеев завёл себе виллу где-то на Урале, болеет какой-то чудной болезнью...
Прозаик, член Союза писателей России Сергей Алексеев. Фото: интернет.
Потом к моим картинкам, развешанным на кованых гвоздях, на дверях собора (лыжной базы) пришёл Представитель президента (Ельцина) Гурий Васильевич Судаков. Поводил носом, ничего не сказал, не подумал, что бродяга в брезентовой куртке, сидящий на камне рядом с церковной папертью, занятый чтением газет, и есть автор картинок. Декану педагогического института, доктору филологических наук, казалось бы, какое дело до политиканства; спустя некоторое время я сообразил, что ту пустопорожнюю инстанцию мог бы занимать активный ельцинист, такой жучара принёс бы больше хлопот желающим сковырнуть его...
Прогуливаясь мимо, пришёл народный художник России, академик живописи (эти звания он получил чуть позже) Владимир Николаевич Корбаков. Водил носом по картинкам, разгадывал, какая тут применена смешанная техника. С ним я был знаком с детских лет, теперь написал длинный очерк, на компьютере щёлкнул не ту пуговку, и - всё пропало... Напишу ещё подробнее... И здесь компьютер дикасился часа два, пока не дошёл до чистого экрана...
Вологда, 1972. Александр Алексичев, корреспондент газеты "Сокольская правда" в гостях у председателя вологодской организации Союза художников Владимира Николаевича Корбакова накануне его пятидесятилетия.
Корбаков родился в деревне Казариново на границе Сокольского и Усть-Кубенского районов. Мы с Бакрюковым приехали для предпраздничного интервью.
Мне двадцать два года. Фото: Александр Бакрюков, корреспондент газеты "Сокольская правда".
Корбаков ушёл с Соборной горки по своим делам, но тут же явилась толпа странноватых женщин, возглавляемая бывшей сотрудницей - издание сгинуло - молодёжной газеты "Вологодский комсомолец" Ниной Веселовой.
Нина мельком глянула на картинки, на ходу изловчилась поцеловать меня в губы. Теперь воспоминания её вылились в толстую книгу, а книга заняла первое место на конкурсе всевозможных изданий, ежегодно проводимом областной библиотекой. Веселова в начале 1990-х возглавляла движение женщин-сочинительниц, независимое (так не бывает в природе) ни от каких союзов.
За ними плёлся усталый Дружининский, его обязанностью было присматривать за всякими сочинителями. Коля обнял меня, милицейским манером - нет ли оружия - похлопал по всем карманам. Его интересовало, много ли денег я успел сорвать с прохожих. Пока нисколько: с представителя президента да с академика много не сорвёшь!
Все пошли в трёхэтажный старинный особнячок рядом с Соборной горкой, в "Музей забытых вещей", столпились в прихожей.
"Во! - Дружининский с размаху ткнул пальцем в широкую спину перед нами, задержал движение пальца, а то в ответ мог бы получить леща крепкого. - Нинки Веселовой дочь, Ася. Дочь Астафьева. Слыхал такого?"
Астафьева я видал в ресторане "Север" на пятидесятилетии Корбакова; Виктору Петровичу было сорок восемь лет, в подпитии манеры вылезли простонародные, грубоватые, он размахивал руками, грозя смести тарелки перед носом юбиляра, говорил больше всех. Что с него возьмёшь? Сибиряк тёмный, образование, по его словам, "шесть групп"! Потом оказалось, сибиряк накопил ума приспособительного, замахивался на Нобелевскую премию, - обманули шведы треклятые, а что написано пером - ужас ужасный...
"Не засматривайся на широкую спину, глянь и с обратной стороны! - сказал Колка, слегка акцентированный на таких проблемах. - А картинки твои, наверно, уже с кованых гвоздей сняли..." "Но, не балуй! - сказал я. - Вологодцы люди честные: не тобой повешено - не тронь, только посмотри..."
Однако, я поспешил обратно, на Соборную горку. Картинки на воротах храма Александра Невского (лыжной базы) висели на своих местах, как пришитые... Вскоре приехал красный "Икарус" с иностранцами, и тут - шведы! Жаль, Коли не было рядом, а вот они, рубли и доллары. С деньгами я заторопился на улицу Калинина, в магазин "Электротовары", выкупать по талону - "перестройка" - холодильник "Саратов"... Купил, денег оставалось ещё много...
