Серое октябрьское небо давило на плечи. Ольга сидела на лавке перед деревенским домом, поглаживая едва заметный живот, и смотрела, как ветер гоняет опавшие листья по двору. Три месяца... Всего три месяца беременности, а кажется — целая вечность.
— Ну и куда ты в такую погоду собралась?! — раздался за спиной хриплый голос Сергея. От него, как всегда в последнее время, несло перегаром.
— На Угольке прокачусь, — тихо ответила Ольга, не оборачиваясь. — Врач сказала — движение полезно.
— Тоже мне, барыня выискалась! — фыркнул муж. — Мать там в горячке лежит, денег на лекарства нет, а она — на лошадке покататься!
Ольга наконец повернулась к нему. Сергей стоял, привалившись к косяку, — помятый, небритый, с красными глазами. Где тот бравый механик из совхоза, в которого она влюбилась три года назад?..
— Серёж, я же недолго, — она попыталась улыбнуться. — Проветрюсь и сразу к маме твоей пойду. Бульон куриный сварила, покормлю...
— А-а-а, делай что хочешь! — махнул рукой Сергей и, пошатываясь, побрел в сторону кухни.
Ольга глубоко вздохнула, накинула старенькую куртку и вышла во двор. Уголёк, увидев хозяйку, радостно всхрапнул и ткнулся бархатными губами ей в ладонь.
— Ну здравствуй, красавец, — прошептала она, обнимая лошадиную морду. — Только ты меня и понимаешь...
Чёрный как смоль жеребец достался им почти даром — старик-сосед отдал за бесценок, когда уезжал к детям в город. "Не пропадать же добру, — сказал тогда. — А ты, девонька, животину любишь, я видал, как ты на него смотришь..."
Сергей, тогда ещё трезвый, только рукой махнул — бери, мол, всё равно в хозяйстве сгодится. А для Ольги Уголёк стал настоящим спасением в этой глухой деревне, куда она приехала после свадьбы из райцентра...
Сергей проводил жену мутным взглядом. В голове шумело, мысли путались. Он добрел до кухни, плюхнулся на табуретку и уставился на початую бутылку. "А что если не будет родов, то и денег на них тратить не придётся.", — эта предательская мысль впервые пришла к нему неделю назад и теперь не отпускала.
Мать после инсульта едва говорит, лекарства бешеных денег стоят. А тут ещё беременная Олька со своими витаминами и анализами... Он покосился в окно — жена как раз выводила Уголька со двора.
— Чтоб ты сдох, черт лошадиный, — пробормотал Сергей и, пошатываясь, поплелся в сарай. Там, в дальнем углу, была припрятана пачка крысиного яда. "Подсыплю совсем чуть-чуть, — думал он, разрывая пакетик трясущимися руками. — Конь забалует, она испугается... Может, и выкидыш случится..."
Он щедро посыпал ядом охапку сена и поспешил обратно в дом — допивать бутылку и глушить остатки совести.
— Что с тобой, милый? — встревоженно спросила Ольга, когда Уголёк вдруг начал тяжело дышать и спотыкаться. До дома оставалось не больше километра. — Давай передохнём...
Она спешилась и повела коня под уздцы. Тот шел нехотя, то и дело останавливаясь и мотая головой.
— Батюшки-светы! — всплеснула руками бабка Матрёна, вечная обитательница лавочки у околицы. — Никак коняшку твою укатали?
— Да нет, мы только до леса дошли... — Ольга с тревогой вглядывалась в потемневшие глаза жеребца. — Что-то нехорошо ему...
— А ну, погодь! — бабка Матрёна резво для своих лет поднялась с лавки. — Кликну-ка я Петровича, он в этих делах понимает...
Ветеринар, живший через дом, примчался быстро. Посмотрел на коня, принюхался к его дыханию и помрачнел:
— Похоже на отравление, — буркнул он. — И знаешь что, Ольга... Ты пока домой не ходи. Посиди у Матрёны, чайку попей. А я займусь твоим красавцем.
