Я уже второй год говорил о величии романа, который так и не сел писать, а пока собирал разные истории для небольших рассказов. Да-да, я так часто делал. Зачем далеко ходить, что-то выдумывать, ведь мои герои ходят под боком, только успевай записывать. Такая вот документальная проза людского дна.
— Со слов записано верно! — Я поставил точку и дал расписаться своей давней знакомой, что поведала мне социальную драму, место которой нашлось бы среди моих хтонических историй.
— Это еще зачем? — Она странно посмотрела на меня.
— У каждой истории должен быть автор.
— Но я же...
— Люди избегают правды, даже самой явной. Они выдумывают сказки, чтобы сбежать от реального мира, ведь придут три богатыря и всех спасут, но увы, лешие, кощеи и кикиморы среди нас. Иллюзорный мир рушится о скалы бушующей нестабильности. Отрезвляет ли их?
— Я не знаю! — Моя знакомая загадочно закатила глаза в мозг.
— Нет конечно. Когда рушится одна сказка, люди придумают новую, и так до бесконечности, пока баба-яга не окажется пред ликом очарованных и ударит метлой по лбу. И даже тогда они будут пытаться скрыться в своих влажных фантазиях. Что это? Наркотик надежды на лучшее? Этот мир слишком мрачен, чтобы верить во что-то хорошее. А посему ты помогаешь мне бить розовые очки очарованным до того, как это сделает сама жизнь. Может, будет от этого какой-то толк, хотя не точно.
— Я же только рассказала историю...
— Ну все же! — Я постучал указательным пальцем по листку и строго посмотрел в ее красивые карие глаза.
— Не буду! — надула губы моя собеседница.
— Так и запишем: «От подписи отказалась!» Значит, претензий на достоверность не имеешь.
— Как у вас, у писателей, все сложно!
— Люди бегут от принятия решений. Да-да. Все ждут, что кто-то придет и возьмет все на себя. Скажет, каков истинный путь. Отчего верят любому шарлатану, что нацепил на себя дорогой костюм и блещет обещаниями. Они готовы служить им верой и правдой. И чем дороже костюм, тем сильнее служба. И даже когда откровенное вранье вылезает наружу, они ноют, но продолжают верить новым обещаниям в светлое завтра. Завтра, которое наступит никогда. Тот, кто держит вожжи, управляет повозкой, а лошади лишь стоит бежать вперед, пока есть силы.
— Виталя, ты сейчас дуру из меня сделать хочешь, да?
— С чего ты взяла?
— Я ни черта не поняла из того, что ты сказал.
— Человек всегда находится в тюрьме своих предрассудков, которые заставляют его идти на поводу у надзирателей, спускающих всех собак на попытки перемахнуть через забор. В гонке за всеобщим одобрением ты теряешь себя. Ты становишься суммой навязанного, каждый раз вычитая оригинальность души. В итоге ничего не останется своего, лишь один плагиат.
— Виталя! — Брови ее создали форму идеального прямого угла, что говорило о намерении пойти в лобовую атаку с применением грубой физической силы.
— Да все-все! Молчу!
— Вот и молчи. Бесишь!
— Спасибо тебе.
— Было бы за что!
— Ты даже не осознаешь, насколько...
— Все, Виталь, пока! — перебила она. — Рада была повидаться.
— И помни, что большинство устанавливает норму, третируя индивидов.
— Отстань, говорю!
— Давай-давай!
Попрощавшись со своей подругой, я отправился домой, где налил себе чая с клюквой и начал перечитывать заметки с листа.
«Роддом. Палата будущих матерей. Обшарпанная краска на стенах. Высохшие фрамуги».
— Надо добавить деталей интерьера, а то что-то скудно. Мне срочно нужно в роддом. Лучше один раз увидеть...
«Одна из них непутевая. Выросла в детдоме. В цвет заявляет, что залетела. Не хотела. Так вышло. Пьет водку втихаря, несмотря на то, что со дня на день рожать. Ворует еду у однопалатниц».
Я закурил прямо на кухне.
