Виктор Георгиевич Штро
- Директор филиала «Арктический научно-исследовательский стационар» Института экологии растений и животных Уральского отделения РАН
- Кандидат биологических наук
- Заслуженный деятель науки ЯНАО
- Почётный гражданин города Лабытнанги
- Виктор Георгиевич, фамилия Штро переводится с немецкого как...
- ... «солома». И в моём случае оправдывает своё значение - семья отца всю жизнь выращивала пшеницу. Мои предки – как по отцу, так и по матери - пришли из Германии в Россию более 250 лет назад, в 1768 году, после издания Екатериной Великой указа о колониях, когда отовсюду на пустующие земли от Днепра до Волги стали съезжаться иноземцы: греки, итальянцы, армяне, сербы, немцы… Желающих было много: согласно указу новоприбывшим давали большие подъёмные: корову, лошадь, повозку, на 20 лет освобождали от службы в армии и налогов. Родню отца сразу направили в район Саратова, на волжские земли, где через 150 лет обосновалась целая республика, в которой перед Великой Отечественной войной жили уже около миллиона человек. А мамины предки прибыли в Россию примерно в то же время, но ехали через Санкт-Петербург, под которым семей сто и «застряли». И в 18 километрах от города обосновались в двух деревнях: Новосаратовке и Овцино. Помимо немцев там жили ещё русские и финны, очень дружно соседствовали, не мешали ни разные языки, ни традиции. Выращивали картошку, у потомков моего троюродного деда до сих пор хранится грамота о том, что он приехал в Россию знакомить местное население со способами выращивания картофеля. Семья бабушки, в которой было 10 братьев и сестёр, собирали за сезон до 7 тысяч мешков картошки, продавали её в царские казармы, и это был их основной заработок.
А папина семья жила в посёлке Красный Кут: чуть меньше 40 домов, в 6 из которых жили наши родственники, и, как я уже говорил, все выращивали пшеницу. У деда была мельница, несколько лошадей, и в урожайные годы жили они очень неплохо.
- А как-то старались сохранить свои культурные традиции, родной язык?
- Первое время безусловно. Например, сначала новорождённых детей называли исконно немецкими именами: Теодор, Готлиб, Иоганн. Но постепенно те стали Фёдорами, Богданами и Иванами. Бабушка у меня по материнской линии, правда, всю жизнь Шарлоттой была, но все остальные родственники – Мария, Екатерина, Иван, Яков, Фёдор и тому подобное. Однако дома всегда говорили по-немецки, особенно когда нужно было что-то скрыть от детей. Наивные. Мы-то почти всё понимали (смеётся). Мама вообще до 5 класса училась в национальной, немецкой школе, русский у них преподавали как иностранный. А в 1936 году эти школы запретили, пришлось идти в обычную. И какое-то время ей было очень тяжело. Хорошо, маме повезло со школьной подругой и преподавателем русского языка и литературы, которые очень помогли ей в освоении языка, за что она была благодарна им всю жизнь, всегда их помнила и много о них рассказывала.
Отец в юности тоже плохо говорил по-русски, что, однако ж, не помешало ему стать вторым человеком в истории деревни, закончившим 7 классов школы, а затем ещё и выучиться в городе Энгельсе на бухгалтера. Отцу было почти тридцать, когда началась война. Сперва его призвали на фронт, но после выхода знаменитого сталинского указа «по национальному признаку» переквалифицировали в рабочие, и он валил лес в Воронежском заповеднике.
- Знаю, что Ваши мама и бабушка пережили Ленинградскую блокаду. Они рассказывали о том времени?
- Да, мама родилась и выросла в городе, в июне 41-го закончила школу и собиралась поступать в медицинский институт. Когда началась война, в эвакуацию они не уехали и пережили с бабушкой самую страшную блокадную зиму. А выжили в осаждённом Ленинграде только благодаря тому, что мама периодически ходила пешком за 18 км от города в деревню Овцино, к родственникам, и на санках привозила от них немного капусты и картошки. Так и продержались.
