Авторское название: Конкурс политической песни с восточными мотивами, или Митина любовь эпохи развитого социализма
Подписчик, а с этим рассказом могу смело сказать "Новый автор нашего канала Nemo Vestrum" становится полноправным завсегдатаем нашей кают-компании. Впрочем, читайте и комментируйте.
Пусть бьются волны
О берег Суминоэ;
Я даже ночью
От взоров мира прячусь,
Летя к тебе мечтою.
(Фудзивара-но Тосиюки-но Асон)
Мой первый интимный опыт поверг меня в транс. Меня распирало ощущение того, что теперь я мужчина, что мне принадлежит ОНА вся, полностью – её грудь, живот, бёдра, колени…даже подмышки, как на картинах Модильяни. Мне хотелось сообщить об этом всему миру. И случай скоро представился.
Урок закончился. Мы с грохотом собрали портфели и уже готовы были рвануть из класса, как вдруг дверь резко распахнулась, и в класс чётким строевым шагом вошла замдиректора по учебно-воспитательной работе Маргарита Сергеевна.
- Так, все сидим, никто никуда не уходит», ‒ последовала команда. Историк, уже взявший в руки ключи от класса, обречённо плюхнулся на свой стул. И мы нехотя стали усаживаться. - В нашей школе надо провести конкурс политической песни…‒ не допускающим возражения тоном начала зам по воспитанию.
Если девушка красива
И в постели горяча ‒
Это личная заслуга
Леонида Ильича, ‒ продекламировали с задней парты.
‒ Это не песня, а стихи. И в четверг с родителями ко мне, – последовал ответ (в четверг обычно проходил регулярный педсовет).
– Вы, Вячеслав Иванович, тоже поприсутствуйте, ‒ отнеслась зам по воспитательной к историку.
Тот хранил молчание, как Август перед красноречивым Меценатом. У них были вообще довольно сложные отношения: Маргарита Сергеевна была убеждена, что холостой и абсолютно одинокий мужчина, всегда одетый аккуратно и по-учительски неброско, да ещё и каждодневно выбритый, не должен преподавать такие идеологически важные предметы, как история и обществоведение. В этом ей виделось какое-то скрытое диссидентство и тайный вызов нормам социалистического общежития и чуть ли не государственной политике в области семьи. Подумайте: когда вокруг столько прекрасных женщин! Членов партии, между прочим, и даже делегатов на районную отчётно-выборную конференцию…
‒ Чего я-то? Весь народ так говорит! Это фольклор! А нам говорили, что в нём народная мудрость! Народ не может ошибаться! – Генка Мартынов решил дать бой.
‒ Народ не может. А вот ты можешь. И тебе помогут понять разницу между тобой и народом. Вот я и помогу, – спорить с Маргаритой Сергеевной, закалённой на комсомольских и партийных собраниях, было столь же бесполезно и опасно, как и плевать против ветра. Генка утих.
- Итак, вы знаете, что сейчас особое внимание уделяется идеологической работе с молодёжью… Так…Я могу продолжать, Ерохина? (влетело нашей старосте). Спасибо. Итак, в нашем районе проводится конкурс политической песни. Вы знаете, что это такое… Мартынов, помолчи.. Ты своё последнее слово уже сказал… Но дело в том, что нас поставили в известность слишком поздно. Конкурс назначен на послезавтра. Будут проверяющие из РОНО и, возможно, из райкома комсомола. Надо быстро придумать что-нибудь такое, с чем можно было бы достойно выступить перед товарищами. Какие будут предложения?
Мы потухли. Вместо запланированного футбола (и возможного свидания с Маринкой) – сидеть до позднего вечера в пустой школе, искать неизвестно что, а потом ещё и разучивать под музыку. Ещё и домашку списывать! Чёрт бы побрал эту идеологическую работу!
И тут на меня нашло. Возможно, сказалось желание заявить о своих ощущениях и переживаниях всему миру, возможно, просто охота выпендриться на глазах у предмета моей страсти, но я поднял руку.