К вечеру Уголёк уже чувствовал себя лучше. Ветеринар промыл ему желудок и вколол какие-то лекарства.
— Повезло, что вовремя заметила, — сказал он на прощание. — Только вот думаю я... Не само это случилось. Кому-то твой конь помешал, касатка.
Ольга испуганно прижала руки к животу. Нет, не может быть... Это просто случайность. Может, травы какой ядовитой наелся...
А в доме мертвецки пьяный Сергей уже не помнил, что натворил утром. Впереди была долгая зима, и никто не знал, что она принесёт этой несчастной семье.
Запах лекарств пропитал дом насквозь. Нина Ивановна лежала пластом уже второй месяц, и с каждым днём становилось только хуже. Ольга металась между свекровью и мужем, который всё глубже проваливался в пьяный омут.
— Сынок, — прошептала больная, с трудом шевеля непослушным после инсульта языком. — Ты бы это... завязывал...
— Ща-а-ас! — Сергей покачнулся, удерживаясь за спинку кровати. — Все учат! Все такие правильные! А деньги где брать?! На уколы твои... на таблетки...
— Серёженька, — Ольга осторожно тронула мужа за плечо. — Пойдём, я тебе поесть разогрею...
— Не трожь меня! — он резко дёрнул плечом. — Надоели! Все надоели!
Входная дверь хлопнула так, что стёкла задрожали. Нина Ивановна тяжело вздохнула и прикрыла глаза.
— Ты не переживай, мама, — Ольга поправила одеяло. — Он образумится...
— Ой, не знаю, доченька... — старуха покачала головой. — Совсем с катушек съехал. Вечор слыхала — он в гараже мотоцикл заводил. А какой мотоцикл по такой погоде?..
Мотор ревел, заглушая все мысли в голове. Сергей гнал по раскисшей деревенской дороге, не разбирая пути. Холодный ветер бил в лицо, но не мог выветрить хмельной угар.
— Держись, Серёга! — заорал он в темноту. — Ща мы им... всем... покажем!
Старая "Ява" вильнула, колесо поймало колею, и мир перевернулся. Визг тормозов, скрежет металла, удар — и тишина.
Очнулся он от едкого дыма. Мотоцикл, впечатавшись в стену соседской бани, продолжал работать. Искры от выхлопной трубы уже подожгли старые доски.
— Ё-моё... — пробормотал Сергей, с трудом поднимаясь на ноги. — Только этого не хватало...
Огонь уже вовсю лизал стены. Языки пламени, словно голодные звери, перепрыгивали с крыши на крышу. Сухое дерево занималось мгновенно.
— Пожар! — истошный женский крик разорвал ночную тишину. — Люди добрые, горим!
— Так, касатка, дыши глубже, — бабка Матрёна суетилась вокруг побледневшей Ольги. — Нешто можно в твоём положении так волноваться?
— Как же не волноваться?! — Ольга схватилась за живот. — Три дома сгорело! Серёжу в полицию забрали... А у нас долги, мама больная...
— И что теперь — помирать? — строго спросила старуха. — Вона пузо-то уже заметно. Дитё ни в чём не виновато!
В дверь постучали. На пороге стоял участковый — Степан Ильич, бывший одноклассник Сергея.
— Здравствуй, Оль, — он неловко переминался с ноги на ногу. — Тут такое дело... Соседи заявление накатали. Сергей под следствием будет. Ущерб-то — ого-го...
— Сколько? — одними губами спросила Ольга.
— Да тыщ семьсот, не меньше, — участковый снял фуражку. — Слушай, Оль... Ты бы того... к матери его переехала. Одной-то с пузом тяжко будет. А Нина Ивановна там совсем одна... Да и дом ваш, скорее всего, скоро арестуют приставы.