Мама и бабушка вспоминали о блокаде страшные вещи. О том, что первыми погибали те, кто падал духом и переставал вставать по утрам, следить за собой, двигаться, как-то бороться за жизнь. А ещё раньше уходили физические крепкие люди, привыкшие много работать и много есть. Ведь работали так же много, а восполнять энергозатраты было нечем, вот организм и не выдерживал…
Бабушку с мамой вывезли по Ладоге в июне 1942 года, на одной из трёх барж, которые тянул за собой катер. В какой-то момент налетели немецкие самолёты, и бомба попала в первую баржу с детьми, женщинами, больными... Моим повезло, они спаслись. Хотя бабушку привезли в Салехард уже в очень плохом состоянии, думали, не выкарабкается. Но она поднялась благодаря крепкому бульону из голов и хвостов ерша и прожила ещё много лет. Как она говорила: «Я царя пережила, революцию, Гражданскую, Первую мировую, блокаду, Великую отечественную, и социализм переживу!». И не обманула, её не стало уже в конце 80-х годов.
-Как Крайний Север принял эвакуированных?
-Почти как в сценарии для фильма. Среди местных жителей, которые встречали прибывающих на пристани, бабушка неожиданно для себя узнала свою дальнюю родственницу, чья семья была репрессирована и выслана из родной деревни ещё в 30-х годах. У неё на первое время и поселились. В доме, состоящем из комнаты и кухни, жили вдесятером. А так как приехали практически без вещей, и одежды, пригодной к условиям севера, не было, то наловчились мастерить из дерюги, в которую раньше паковали различные расходные материалы, фуфайки, набивая их внутри оленьей шерстью. Мама выучилась на плотника - строила дома-срубы и очень гордилась тем, что может топором вырубить «ласточкин хвост». Вот такая вот женская работа... А через два года её как грамотную перевели в контору на «лёгкую» работу – приёмщицей. У меня до сих пор хранятся несколько сделанных из этикеток от консервных банок Салехардского рыбозавода тетрадок с мамиными записями.
-Салехард стал местом встречи Ваших родителей?
-Да. Познакомились они ещё во время в войны. Отец работал ревизором, ездил по рыбзаводам и приводил в порядок учётную документацию. В 1944 году родилась моя старшая сестра, а в 46-м отца направили бухгалтером на Пуйковский рыбзавод. История посёлка Пуйко, где я и родился в 1948 году, началась в 30-х годах прошлого столетия, когда туда привозили раскулаченные семьи и оставляли их на пустом берегу. И люди выживали как могли. А надо сказать, что Пуйко очень удобное место для рыбной ловли, потому что там сходятся несколько проток, но не самое пригодное для проживания, потому что в период большой воды берег затапливало так, что передвигаться по посёлку можно было только по специально построенным деревянным тротуарам на высоких сваях. А на работу и в школу сельчане добирались на лодках. И в домах в половодье стояла вода. Хозяева, державшие коров, за зиму нагребали рядом с хлевом высокую кучу навоза, на самой верхушке которой кормилица потом и переживала паводок.
Кстати, у нас тоже была корова, которую папа вместе с бабушкой вели в Пуйко из Салехарда. Почти 200 километров. А в апреле ещё морозы до 30 градусов. Дошли они до Аксарки - и всё, у коровы от холода отказали ноги. Положили её в дровни, кое-как довезли. Корова оклемалась, но начались проблемы с ногами, и как только она принесла и выкормила телёнка, пришлось с ней распрощаться...
-Долго жили в Пуйко?
-Пять лет, потом примерно столько же в Салемале, куда отца перевели бухгалтером на моторно-рыболовную станцию. В 1959 году её ликвидировали, и родителей пригласили на работу в Лабытнангскую лесобазу. Довольно быстро нам дали новое жильё. Здесь я пошёл в пятый класс, в первую школу по улице Центральной.
Учился хорошо, особенно легко математика давалась. Правда, не сразу, спасибо учительнице Антонине Семёновне Лойко, которое что-то такое во мне разглядела и плотно занялась моим образованием. В результате я стал одним из лучших в классе учеников по математике. Читал запоем. Очень много фантастики прочёл: Беляев, Ефремов, зарубежные авторы. У нас была очень большая библиотека. Мама, когда ещё училась в Питере, ходила на различные кружки, обожала Эрмитаж, собирала книги по истории искусства. Мне, правда, её способности не передались, я курицу и корову рисую одинаково (смеётся).
Ещё физика очень нравилась, ходил в химический кружок, фотографией увлекался, боксом, занимался спортивной гимнастикой.
