Глава 3
— Не уходи, пожалуйста! Что ты делаешь?! Куда ты? Ты просто эгоистка, ты кинула меня! Я один! — захлебываюсь в слезах, подрагивая всем телом. Я чувствую, как меня бьет дрожь.
— Слава, я здесь. Все хорошо, — она гладит меня по спине, между лопаток и прижимает все крепче к себе.
— Но я искал тебя! И не смог найти, — не верю ей.
Молчит, пока я реву ей в шею и сжимаю пальцами теплый халат. Он мягкий и приятный, успокаивающий. С криков перехожу на завывания.
— Ты мне нужна, очень. Я скучаю. Без тебя тут все пошло по наклонной, мам… Ты меня простишь? Прости меня, мам, прости. Я знаю, что не простишь, ведь это я!..
— Слав, конечно, я тебя прощаю. Успокойся, правда…
— Почему у тебя такой голос, мам? Ты не хочешь со мной разговаривать? — снова реву, хочу ее оттолкнуть, но мама держит меня сильно. Не выпускает из объятий.
— Слава, пожалуйста, приди в себя, я уже не знаю, что делать, — хнычет она.
Последняя фраза окончательно выбивает меня из сна и возвращает в реальность — в комнату Вероники. Мы лежим в ее кровати, она обнимает меня и пытается успокоить, поглаживая по спине, а я мацаю пальцами ее халат, как котенок, словно ищу сиську. Тыкаюсь ей в шею, сдерживаю слезы, хотя мое лицо полностью сырое от них. Стыдно. Вероника все слышала. Это она разговаривала со мной вместо мамы. Поправляю горло кашлем, чтобы что-то сказать в свое оправдание.
— Ники, мне жаль. Я…
— Слушай, это нормально, что ты по ней скучаешь. Но твое огроменное чувство вины — ненормально. Ты же сходишь с ума, не можешь спать, — сглатывает слезы Вероника.
— Больше не повторится.
— Сон или истерика?
— Все.
Вероника хмыкает и поднимается с постели. Подходит к окну и распахивает шторы настежь. На часах — шесть утра. Подсвеченная солнцем и с растрепанными золотистыми волосами Ника берет со стула спортивные штаны и ловко впрыгивает в них. Развязывает поясок у халата и оглядывается на меня осуждающе.
— Не смотрю, — кидаю в ответ на ее взгляд.
Она поворачивается ко мне спиной и стягивает с себя халат, снова тянется к стулу, на этот раз за лифчиком. У нее молочная, абсолютно идеальная кожа и аккуратная грудь с задорно торчащими сосками. Знаю, что обещал не смотреть, но, пожалуй, такое невозможно. Я наблюдаю, как она помещает грудь в чашечки бюстгальтера, заводит руки за спину и на ощупь застегивает крючки. Сверху надевает черную толстовку и забирает волосы в высокий хвост. С легкостью наклоняется и подбирает белые гольфы на полу. Садится на край кровати, чтобы их надеть.
Несмотря на легкое головокружение и зашкаливающее давление в штанах, ползком подбираюсь к Веронике и обнимаю сзади, кладу голову на ее плечо.
— Тебя проводить? — уточняю, потому что помню вчерашнюю тусовку.
— Была бы очень признательна. Вдруг там еще не все разошлись. Они с утра похожи на мертвецов, — вздрагивает Ника, вспоминая пьянчуг с бодуна.
— Окей.
Мне, как обычно, не нужно искать свои шмотки, я снова уснул в одежде. Поэтому следом за Вероникой подбираюсь к двери. Мы щелкаем замком и выглядываем наружу. Ника пропускает меня первым, а сама на носочках крадется позади. Я осматриваюсь, оценивая опасность. Прямо по коридору в углу легко можно различить рвотную жижу, которую вчера оставила Вика. В остальном здесь валяются пустые банки от коктейлей и энергетиков, пеперони, слетевшая у кого-то с куска пиццы. Ну и белая слизь. Немного, но наткнуться можно. Иду осторожно, обходя загрязненные места на ковре, чувствую себя проводником, который просто обязан вывести оставшуюся в живых к пункту спасения. Не хватает только топора, чтобы в случае чего отмахиваться от нечисти. Но, к счастью, мы никого не находим в коридоре и на кухне. Пусто. Тусовка рассосалась по домам. Но вечером эти люди опять будут здесь. Как они приходят? Не могу сказать точно. Может быть, у кого-то есть ключ от моей квартиры. Так что закрыть дверь — не вариант.
«Поменять замок?» — спрашиваю себя, переступая через свежее пятно от пролитого кофе.