- Маргарита Сергеевна, я знаю одну песню. Она очень хорошо отражает современную политическую ситуацию в мире, говорит о противоречиях между трудом и капиталом (у нас только что закончилось обществоведение), об интернационализме и о великой силе любви, побеждающей национальные и политические предрассудки. Вдобавок её героиней является будущая жертва американской атомной бомбардировки.
- Прекрасно. Готовьтесь. Надеюсь, краснеть не придётся, ‒ резюмировала зам по учебно-воспитательной и вышла привычным строевым шагом.
Класс притих. Я увидел недоумевающие лица ребят. Дело в том, что наши подростковые эмоции часто выливались в соответствующие дворовые песни, а некоторые из нашего класса даже умели играть на музыкальных инструментах и входили в состав школьного ансамбля.
Но я хотел просто приколоться, в духе Генки. Я знал эту песню, пел её в нашем дворовом хоре, когда другие мои друзья разучивали аккорды и безбожно перевирали мотив, и никаких нареканий в нашем коллективе она не вызывала. Я готовился просто прочитать текст. Но тут… Дело принимало нешуточный оборот. Надо было объясниться и заручиться поддержкой.
После объяснений, извинений и описания блестящих перспектив на всерайонный (а может, и городской!) прикол идея была одобрена и поддержана товарищами, как было принято говорить в официальных документах того времени, и наспех реализована в поспешной репетиции на заднем дворе уже пустой в этот час школы. Единственное условие, поставленное мне коллективом, было сольное исполнение шедевра. И хотя у меня не было ни слуха, ни голоса, пришлось согласиться с железным аргументом: ты предложил – тебе и делать.
Наступил день конкурса. Войдя в актовый зал, мы увидели стройные ряды наших одноклассников и всех, кто был класса на 3 моложе, поникших на стульях (малышню выгнали за стеклянные двери, и строгие дежурные из самых хулиганистых ребят разве что не обыскивали входящих). В первых рядах партера сидел весь ареопаг ‒ директор, завуч, зам по воспитательной, все преподаватели, проверяющая из РОНО – дама неопределённых лет с кук@ишем волос на макушке, очень напоминающая Н.К. Крупскую после её конфликта с И. В. Сталиным, представитель райкома комсомола в модных джинсах и почему-то начальник РУВД в парадной милицейской форме.
Вначале, как и положено, выступали руководители: директор сказал о поддержании чести школы и дисциплины на уроках, завуч напомнила о своевременном заполнении классных журналов – но потом, очевидно, осознав текущий момент, сказала и об идеологической составляющей школьного образования, зам по воспитательной произнесла пламенную речь, посвящённую роли искусства в духовном и политическом становлении нашего молодого современника, а из почётных гостей порадовал краткостью начальник РУВД, с ходу призвавший укреплять порядок и правосознание в нашем районе. Когда он произнёс слово «правосознание», Генка негромко дополнил – «только революционное», чем вызвал шиканье даже женской части зала (все смертельно боялись, что торжественная часть будет омрачена ещё одной речью). Молодого райкомовца за молодостью лет обошли честью выступить, что не могло не порадовать истомившуюся публику. Но час речей закончился, настал час искусства. И мы вышли на сцену.
Ребята подошли к инструментам, а я к микрофону. И понял, что надо сделать хоть какой-то анонс. Беда в том, что, заучивая слова и стараясь не потерять мотив, я совершенно не подготовил приличествующего случаю выступления в прозе. Но делать было нечего, оставалось надеяться на вдохновение и смутные цитаты из исторических решений очередного пленума. И я начал:
- Дорогие друзья, уважаемые зар… (чуть было не ляпнул «зарубежные», но вовремя остановился) гости! Товарищи! В этот торжественный день мы хотим исполнить песню, которая нам всем даёт понять… т.е. показывает, что великая сила любви (я вспомнил Маринкины ноги в сетчатых колготках и ощутил тёплую волну подступающего вдохновения) помогает преодолевать все сложности, трудности, конфликты и несправедливости нашего общества («Что-то я не то сказал», ‒ мелькнула догадка, но я быстро поправился), которое идёт ко все более полному удовлетворению духовных и физических потребностей наших людей («Что же это я опять такое сморозил?!» ‒ снова мелькнуло в голове, но выход опять нашёлся), вопреки проискам враждебных сил, с которыми, однако, мы имеем торговые отношения, потому что, как писал В.И. Ленин, без соседства с капиталистическими государствами наше первое в мире государство рабочих и крестьян могло бы существовать, только улетев на Луну (у меня всегда была твёрдая пятёрка по истории и обществоведению). А это накладывает… т.е. предъявляет особые требования к искусству, объединяющему всех людей доброй воли в единое целое вопреки расовой нетерпимости и проискам поджигателей войны!