- По собственной инициативе или родители настаивали?
- Абсолютно сам. Я родителей практически не видел, они уходили на работу рано утром и приходили поздно вечером. Дома всегда было много работы: воды натаскать, прибрать, полы помыть, приготовить... Делили обязанности по хозяйству с сестрой и младшим братом.
И поведением своим я хлопот родителям практически не доставлял. Может, потому что у меня окружение всегда было очень достойное. Дружный, сильный класс, все ребята хорошо учились, занимались спортом. А ещё в классе были, наверное, представители почти всех народов Советского Союза и не только. Мы были очень разными. Но при таком интернационале у нас никогда не было драк, выяснений отношений или каких-то недопониманий на национальной почве. Жили все одинаково, в равных условиях. Лабытнанги тогда был настоящей деревней в самых лучших её традициях – с нелёгким бытом, но искренним, честным и очень тёплым отношением друг к другу.
- К моменту окончания школы у Вас уже было представление о будущей профессии?
- Да нет, никакого чёткого понимания не было, сам не знал, чем хочу заниматься. Сперва мы компанией одноклассников решили поступать в Ленинградский судостроительный. Но как раз в тот год впервые в Салехард приехала выездная приёмная комиссия, которая набирала студентов в Тюменские вузы. И я поменял планы, поступил в педагогический, на факультет иностранных языков. Закончил хорошо, правда, тройка была по научному коммунизму. Прошёл практику учителем немецкого и французского в Свердловске. А работать меня направили в школу посёлка Мужи.
-Даже предположить не могу, как преподаватель иностранных языков мог переквалифицироваться в сотрудника научного стационара...
-Довольно таки естественным путём (смеётся). Отработал я в мужевской школе год. На время каникул приехал домой, в Лабытнанги, и согласился на предложение временно поработать в научном стационаре. Им как раз нужен был парень, умеющий обращаться с лодочным мотором, разжигать костёр, ставить палатку и тому подобное. А я ведь с ранней юности дни напролёт проводил в тундре, буквально жил на Оби, рыбачил с лодки.
И вот директор стационара Вячеслав Фёдорович Сосин отправил меня в мою первую в жизни экспедицию на Сангомпан, примерно в ста километрах от Лабытнанги. И мне такая работа безумно понравилась. Свежий воздух, рыбалка, тундра – всё, как я люблю. И в школу я больше не вернулся. Однако в стационар принят я был временно, поэтому по окончанию сезона устроился на работу в пожарную часть. Но в мае 1972 года Сосин взялся за меня всерьёз. Сам за меня всё придумал, продумал и решил. Выдал мне тему «Песец Ямала» и отправил собирать материал. Организовывал мои путешествия на Ан-2 по факториям, охотничьим участкам, где я собирал тушки песца, записывал различные данные. И за 20 лет работы я собрал информацию для защиты кандидатской степени. Так что, если бы не Вячеслав Фёдорович, не было бы на свете кандидата биологических наук Виктора Штро...
- Получается, профессиональную стезю за Вас выбрал другой человек?
- Абсолютно верно. Причём совершенно случайно.
- А когда стало понятно, что это и в самом деле Ваш путь?
- Не скажу, что сразу. Первые несколько лет я ещё не совсем понимал, зачем мне всё это надо. Нужно сделать – делаю, но в душе ничего не откликалось. А вот уже когда, с 1978 года, начал работать в поле – проверять норы, наблюдать за щенками – вот тогда появились и интерес, и желание работать. Хотя вести наблюдение за животным – это самое сложное в нашей работе. Потому что от тебя мало что зависит, огромную роль здесь играет везение. Слишком много факторов должно совпасть. Мне в своё время повезло.
За прошедшие полвека я намертво прирос к стационару. А он и вовсе врос в меня корнями. Невозможно рассказать, сколько всего мы пережили вместе. С благодарностью вспоминаю счастливый для науки период с начала 70-х до середины 80-х годов. В нашем распоряжении находились катера, лодки, вездеходы, машины. У нас были все возможности для активной и продуктивной профессиональности деятельности. Работа кипела, жизнь била ключом... Потом самое тяжёлое время – начало девяностых. Даже не представляю, как Валерий Михайлович Шишмарёв, тогдашний директор, выкручивался... В городе люди по 2-3 месяца не получали зарплату, а он как-то умудрялся сделать так, что у нас задержка была не больше месяца. Потому что понимал, что с нашей зарплатой даже месяц – это уже слишком много. Тогда из институтов ушла вся молодёжь, при таких условиях жизни ребята просто не видели для себя никаких перспектив. Остались только те, кому уже было за сорок, потому что успели к тому времени наработать материал, в котором лучше них самих никто не разбирался.