— Подожди, — шепотом останавливаю Веронику. — Еще не засохшее. Странно.
— Да ладно, может, ближе к утру кто-то разлил, пошли.
Но мы не успеваем сделать шаг, как из зала выходит голый незнакомый парниша с длинными волосами, рассредоточенными по всей голове как листья у пальмы или грива у льва. Вероника вскрикивает сиреной и прячется за меня, вцепившись пальцами в мою футболку. Парень тоже пугается и кривится в лице, похоже, визг Вероники отзывается болью в его голове, как и в моей.
— Тише! Чувак, уйми ее, я уже ухожу. Мне на поезд в восемь, голова щас взорвется, — хриплым голосом говорит он.
— Ники, — говорю я, и она тут же замолкает, но по-прежнему боится выглянуть. Чувствую ее горячее взволнованное дыхание, упирающееся мне в шею.
— Охеренная тусня, чувак. Зови еще, — парень мельтешит по комнате, наверное, в поисках одежды.
Замечаю на столе майку и бросаю ему, спустя несколько минут находятся джинсы, носки парниша даже не пытается отыскать, машет на них рукой и кидает пофигистичное «похуй». Проверяет по карманам телефон и деньги, звякает ключами и еще чем-то лязгающим, кое-как завязывает шнурки у кед и выходит за дверь. Вероника снова появляется из-за моей спины.
— Кошмар! Это совсем не то, что я хотела увидеть с утра! — морщится она, наверняка вспоминая голое тело незнакомца с обмякшим волосатым членом.
— Некрасиво получилось, — соглашаюсь с ней.
— Они всегда такие? — тихо спрашивает Ника.
— Кто?
— Ну эти ваши… причиндалы.
— Не у всех и не всегда, — посмеиваюсь над ее вопросом. Ей-богу, как маленькая. Ее щеки заливаются румянцем, а взгляд потуплено опускается. Беру ее за руку. — Люблю, когда ты такое спрашиваешь. Ты забавная, — говорю ей, а потом вспоминаю момент с ее переодеванием и добавляю: — И красивая.
Убедившись, что в ванной комнате никого нет, пропускаю туда Веронику первой, а сам стою и жду очереди. Оглядываю урон, нанесенный квартире. Кажется, в зале появилось новое граффити с зеленой лягушкой и фиолетовым дымом у нее из пасти. А еще битая посуда и залитый соком диван. Но это не новость, такое случается постоянно. И раньше мы с Никой полдня квартиру драили, потом надоело — стали убирать только видимые загрязнения и один раз в неделю вызывать клининговую службу, вернее тетю Свету. Она-то знает все секреты хорошей уборки: как оттереть кровь с обоев; вымыть кресло от мочи, и чтобы не пахло; вывести и протереть все липкое с поверхностей; даже посуду моет и плиту драит. В общем, чудо-женщина, только платная. И очень. Если бы ни папины деньги, которые он присылает мне на учебу, вряд ли я смог бы потянуть тетю Свету.
— Следующий, — с улыбкой произносит Вероника, выходя из ванной.
— Ты бегать? — спрашиваю, почти скрывшись за дверью.
— Да. Со мной хочешь?
— Вряд ли бегать хочу. Но потусить на улице — я бы не отказался. Сегодня четверг, — размышляю вслух.
— А, тетя Света, — вспоминает Ника. — Ну тогда давай, только побыстрее. И зубы хорошенько почисть!
— Целоваться будем? — выглядываю из-за двери, чтобы поймать момент, когда она будет злиться.
— Да иди ты!
Она правда забавная. Знаю, что хотела бы поцеловать меня и что у нее никого еще не было. Такая милая и наивная. Мне нравится наша игра, как будто бы мы влюблены. Может, и влюблены. Только не ее это будущее: просыпаться в затхлой квартире с алкашами в компании; закрываться каждый вечер в комнате и бояться, что выломают дверь; наблюдать малоприятные картинки с небезопасными связями; в конце концов бороться с моими паническими атаками, как сегодняшняя…
«Решил, что разговариваю с мамой. Кусок дерьма, — чищу зубы и грызу щетку, но больше себя, изнутри. — Возьми себя в руки, придурок. Нужно больше энергетиков».