Зал обмяк. Но по лицам наших руководителей я понял, что всё идёт по плану: завуч увлечённо писала в блокноте, сверяясь с какими-то документами, Маргарита Сергеевна говорила что-то на ухо директору, на лице которого появилось выражение участливого внимания к происходящему вне зависимости от психической состоятельности собеседника (так пожилой психиатр выслушивает жалобы пациента на неправильное устройство Вселенной), учителя изображали на лицах официальный интерес, начальник РУВД смотрел в пол, а райкомовский комсомолец всё оглядывался на старшеклассниц и Маринкины ноги. Я попробовал пальцем микрофон, ребята сыграли вступление, и я начал:
(Несмотря на то, что у этой песни много исполнителей, послушайте этот вариант Джеммы Халид):
Он капитан и родина его - Марсель.
Он обожает споры, шумы, драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки…
Там в начале была смена размера и ритма. Я очень боялся не попасть в такт, но мне помогли.
У ней следы проказы на руках,
У ней татуированные знаки,
И вечерами в тёмных кабаках
Танцует девушка из Нагасаки…
Вдохновение поднималось и захлёстывало. Я всё больше входил в роль, вспоминал Маринкины вздохи и представлял себе самого себя: вот он такой, в красивой полурасстёгнутой форме с золотыми нашивками, сидит за столом, на котором бутылка тёмного стекла и стакан с чем-то вкусным и крепким, в руке дымится трубка с ароматным табаком. За спиной – тысячи миль угрюмого моря, свист ветра в снастях и скрип рангоута, ругань боцмана и жалобы старшего помощника, отражение луны на обледеневшей палубе, холодный туман и секущая лицо ледяная крупа… Он абсолютно один в этом жестоком и сумрачном мире (я ощущал острое, злое и сладкое очарование мужественного одиночества). Его никто не ждёт (разве что попугай в каюте), но сейчас он сидит здесь, пьёт стакан за стаканом и не может оторвать взгляд от этой гибкой талии, от этих восхитительных округлостей, от этих глаз, окружённых манящими порочными тенями. И эти глаза смотрят на него с такой надеждой, с таким желанием… Я видел себя будто со стороны. В общем, меня несло.
У ннней таааакая мааааленькая грууудь,‒ с цыганскими модуляциями взвыл я пронзительным голосом, вдохновляясь воспоминаниями, ‒
И губы, губы алые как маки.
Уходит капитан в далекий путь
И любит девушку из Нагасаки.
После слов о татуированных знаках начальник РУВД поднял глаза, а лицо нашего директора приобрело совершенно иное выражение: так смотрит застигнутая врасплох мышь, почувствовав на себе взгляд хозяйского кота и ощущая неизбежное. Упоминание про маленькую грудь явно усилило интерес присутствующих к исполнению. Завуч оторвалась от блокнота, а Маргарита Сергеевна вонзила в меня строгий прокурорский взгляд. Но мне было уже всё равно.
Кораллы аааалые, как кровь
И шелковую блузу цвета хаки,
И пылкую, и страстную любовь
Везет он девушке из Нагасаки.
Я старался придать голосу мужественную хрипотцу, как и положено старому морскому волку, просоленному волнами всех океанов и морей, проспиртованному «крепчайшим элем», забывшему слова нежности среди ураганов, штормов и воплей перепуганной команды, и вдохновенно продолжал:
Вернулся капитан издалека,
И он узнал, что джентельмен во фраке (я с ненависть посмотрел на модные и дефицитные джинсы представителя райкома комсомола),
Однажды накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
Эпизод с незаконным употреблением наркосодержащих средств и его последствиями буквально преобразил начальника РУВД: он весь обратился в профессиональное внимание (мне показалось, даже хотел встать и куда-то позвонить, но усилием воли подавил возникшее искушение).