Ольга молча кивнула. Что тут скажешь? Прав Степан Ильич — надо к свекрови перебираться. Вдвоём всё-таки легче, чем одной...
Нина Ивановна встретила невестку настороженно. Всё-таки считала её городской белоручкой, неприспособленной к деревенской жизни. Но когда Ольга, наплевав на токсикоз, начала хлопотать по хозяйству — что-то дрогнуло в сердце старухи.
— Ты это... полежи, — неловко сказала она однажды утром, когда невестка, зеленая от тошноты, собралась кур кормить. — Я сама потихоньку... Ноги-то уже слушаются...
— Вместе, мама, — улыбнулась Ольга. — Вместе справимся.
И они справлялись. День за днём, вечер за вечером. Ольга читала свекрови книжки, учила заново держать ложку непослушными пальцами. А та рассказывала истории из своей молодости и делилась секретами деревенской кухни...
К концу второго месяца их одиночества Нина Ивановна вдруг поняла — то, что она принимала за городское жеманство, на самом деле было природной мягкостью. За которой пряталась настоящая деревенская хватка и характер — не сломаться, не согнуться, тянуть лямку до конца.
— Вот ведь как бывает, — думала старуха, глядя, как беременная невестка развешивает во дворе бельё. — Сын-то мой — непутёвый, а жену себе хорошую выбрал...
Апрельское солнце било в окна, когда Сергей вернулся домой. Три месяца условного срока и штраф в рассрочку — вот и всё наказание. Степан Ильич постарался, замолвил словечко где надо.
— Мам, ты дома? — хриплый голос эхом разнёсся по пустым сеням.
Тишина. Только ходики тикают на стене да занавеска колышется от сквозняка. В горнице чисто, прибрано — явно женская рука постаралась.
— Они на огороде, — раздался с крыльца знакомый голос. Бабка Матрёна стояла, опершись на клюку. — Картоху сажают. Нина-то уже ковыляет помаленьку, а твоя... — старуха многозначительно поджала губы, — на сносях уже. Седьмой месяц пошёл.
Сергей молча двинулся к огороду. Остановился у калитки, глядя, как две женщины возятся с лопатой. Мать, опираясь на палку, раскладывала в лунки проросшую картошку, а Ольга...
Сердце ёкнуло. Живот у жены стал огромным, она то и дело придерживала поясницу, но упрямо продолжала копать.
— Олюшка, передохни, — донёсся до него голос матери. — Ишь разошлась!
— Сейчас, мам, ещё рядок... — Ольга выпрямилась, утирая пот со лба. И вдруг замерла, увидев мужа.
— Господи, жив-здоров! — Нина Ивановна всхлипнула, обнимая сына. — Отощал-то как...
Сергей неловко гладил мать по спине, искоса поглядывая на жену. Та молча собирала со стола грязные чашки.
— Оль... — он сделал шаг к ней. — Ты это... прости меня...
Чашка выскользнула из рук Ольги, раскололась о пол.
— За что прости, Серёж? — она наконец повернулась к нему. — За пьянки твои? За пожар? Или... — голос её дрогнул, — за то, что Уголька отравить пытался?
— Что?! — Нина Ивановна в ужасе уставилась на сына. — Какое отравить?!
— Да, сынок, — от порога раздался голос ветеринара. — Давно хотел тебе сказать... Крысиный яд я тогда в желудке у коня нашёл. Повезло, что доза маленькая была. А если б Ольга на нём верхом была, когда его скрутило? С пузом-то?
Сергей рухнул на колени, закрыв лицо руками.
— Не человек я... — глухо простонал он. — Зверь... Всё от водки зло одно. Синий змий мной овладел.
— Правильно говоришь, — кивнул ветеринар. — Только зверь и мог такое удумать. А теперь вот что, Серёга... Или берись за ум, пить бросай или проваливай отсюда. Я участковому не сказал тогда про яд — пожалел. Но если ещё раз что учудишь... На тебе условка висит - новый срок накинут и поедешь лес валить на крайний Север.