Смотрю в зеркало, висящее над раковиной, и замечаю что-то черное на ногтях. Присматриваюсь сначала к отражению, потом к собственным пальцам. Лак? Нет, серьезно? Сплевываю белую пену в раковину и набираю немного воды в рот из-под крана. Снова полощу и сплевываю. Убийственное испытание — чистить зубы. После пасты во рту немеет и остается привкус саднящей мяты, которая неприятно скрипит и вызывает изжогу. Чтобы избавиться от этого ощущения — непременно нужно кофе. Я даже готов встать на четвереньки и вылакать кофейную лужицу на кухне, лишь бы унять эту мятную свежесть. Но Вероника стучится в дверь, значит, я нахожусь в ванной слишком долго, пора выходить. Умываюсь, утираюсь полотенцем, после чего появляюсь перед Никой и дышу ей зубной пастой прямо в лицо, как выпивший гаишнику в трубочку. У нас тут другие проверки. Улыбаюсь во все двадцать восемь.
— Молодец. Голову помыл? — спрашивает, в то время как я прохожу мимо и ныряю в кеды. — Эй, а как же душ?
— После твоей пробежки вместе сходим, — подмигиваю ей, и она снова заливается краской.
На улице немного зябко, жмусь в своей футболке, пока Вероника разогревается на месте. Раньше мы вместе бегали, каждое утро. Я серьезно увлекался спортом, мог пробежать и десять, и двадцать километров. Сейчас, наверное, и метра не пробегу. Мои ноги тяжелые, неподъемные, а ступеньки у подъезда такие маленькие и частые. На одной из них спотыкаюсь и чуть ли не лечу кубарем на тротуарную дорожку, но успеваю повиснуть на перилах.
— Все нормально! — посмеиваюсь над своей немощностью, хотя больше хочется разрыдаться. Не ожидал, что тело станет подводить меня в девятнадцать лет.
Вероника напряженно смотрит за тем, как я ковыляю к лавочке, но потом убегает, она и так задержалась. Хочу распластаться по скамейке, привалившись на спину, но солнце сразу же начинает лупить по глазам. Слишком яркий и теплый сентябрь, в футболке уже не холодно. Лучи проходятся по лицу, и я укрываюсь от них рукой. В голове тоже пекло. Тянусь в карман за телефоном и открываю «шорты». Это всегда спасает. Листаешь пальцем снизу вверх — то ржешь, то морщишься, то удивляешься. Одни идиоты снимают короткие ролики, чтобы другие идиоты их смотрели. Я — тот идиот, который смотрит. И, главное, — невозможно остановиться. Это мой личный плюс, когда нужно убить много времени. А времени у меня вагон, только бы не спать.
Меняю положение на лавочке и подставляю солнцу спину. Продолжаю пялиться в экран, при этом еще успеваю зубами сдирать с ногтей черный лак. «Сука, крепко сидит, — посматриваю на маленький участок ногтя без лака. — Кирыч? Он мог, только вряд ли ему было до меня вчера».
Секундный смех, две секунды умиления, и снова лицо кирпичом. Быстрый окситоцин, лживый, но съедающий и притягивающий. Зомбировано пялюсь в смартфон, завороженно сметая пальцем уже просмотренные видюшки. Девушка танцует в костюме Сейлор Мун, покачивая бедрами; котенок мяучит, сидя у хозяйки на животе; четкий парень с ноги открывает бутылку с водой; велосипедист прыгает с обрыва на байке; склейка из аниме; отрывок из фильма; китаянка пытается запихнуть себе в рот банан целиком; котенок смешно кувыркается на полу; девочка говорит «брать», не выговаривая букву «р»; мужик поднял штангу весом в двести кг; парень со всего маху ебнулся с лестницы; певица рыгает на сцене; хук справа на ринге, и противник падает; шелест моря; котики; клетчатая японская юбочка…
— Слав!
Юбочка… Не могу остановиться, пока Вероника не блокирует экран и не выхватывает телефон у меня из руки. Она пихает его в карман своей толстовки. Одариваю ее недовольным взглядом, но вскоре отхожу. Ее кожа поблескивает на солнце от пота, лицо разгоряченное и мокрое. Дыхание немного сбившееся. Напряженные икры, спортивные бедра.
«Хочу», — выдыхаю желание и опускаю взгляд.
Как назло, Ника садится рядом.
— Разомнешь? — кладет правую ногу мне на колени, слегка завалив корпус назад и оперевшись руками на лавочку.
Трогаю ее божественные икры, перебираю мышцы в пальцах, надавливая то сильнее, то слабее. Ника время от времени тихонечко постанывает от удовольствия, а я скольжу по гладким спортивным штанам вверх и оказываюсь совсем рядом. Массирую ее бедра и знаю, что, если провести рукой немного вверх и вправо, то там она и останется… Но Ника умело отвлекает меня разговором.
— И ты все это время залипал в телефоне?
— Ну да. А сколько прошло?