На Маргариту Сергеевну было страшно смотреть, приятели историк, военрук и физкультурник что-то увлечённо рассказывали друг другу, оглядываясь на сцену, помогая себе руками и кивая головами; наша эффектная и всегда одетая с чрезвычайным вкусом физичка закинула свои красивые ноги одна на другую (они всегда привлекали нас больше, чем все дурацкие формулы, закон Ома, Ломоносова-Лавуазье и правило буравчика, вместе взятые); химичка отложила журнал «Советский экран», который она читала, говорят, даже на партсобраниях, географ с биологичкой перестали перехихикиваться, литератор уселась поглубже в позе А.А. Ахматовой на портрете работы Н.И. Альтмана, и лишь проверяющая из РОНО хранила олимпийское спокойствие.
Наступала кульминация. Я заметил полуприкрытые глаза Маринки, обращённые на райкомовского комсомольца (они сидели рядом), её слишком высоко поднятую юбку, обнажавшую так знакомое мне колено и ногу повыше, представил Маринку в постели с другим, то, что она там вытворяет, и остервенился:
У нннееей таааакая мааааленькая груууудь, ‒ с подвывом заорал я прямо в микрофон, и в нём что-то треснуло, ‒
И губы, губы алые каааак маки.
Уходит капитан в далекий путь,
Не видев девушки из Нагасаки.
Мы раскланялись и сошли со сцены.
В битком набитом зале стояла гробовая тишина. Я шёл на своё место в предпоследнем ряду, слышал стук собственного сердца и шум крови в ушах. Всё. Теперь хоть на расстрел, хоть в тюрьму. Я сказал о своём чувстве, о том, что испытал и пережил, о том, что не прощу. Сказал открыто и всем. Всему миру. И прежде всего ЕЙ, распутной су@ке (меня душила ревность). Шл@юха. Б@ядь. Пота@скуха. Тв@арь. Да ладно, теперь хоть трава не расти.
Конечно, не зря здесь этот милиционер и райкомовский комсомолец… Завтра, наверное, за мной придёт машина – и вперёд. «По тундре, по широкой дороге…». Родителей жалко, наверное, передачи будут готовить…Но я выдержу. И, может быть, вернусь… А ОНА – наверное, как в песне: «Встречать ты меня не придёшь, а если придёшь – не узнаешь…» Да, пора обновлять репертуар…
Мои горестные размышления были прерваны обвальными аплодисментами, похожими на рёв водопада Виктория.
Сначала раздалось 2-3 хлопка. Затем их стало больше, а затем подхватил весь зал – от старшеклассников до совсем уж малокалиберной малышни, прорвавшейся мимо обалдевших дежурных. За дверями в актовый зал пронзительно и протяжно завопили «ура», как будто поднимались в последнюю атаку. Аплодировали стоя, в такт, все присутствующие – и директор, и завуч, и Маргарита, и начальник РУВД (он потом встретил меня на выходе, похвалил за исполнение, поинтересовался, кто мне дал такие песни, с отеческой строгостью предупредил, что за изготовление и сбыт положена статья и попросил переписать ему слова и аккорды – для политической работы, как он выразился), и комсомолец из райкома, и учителя, и даже проверяющая из РОНО.
Когда мы собрались в классе и я, принимая сдержанные поздравления (все понимали, что, я – то ли герой, то ли жертва, то ли и то и другое вместе) мысленно уже складывал в рюкзак тёплые носки, зубную щётку, мыло и бельё, с шумом ворвалась Ленка Ерохина – её, как старосту, зачем-то вызвали в учительскую.
- Ой, что там делается! – с места заверещала она. – Вы бы посмотрели! Та, которая проверять пришла, сидит и прямо рыдает! Глаза платочком утирает! Всё говорит: спасибо, что молодость напомнили! Мы, говорит, такое в походах пели в пединституте! Под гитару! А тут целый ансамбль! С таким чувством! Столько души! Ах, какие дети! Ах, как приятно, что традиции живут! Ах, какие молодцы! И Маргарита с директором всё ей валидол суют и хвалятся, что это всё инициатива учеников, и никто никого не заставлял – всё сами…Физкультурник в магазин побежал за тортом – одного не хватает на всех, сейчас чай пить будут. И литераторша всё причитает: серебряный век! Серебряный век! …
На том всё и кончилось. И даже про Генку Мартынова забыли.