-А сегодня молодёжь идёт в науку?
-Наука – не та область, где можно быстро стать богатым и знаменитым. А потому для большинства нынешних молодых людей безынтересна. Вот мы создали лабораторию, необходимы молодые специалисты. Мой коллега Александр Соколов регулярно ездит по институтам, выступает перед студентами. Заинтересует 2-3 человека, ребята приезжают, сезон отработают, а через год в лучшем случае возвращается один из них.
Беда в том, что последние 10 лет государственное финансирование науки ежегодно сокращалось на 10%. И сегодня на эти цели выделяется ровно вдвое меньше, чем, к примеру, в 2013 году. Нет возможности оплатить топливо, цены на которое взлетели до небес, - не будет экспедиций, не будет исследований, не будет результата. А значит, нет перспектив. Сегодня в профессии остаются только по-настоящему влюблённые в неё и бескорыстно ей преданные. Для тех, у кого хватает мозгов и сил зарабатывать на жизнь чем-то ещё, наука вообще стала больше как хобби, просто любимым занятием.
Но при всём при этом я оптимист. Помните, как на кольце у Соломона: «Всё проходит. И это пройдёт». Многое пережили и ещё переживём. Верю, что впереди будет лучше. История ведь циклична.
-А как Вы отдыхаете?
-Лучший отдых – нахождение в лесу, в тундре. К сожалению, последние три года уже не езжу в экспедиции. Треклятый ковид внёс свою лепту – за два года трижды тяжело переболел, были осложнения, и врачи не рекомендуют уезжать далеко от цивилизации. Так что теперь выбираюсь относительно недалеко от дома, собираю ягоды, дышу северным воздухом, любуюсь пейзажем.
-Вы упоминали о своей любви к рыбной ловле. А как относитесь к охоте?
-Способность метко стрелять передалась мне, наверное, от мамы, она в школе даже была Ворошиловским стрелком. И я научился ещё в детстве, в Салемале, где рыбаки давали мне пострелять из мелкашки. Но убивать кого бы то ни было мне никогда не нравилось. И собственного ружья у меня не было, пока я не начал работать в тундре. Из дома запасов на весь срок не наберёшь, а питаться-то надо чем-то. Только поэтому я начал иногда стрелять. До тех пор, пока не познакомился с Владимиром Дмитриевичем Богдановым, сейчас доктором наук, членом-корреспондентом, а тогда просто лаборантом. Была у него собачка лайка - охотница, с которой охотиться - одно удовольствие. И меня Богданов к такой охоте приобщил. Позднее я взял у него щенка, с которым на охоте мог добыть любого зверя: от белки или соболя до лося или медведя. Так что я был активным охотником лет двадцать.
-А дичь умеете готовить?
-Да, умею и люблю. Могу, например, в походных условиях приготовить рябчика-табака. Помню, однажды мы с Володей Богдановым и ихтиологами из Канады шли экспедицией до Берёзово. И вот эти двое канадцев - городские жители, не рыбаки и не охотники – до той поры даже не подозревали, что еду можно приготовить самостоятельно из только что добытой рыбины, зверя или дичи. Их это просто поражало. Нас невероятно забавляло, как старший, которому было 42 года, каждый раз ждал, пока приготовленное нами блюдо поест его более молодой коллега, какое-то время наблюдал за его самочувствием и только потом приступал к трапезе сам.
- Что интересно, Вы никогда не были за границей, хотя приглашения получали неоднократно. Это какая-то принципиальная позиция?
- Да нет, мне просто это неинтересно. В молодости я поездил по Союзу, побывал практически во всех столицах советских республик: Таллин, Кишинёв, Тбилиси, Киев, Ереван, Баку, Фрунзе, Душанбе... И практически везде картина была одинаковая: высокие дома, кирпич, камень, асфальт. Неинтересно.
