(из рассказов лётчика)
Это был на редкость монотонный вылет. Несмотря на то, что это был вылет на "свободную охоту".
Суть "свободной охоты" для пикирующего бомбардировщика можно выразить одним кратким предложением: "Разнеси всё, что подвернётся!.."
Назначают тебе в глубине вражеской территории квадрат, через который, обычно проходит несколько дорог, вешают тебе, красавцу, бомбы и вперёд – всё, что ты на этих дорогах найдешь, всё твоё.
Мы уже третий час крутились на своей "пешке" над этим, как мне казалось, забытым Богом участком Польши, и всё бестолку.
Ничего.
Кусок ровной как стол земли покрытой снегом, с редкими пятнами редких лесов, под серым невесёлым небом. Скукота и тоска.
Ни тебе войсковых колонн, ни тебе одной, даже самой завалящей, машины. Даже легковой.
Как вымерло всё.
Одно лишь исключение.
Трусит по дороге немецкий обоз. Пять небольших телег. Пять заморенных лошадок. А при каждой телеге ездовой. И всё. Вот тебе и весь противник.
Причём даже мне, с тысячеметровой высоты видно, что обозники эти самые зачуханные. Сидят, пилотки на уши натянули, в шинелишки свои, цвета мышиного, носы засунули. Не повезло обозничкам – в шинельках да зимой. А как немецкая шинель греет, на фронте известно всем и каждому. Херово греет.
Холодно фрицам. А мне радостно – так вам, сволочам, и надо. Они там внизу мёрзнут, а я над ними круги нарезаю. Как кружок сделаю, так мне этот обоз и подворачивается.
И мне тоже должно быть холодно: в пулемётные амбразуры заметно задувает, а отопления кабины в "пешке" нет, но на мне меховой зимний комбинезон и меховые кожаные перчатки с крагами. Так что недождутся фрицы.
Короче, к концу третьего часа полёта, меня буквально распирало от злости. Вылет-то к концу подходит, а у меня ни одной сброшенной бомбы. Это что же такое делается?!. Я – отличный лётчик-бомбардировщик, на отличном самолёте-бомбардировщике, а за три часа ничего у врага не разнёс и никого из врагов не убил!
Злость срочно требовала выхода и я не выдержал, перевёл самолёт в пологое снижение и говорю штурману по СПУ:
- Сейчас мы этот обоз распиздячим!
Штурман хлопает меня по плечу:
- Командир, ты серьёзно?!. Да у нас одна бомба дороже всего этого обоза!..
Ничего не скажу - прав штурман.
- Не бери в голову! – говорю – сейчас нам Туманок свой класс показывать будет. Посмотрим, что наш стрелкач может.
И уже стрелку-радисту:
- Туманок, ты внизу фрицев видишь? А ну пройдись по ним из своего пулемёта!..
… Худенький мальчишка, в потрёпанной шинели, по уставному рубит строевым:
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! А мяня вот к вам направили… – заканчивает он совсем не по-уставному.
М-да … На вид пацан лет шестнадцати. Курносый, лопоухий, худой.
- А кто ты такой?
Мальчишка снова вскидывает руку к шапке:
- Стрелок-радист младший сержант Туманок! Прибыл для прохождения службы! – говорит он немного обиженным голосом.
- Ну, вот теперь понятно. А то «мяня»… Ты белорус что-ли?
- Так точно, белорус – на лице у мальчишки появляется едва заметная, но горделивая улыбка. Слава белорусских партизан гремела, и белорусы заслуженно считались толковыми и храбрыми вояками.
Мы переглядываемся со штурманом. Ну, начштаба, ну, сука, нашёл кого послать!..
- Как звать-то тебя, Туманок?
- Серёжа…
Я с начальником штаба нашего авиаполка был на крупных "контрах", вот он мне и подкинул стрелка взамен выбывшего. Небось специально самого дохлого выбрал!..
Мой стрелок в последнем вылете получил пулю в ногу от "мессера". Крупнокалиберная пуля разворотила бедро, и крови из моего стрелка вытекло немало, так что из кабины мы его извлекли уже без сознания. Но живым. И в госпиталь отправили тоже живым. И вот такая замена.
Я ничего не имел против лично Туманка, но я уже воевал не первый год и отлично знал, какие немалые силы требуются от стрелка-радиста, что бы в бою ворочать тяжёлый крупнокалиберный 12,7-миллиметровый "березин".
А у стрелка кроме "березина" ещё и ШКАС есть. ШКАС конечно полегче, всё-таки нормальный, как у винтовки, калибр, но он тоже весит немало. А ведь со ШКАСа стрелок случается стреляет "с рук".
Так бою стрелок и носится - от "березина" к ШКАСу, и опять к "березину".
А Пе-2 он ведь не по прямой летит – виражи и скольжения, покруче да порезче, а это перегрузка. И несмотря на всё это стрелок должен вести огонь и подавать пилоту команды на уклонение. И не дай Бог ошибиться – один 20 мм снаряд в центропланный бак, и 900 литров высокооктанового бензина в огненные клочья разметут бомбардировщик вместе со всем экипажем, включая и слабака-стрелка.
Стрелок должен быть сильным. Желательно амбалом. И чем амбальнее, тем лучше.
- Да-а, не повезло тебе Серёжа. Ты у меня по счёту третьим стрелком-радистом будешь. Не держатся у меня стрелкачи. Вот твой предшественник, например, в госпиталь попал, с тяжёлым ранением. Может в другой экипаж попросишься?
- Нет! Товарищ лейтенант я воевать хочу! Вы не бойтесь, я очень сильный! Я в ШМАСе лучше всех стрелял! Правда-правда!..