«Нарочно ведь так не придумаешь», — подумал я. Ведь как бывает, да? А кто-то годами не может ребенка завести. Стараются, по больницам ходят, кучу денег отваливают, и ничего — так и живут в несчастье. Или расходятся вообще. Как же несправедлив этот мир! А ведь эта бедная и запутавшаяся в себе женщина выросла в детском доме. Не ощутив на себе любви матери в детстве, она не может стать ей сейчас. Или не хочет? Вопрос, конечно, сложный. Где зарыт корень сей проблемы? А почему пьет? От горя? Или от безысходности? Или просто нравится? Ребенку же от водки хорошо не станет. Тут никакие оправдания о тяжелом детстве не подходят. Страшно все это, очень страшно.
— Ты что, на кухне куришь? — зашла жена и с ходу начала скандал.
— Да тут такая история намечается!
— Вся квартира уже провоняла. Сколько можно?
— Ладно. На балкон так на балкон.
— И дверь за собой закрой.
Прихватив с собой кружку, я ретировался за пределы кухни. Благо тепло. Лето.
— «Был не понят!» — всплыла в голове фраза из последней повести. — Впрочем, ничего нового. Что там дальше? — Я пробежался пальцем по кривым строчкам, написанным моей дрожащей рукой.
«Родила. Сказала, что некогда забирать ребенка. Свинтила на неделю. Вернувшись вдрабадан, написала отказ от дитяти».
Я закурил еще.
— Рак не за горами! — крикнула с кухни жена.
Я отвернулся. Выбросил сигарету. Никотин встал комом в горле. Женщины умеют отбить желание к счастливой жизни. Вернулся к истории.
— В чем же причина? Исходя из полученной информации, что она воровала еду у своих соседок, хотя могла бы просто попросить, ей бы не отказали, — может, все-таки финансовая сторона вопроса? Но разве это оправдание? Да нет. Дети — это ж большая ответственность, это ж не вещь какая, чтоб от нее отказываться. Вообще, эти слова в одном предложении-то ужасно смотрятся. Иногда люди сами не ведают, что делают. Будто пелена на глазах, все как в тумане, импульс, а затем вселенское сожаление. Но не в этот раз. Здесь все хуже! — Я перевернул листок.
«Через месяц ребенка усыновили. Хорошие люди. Через два горе-мать как-то пронюхала, кто родители».
— А как пронюхала? — Я почесал затылок. — Это ж тайна. По-любому поплакалась, какая она бедная и несчастная и вообще по глупости все совершила. Нет-нет-нет. Я-то знаю финал истории, потому и ненавижу людей. Почему? Ответ прост, ибо они чаще пытаются наебать ближнего, чем помочь ему.
«Нашла родителей своего ребенка и начала вымогать с них деньги, мол, я вам родила, вы мне должны и все такое».
— Это ж сколько наглости у человека? Наблюдая за картиной целиком, уже и не найти ни оправданий, ни причин. А может папка-забулдыга, гоняющей свою возлюбленную за водкой, во всем виноват? «Если не достанешь, поколочу. А уж как, это твои проблемы!» Бывает же такое? Да? Все равно страшно все это, очень страшно. Хорошо хоть у еще несмышленого дитяти это все в памяти не отложилось. А то б детских психотравм не избежать. Да и великая удача вырваться из лап горе-мамаши. Может, оно и действительно к лучшему. Но отпустит ли она? Вопрос! Не удивлюсь, если эта дамочка позже объявится, мол, здравствуй, я — твоя мамка, дай денег на водку. А что? Невозможно? Еще как возможно.
«По суду горе-мать получила запрет на приближение!»
Я вышел с балкона и ускоренным шагом отправился к компьютеру. Иногда первую строку написать сложнее, чем весь остальной текст. Она должна цеплять. Она должна бросаться в разум читателя, чтоб тот захотел узнать о второй, третьей и так далее. А сейчас все было иначе, это требовало немедленной записи, здесь и сейчас, пока мысль в голове крутится.
Пальцы активно застучали по клавиатуре: «Дело было в роддоме, дело было страшное...»
Во-о-от...