Перед семинаром молодых литераторов – я убежал со смены посмотреть, позабавиться – в фойе Дома политпросвещения стояли невысокий Дружининский и Оботуров, оглобля, дяденька достань воробушка, литературный критик, фигура в те годы влиятельная, начальник всех профессиональных сочинителей.
«Санко, дай закурить Василию Санычу!» – некурящий Коля подскочил ко мне запросто, и я, чувствуя важность момента, протянул Оботурову пачку сигарет, не каких-нибудь, а модных, «Лорд», держал в кармане пачку и похуже, добавил в насмешку, что рослый собеседник – с его лошадиной физиономией – весьма на лорда и похож. «Никогда вологодские ребята в лорды не выходили!» – назидательно отрезал критик, всю жизнь колебавшийся вместе с линией партии, Оботуров ухмыльнулся и выпустил дымное облачко буквой «О»…
В конце дня должна была состояться встреча главных писательских имён и читателей, а Дружининский забыл – трудная у него была работёнка – читателей пригласить; обычно договаривались с педагогическим институтом, и нижний зальчик на сто мест бывал полон.
Величественный «лорд» Оботуров увидел меня: «Ага! Скажи своему другу, что мы дожидаться читателей не станем, раз он не позаботился... Если придут, пусть он сам занимает их чем сумеет!» За Оботуровым проследовала и Ольга Александровна Фокина…
Я огорошил Николая оботуровским афронтом, но Дружининский вывернулся, предоставил слово самим участникам семинара, тоже вполне языкастым, умеющим подать себя публике.
Юрий Богословский встал за кафедру, начал: «Вот сижу я пятнадцатый год…»
Я начал соображать, на семинарах ли оратор просидел столь долго, в тюрьме ли по облыжному слову коротал дни, оглянулся полюбопытствовать, как ведёт себя аудитория: одна из читательниц от страха перед Богословским, "сидевшим" пятнадцать лет, нырнула под стол…
Мой приятель, которого я навставлял во все повести в качестве образцового космополита, забыл предписанную ему роль, забежал по соседству выпить чашечку кофе, воскликнул о быстро летящем времени: «Вот уж именами друзей улицы называют!»
Я опешил: о ком речь?
«Что, Колю, друга своего, забыл?»
Так вышло, что я не видел Колю в последнем его пристанище, в продолговатом разукрашенном деревянном ящике, и для меня Дружининский представляется живым, сидящим, как бывало, на месте любителя кофе…
Правда, в последний раз Коля заходил – полгорода охлестал со своей улицы Гоголя – с надеждой раздобыть «остатчик». Надежда сбылась! Я перелил водки из нормальной бутылки в маленькую столько, сколько вошло, в большой бутылке и получился «остатчик». Коля, чтобы не разгуляться снова, забрал маленькую посудинку, наскоро попрощался, поспешил выручать Николая Александрова, мужа Нинель Старичковой, бывшей беззаветной подруги Николая Рубцова.
Стояли в прихожей, гость держался за ручку двери. Прощался Николай, оказалось, навсегда, несколько недель мы не виделись, я был не в разъездах, не в полётах над вологодской землёй, просто в начале девяностых времена наступили тёмные, нечего и вспомнить, кроме ухода Дружининского…
Да, именами друзей называть стали улицы! Теперь одна из улиц Грязовца носит имя Николая Дружининского. Не Соколовская, на которой стоит родительский дом. На Соколовской расположена контора фирмы «Северное молоко» и завода сухого молока, одно время, после окончания Харьковского юридического института, Николай служил здесь юрисконсультом. Менять адрес известной фирмы – дело накладное, хлопотное…
***
Книжка воспоминаний о Николае Дружининском, изданная грязовецкими библиотекарями, нуждается в редакторской доработке по части подбора иллюстраций – черно-белые вышли слишком темны – и по части вёрстки, после доработки её можно издать тиражом более крупным, но эта забота – непосильная для бюджетной организации...