М-да … И сделать уже ничего невозможно.
- А сколько тебе лет Серёжа?
- Почти девятнадцать, товарищ лейтенант.
Вот так в моём экипаже оказался Серёжа Туманок.
Поговорили мы с ним немножко. Биография его оказалась проста и незатейлива, как и у сотен тысяч таких же как он ребят. Родился в большой белорусской деревне, рос, учился в школе, а тут война, потом эвакуация, уже в эвакуации попал в ФЗО, где выучился на электрика, потом военкомат, ШМАС, полгода учёбы и вот вам готов стрелок-радист.
- А что ты такой худой Серёжа, в ШМАСе, что, плохо кормили?
- Так точно.
- Ничего, здесь отъешься. Лётная норма это тебе не хухры-мухры...
- А как же ты в сержанты попал? (Из ШМАСа большинство стрелков-радистов выходят рядовыми.)
- Я - круглый отличник!.. На выпускных зачётах все только на "пять"! - опять обиженно.
И вот сегодня у Серёжи первый боевой вылет. …
… - И учти Туманок, мы идём на 700 метрах, и ниже я не спущусь.
Ниже спускаться опасно. Брони на "пешке" нет и моторы у неё с водяным охлаждением. Пальнёт какой-нибудь дурак-фриц из винтовки, и, по закону подлости, или убьёт кого, или водяную рубашку у мотора повредит. А оно мне надо?..
- Товарищ командир, а ниже и не надо! Я и так попаду! Правда-правда!..
- Ну, давай!..
Захожу вдоль дороги. Вот обоз скрывается за задним краем нижнего стекла пилотской кабины.
Та-да-дах! Та-да-дах! Та-да-дах!.. – тремя короткими, но частыми очередями рявкает "березин".
Я тут же закладываю вираж и захожу на дорогу по новой.
Ай да Туманок!..
Четыре лошади - телеги без возниц - несутся чёрти куда. А возницы вот они – трое лежат изломанными кулями на дороге, окрашивая её полотно в ярко-красный цвет.
Вижу так же, что на пятой телеге возница уцелел, и нещадно настёгивает лошадёнку. Здорово перетрусил, фриц, совсем мозги растерял, поэтому надеется от бомбардировщика убежать на лошади. А пятый фриц, похоже, то ли выпрыгнул, то ли выпал из телеги, и, утопая в снегу, пытается бежать по полю, от дороги подальше.
- Туманок, видишь того на телеге? Давай его!..
Опять цель уходит ниже края стекла, та-да-дах! – дрожит от очереди самолёт. Мощный пулемёт наш "березин", очень мощный.
Опять вираж… Нет, ну мастер!.. – и этот немец валяется на дороге, раскинув руки, а вокруг большое красное пятно.
- Туманок, давай последнего!
- Давай, Серёжа, давай!.. – азартно подбадривает стрелка-радиста штурман.
И вот третий заход. В своей темно-серой шинели на фоне белого снега немец виден очень хорошо, и прежде чем он скрывается за задним краем стекла, я успеваю увидеть как он повернувшись к бомбардировщику лицом, буквально падает на колени, вздымая руки вверх. И винтовки у немца нет.
Та-да-дах!..
Тело немца чернеет на пропитанном кровью снегу.
- Молодец Туманок! – меня распирает азарт – Теперь добиваем лошадей!
- Товарищ, командир! Не надо лошадей! – крик Туманка буквально бьёт по ушам – я вас очень прошу, не надо стрелять по лошадям!!!..
- Туманок, ты что сдурел?!. А ну прекрати!
- Товарищ командир, ну не надоооо!.. - в наушниках я слышу какие-то всхлипы.
- Баба!.. – я резко "даю ногу" и беру курс на запасную цель. Как командир я отлично знаю, что нельзя отдавать приказы, которые твой подчинённый всё равно не будет исполнять, ибо это сильно подрывает командирский авторитет. А то, что Туманок не будет стрелять по лошадям или будет, но специально мимо, мне почему-то стало понятно сразу.
Отбомбился я по запасной цели. Плохо отбомбился. Хотя, ну, не то что-бы совсем плохо, а так... на "троечку". В районе цели стояла низкая облачность, бомбить пришлось с горизонтального полёта. А я "с горизонта" бомбить страшно не любил. Точность здесь, естественно, намного ниже, чем если бы я бомбил с пикирования. И это, понятно, мне доброты не прибавило.
Я был зол настолько, что после заруливания, тут же у самолёта, буквально только скинув парашют, накинулся на своего стрелка-радиста:
- А ну, «смирррна»! Дурак ты Туманок! Какой же ты дурак!.. И сволочь!..
- Товарищ командир! Ну, лошади, они же не в чём не виноваты… - радист пытается меня перебить, а его лицо кривится.
И тут я начал орать:
- Ма-а-алчать!!!.. Да, ты, дурак, понимаешь, что лошади обратно к фрицам вернутся?!. Ты понимаешь, что они их снарядами или патронами нагрузят, и эти лошади на фронт это всё привезут. И кого-нибудь из наших солдат этими снарядами да патронами убьют! Ты-говно это понимаешь?!.. Да ты понимаешь, что ты сегодня кого-то из наших ребят убил?! Ты вместе с ними воевать должен - этих гадов убивать, а ты не гадов, ты своих убил!..
Туманок ревёт чистыми и горькими ребячьими слезами. Он ничего не говорит, только плачет, стараясь стоять по стойке "смирно".
Злость моя потихоньку проходит. И штурман мне жестами показывает: "Да ладно, командир, всё он понял".
Расход боеприпасов в этом боевом вылете составил четырнадцать 12,7 мм патронов.
Туманок и правда оказался замечательным стрелком.