Ночью Сергей вышел во двор покурить. В конюшне мирно посапывал Уголёк — живой, здоровый. Как он мог? Как посмел?..
— Не спится? — Ольга встала рядом, кутаясь в шаль.
— Какой тут сон... — он затушил сигарету. — Оль, я всё осознал. Правда. Эти месяцы в СИЗО... Там знаешь, как думается? Вся жизнь перед глазами. Думал не увижу вас, посадили бы, вдруг мать не дожила бы...
— И что надумал? — тихо спросила она.
— Что люблю вас. Тебя, мать, — он осторожно положил руку на её живот. — И этого пацана...
— Дочку, — впервые за день улыбнулась Ольга. — УЗИ на прошлой неделе делала. Девочка будет.
— Дочка... — Сергей почувствовал, как щиплет глаза. — Слышь, Оль... С алкоголем завяжу. Вот те крест! Я завтра в совхоз пойду. Управляющий говорил — механик нужен. А там, глядишь, и на штраф заработаю...
— Заработаем, — она вдруг прижалась к его плечу. — Вместе же теперь.
Из приоткрытого окна за ними наблюдала Нина Ивановна. Старое сердце билось неровно, но спокойно. Будет жить семья. Теперь — будет.
А через неделю Сергей уже крутил гайки в совхозном гараже. Мужики косились настороженно, но видя его трезвым и работящим, постепенно оттаивали.
— Слышь, Серёга, — сказал как-то бригадир. — У тебя там дочка скоро родится... Премию тебе выпишем. Заслужил.
И впервые за долгие месяцы Сергей почувствовал себя человеком. Настоящим мужиком, который может семью прокормить. А что было — то было. Теперь всё будет иначе.
Вечерами он помогал матери разрабатывать больную руку, гулял с Ольгой по деревне, а перед сном обязательно заходил к Угольку — просить прощения. И конь, словно понимая его раскаяние, ласково тыкался бархатными губами в ладонь.
Июльское утро выдалось особенно теплым. Ольга сидела на крыльце, баюкая двухмесячную Машеньку, когда во двор въехал Сергей на мотоцикле.
— Сынок, ты б руки помыл сначала, — заворчала выглянувшая из дома Нина Ивановна. Она уже совсем оправилась, только немного прихрамывала. — Все в мазуте!
— Мам, там это... — Сергей замялся. — Коляску к мотоциклу Федотовы предлагают недорого. Может, возьмём? На праздники бы с Машкой катались...
— Ишь, разошёлся! Уже покатался один раз, до сих пор расчитываемся, — фыркнула старуха, но в глазах её плясали весёлые искорки. — А ну как Уголёк приревнует?
Словно услышав своё имя, жеребец высунул морду из конюшни и требовательно заржал.
— Не приревнует, — улыбнулась Ольга, вставая с крыльца. — Он же у нас умный. Правда, красавец?
Она подошла к коню, и тот осторожно коснулся бархатными губами сначала её щеки, а потом и пелёнки, в которую была завёрнута малышка.
— Вот и ладно, — Нина Ивановна украдкой смахнула слезу. — Вот и слава Богу...
А над деревней плыл колокольный звон — в честь праздника. И казалось, сама природа радуется тому, как любовь и прощение могут изменить человеческую душу.
Позже вечером, когда Машенька уснула, а Нина Ивановна ушла к соседке обсудить последние новости, Сергей обнял жену за плечи:
— Знаешь, Оль... Я теперь каждый день Бога благодарю.
— За что?
— За то, что тогда Уголёк выжил. За то, что ты простила. За то, что мать поправилась... За всё.
Ольга прижалась к мужу, вдыхая такой родной запах машинного масла и табака:
— Просто мы все очень любим друг друга. Даже когда ошибаемся...
А в конюшне мирно дремал Уголёк — верный хранитель семейного счастья.