Одни ездят, чтобы сменить обстановку, - а мне не хочется её менять. Другие, чтобы полюбоваться красотами, – а я не знаю мест прекраснее гор Полярного Урала. В окрестностях реки Харбей просто невероятные виды. Перейдите по мосту через Собь – ведь дух захватывает от этих пейзажей!
- Может, всё дело в том, что Вы просто умеете быть один?
- Меня абсолютно не тяготит одиночество. Я не знаю, что такое «скучно». Если я дома один, моя лучшая компания - спортивный канал или книга. А ещё музыка. Очень люблю джаз. Вернее, одно из его направлений. Давным-давно, в студенческое время, в руки мне случайно попала пластинка духовных песен афроамериканцев - спиричуэлс. Какие там были голоса... Меня тогда просто поразил этот стиль. И любовь к такой музыке осталась со мной навсегда.
- Сами не поёте?
- Нет, отпел своё ещё когда в Тюмени учился, курсе на третьем. Однажды на улице всю ночь песни компанией орали так, что я начисто сорвал голос, месяц только сипеть мог. Голос потом вернулся, но не весь, зато пришла сипотца. А вот у мамы был абсолютный слух, она замечательно пела, выступала в ДК «30 лет Победы». Голос был такой силы, что она могла свободно петь без микрофона.
– Виктор Георгиевич, Вы себя представляете на заслуженном отдых? Если вдруг там окажетесь, уже думали, чем будете заниматься?
- Не думал, потому что никогда не старался распланировать жизнь. Я уже много лет живу сегодняшним, максимум завтрашним днём. Как сказал булгаковский Воланд, человек смертен, но это ещё полбеды. Плохо то, что он внезапно смертен. Дважды я был случайным свидетелем обыденного, и оттого ещё более страшного подтверждения правдивости этого высказывания. Когда на моих глазах в один миг, непредсказуемо и нелепо гибли люди. С тех пор я ничего не загадываю. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
Наверное, как говорила моя бабушка, которая когда-то меня сама окрестила, хороший ангел-хранитель за моими плечами стоит. И действительно, не раз меня спасала какая-то необъяснимая сила. На снегоходе под лёд проваливался, в страшный шторм попадал, в пурге терялся. Но пока от меня что-то зависело, я это делал, и беда отступала. Словно кто-то незримый помогал.
Хотя я атеист, у меня материалистическое восприятие окружающего. Но при этом не отрицаю, что что-то в космосе есть. Вот в существование НЛО верю твёрдо. Мы с отцом, когда я ещё старшеклассником был, своими глазами его видели. В сильную метель, в кромешной тьме, прямо перед нами возник световой столб. При этом источника этого яркого белого света ни видно, ни слышно не было. Меня словно магнитом потянуло туда, я было рванулся в центр этого столба, но отец успел меня удержать, не пустил. И столб исчез. Знаете, иногда я даже сожалею об этом. Быть может, тогда это был мой единственный шанс узнать тайну внеземной жизни, над разгадкой которой человечество бьётся уже столько десятилетий…
- Поделитесь секретом, откуда берёте силы и желание работать?
- Как говорил сэр Уинстон Черчилль: «Своим здоровьем я обязан спорту – я им никогда не занимался». А вот я занимался, и довольно серьёзно. С пятого класса, во время учёбы в институте и ещё какое-то время после неё шесть дней в неделю в моей жизни была гимнастика. В институте был хороший гимнастический кружок, соревнования проводили, я даже был чемпионом Тюменской области среди институтов в третьем мужском разряде. И приобретённая когда-то привычка много двигаться, не распускаться, держать себя в тонусе осталась на всю жизнь, стала её образом. Не дружу с алкоголем и табаком. Хотя в детстве покуривал, лет в 11-12 с друзьями специально построили штаб для этих целей. Мама однажды учуяла запах, был скандал, и я решил «завязать». Но оставалась пачка папирос, выбрасывать-то жалко, и мы решили выкурить всю сразу. На пятерых. Выползали из нашего штаба с зелёными лицами... Самое интересное, что никто из той нашей компании больше никогда в жизни не курил, как и я. Так что метод действенный, получается.
Что касается желания работать, то никакого секрета тут нет. Я просто не могу без своей работы. И счастлив тем, что всю жизнь занимаюсь любимым делом.