Много времени прошло с той поры. С Маринкой мы, разумеется, впоследствии расстались, хотя сразу объяснились и помирились. Я стал взрослым, мне уже много лет, и по временам у меня прихватывает сердце. Я многое узнал, стал циничнее, суше, спокойнее и сдержаннее. Я давно исправил свою тройку по литературе, которую мне влепила добрейшая Надежда Васильевна, наш литератор, когда я проанализировал содержание, сказав все правильные слова, а сам текст забыл:
…Я и сам ведь не такой — не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной…
Теперь я выучил это стихотворение полностью. Правда, на это ушла жизнь. Я знаю, что пьют настоящие, а не книжные моряки, «и, кроме «Русской», ничего не люблю», как сказано в одной хорошей песне.
Я знаю, что эль – это всего лишь крепкое пиво, и чтобы им нарезаться, надо приложить усилия, да и похмелье тяжёлое. Я знаю, что хаки – это не национальный японский цвет, в отличие от чёрного, белого, красного, сине-зелёного, фиолетового и жёлтого, поэтому дарить японке одежду надо было синего цвета (зелёный в Японии рассматривается как оттенок синего).
Я знаю, что персонал описанных в песне заведений регулярно проходит медицинские осмотры, поэтому следы заболевания обнаружили бы рано, а если бы обнаружили – девушку просто выгнали бы, такое было время. Да и сейчас не лучше.
Я знаю, что без применения медикаментов проказа деформирует пальцы рук только после нескольких лет течения, к тому же с потерей тактильной и болевой чувствительности. И её следы поэтому были бы не только на руках.
Я знаю, что слова этой песни написаны поэтессой Верой Инбер в Москве в 1917г. и переложены на музыку композитором Полем Марселем (настоящее имя Павел Рыбаков; он написал также музыку к известной песне «Дружба» ‒ «Когда простым и нежным взором…». Кстати, он действительно родился в Марселе…).
Я знаю, что в первоначальном варианте текста действует не капитан, а юнга. И что будущий лауреат Сталинской премии посвятила это стихотворение некоему Александру Михайлову.
И ещё я знаю, что никогда не вернусь туда, в моё прошлое, из которого и вырос я – вот этот, сегодняшний, настоящий, как бы я этого ни хотел.
Потому что именно там я впервые понял и ощутил то, что, собственно, и сделало мою жизнь – « то последнее, всеобъемлющее, что называется любовью, жаждой вместить в свое сердце весь зримый и незримый мир и вновь отдать его кому-то», как точно и красиво написал один из современников поэтессы и композитора. Вот за это и давайте. До дна. И не чокаясь.
Послесловие
Автор выражает искреннюю признательность Алексею Ануфриеву за его рассказ «5 дней свободы» из цикла «Про любовь. № 12. Эти школьные шкодные годы. Ч.1. Так все начиналось», вдохновивший на создание этого повествования и ставший его своеобразной экспозицией. Все события и имена вымышлены. Текст песни «Девушка из Нагасаки» имеет несколько вариантов, один из которых приведён в рассказе. Поэтому знатокам просьба не беспокоиться. В рассказе использованы цитаты из произведений А.А. Блока, И.А. Бунина, С.Б. Наговицына, а также Тосиюки – поэта 10 в., входящего в список «36 бессмертных» ‒ перечень самых выдающихся поэтов Японии, составленный в Средние века. В эпиграфе Суминоэ – старое название бухты и храма Сумиёси в Осаке. Там находится главное святилище бога-повелителя морских волн и мореплавателей. В оригинале стиха автор завидует волнам, свободно докатывающимся до берега, где живёт его любовь.
Nemo Vestrum. Редактировал Bond Voyage.
Все рассказы автора читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами весело и интересно!
======================================================