— Полтора часа, — Ника меняет ногу.
— Охуеть! Правда, залип, — на самом деле мое «охуеть» вылетает тогда, когда я случайно сжимаю ягодицу Ники в руке. А она такая упругая, сочная, подтянутая. Сглатываю слюну во рту. — Сколько ты пробежала?
— Почти пятнадцать. Слав, нам нужно поговорить.
— Пятнадцать! — игнорирую ее предложение.
— Слава, ты слышал.
— Бля, пятнадцать, Ники, ну ты даешь! Мы с тобой с двух начинали!
Она резко сбрасывает ногу с моих коленок, встает и быстрым шагом идет к ступенькам, грациозно поднимается по ним, пиликает ключом от домофона.
«У нее мой телефон!» — вспоминаю я.
— Ладно, разговор, — соглашаюсь и тоже поднимаюсь с лавочки. Надо сказать, никакой разговор не случится, если в мой желудок ничего не закинуть сейчас.
За углом дома пристраиваемся на летней веранде кофейни. На деревянный, немного покачивающийся столик, — если на него наступить ногой, — официантка ставит два стаканчика с капучино, чуть позже приносит мне острый азиатский бургер, Веронике — сырники, утопленные в сгущенке. Серьезно, мне кажется, их там настигла смерть. Даже дна тарелки не видно. Ника пытается образовать вилкой «сушу», но безрезультатно. Утопшие пирожки — мертвые пирожки, так и остаются плавать в сгущенной пучине. Она ковыряет их. Своеобразное такое вскрытие.
— Итак, разговор, — глубоко вздыхает она.
— Да, мне тоже интересно, почему у меня черные ногти? — выставляю перед ней пальцы веером и пристально смотрю ей в глаза.
— Извини, — прыскает смехом Ника. — Когда ты вчера ко мне ввалился, я голову ростовой куклы Микки Мауса чинила. Там потерто в некоторых местах, вот и пришлось промазывать лаком. А твои девственно чистые ногти…
«У некоторых кое-что другое до сих пор девственно, но я же не лезу, — стискиваю зубы. — Молчи, дурак, плохая шутка».
Вместо слов вгрызаюсь в бургер и активно жую. Он вкусный до безумия! Этот жгучий соус, мясо и булочки, сыр… Я щас кончу!
— Что будем делать с твоими кошмарами? — обеспокоенно трогает меня за локоть Ника.
— Не спать.
— А с алкоголизмом?
— С каким алкоголизмом? — ошарашенно поднимаю на нее глаза.
— С твоим!
— То есть, по-твоему, я не только психопат, но еще и алкоголик?!
— Но все можно исправить! Пока не поздно, Слав! Давай найдем тебе хорошего психиатра, если нужно, полежишь в клинике, прокапаешься, таблеточки попьешь…
— Лучше бы ты на всякие бабские темы разговаривала, Ники, — сминаю пустой стаканчик от капучино в руке и кидаю рядом с урной, попросту не попадаю в нее. Поднимаюсь из-за стола, обиженно забирая свой бургер, оставить его здесь недоеденным — выше моих сил. Но не ухожу, так как помню: мой телефон все еще у Ники.
— Это какие? — Вероника тоже на пределе.
— Ну не знаю, про любовь-морковь там…
— Да ты же такое ненавидишь! Достал! — истерит она, кидая в меня свой стаканчик, а вот он-то только наполовину пустой. Кофе растекается по футболке и обжигает кожу через ткань. Терплю, жмуря глаза. — Я люблю тебя! И все для тебя делаю! А ты тот еще свин! Хоть бы раз…
— Что?
— Хоть бы раз… сказал, что я нужна! Что любишь! Что хочешь быть вместе! Что тоже готов для меня что-то сделать, а не подыхать в этом дерьме! Я знаю — несчастный случай, авария, но Слав! Полгода прошло! Сколько можно?! Ты не виноват! Так получилось! И маму не вернуть! ПРЕКРАТИ себя убивать!
Ника брякает руки на стол и роняет в них лицо, плачет навзрыд, трясется всем телом. А я стою и как последний мудак смотрю на это, доедая бургер. «Но что я могу сделать? Да, нужна, да, люблю, но это ничего не меняет. Это она убивает себя, находясь рядом со мной. А я… уже мертв», — думаю я, проглатывая последний кусок булки.
Сажусь на свободный стул и тяну Нику за руку на себя. Она, ничего не понимая, садится сверху на мои ноги, все еще продолжает всхлипывать.
— Сложное утро. Наверное, все к этому шло. Но предупреждаю: будет остро, — быстро говорю и сразу же целую в губы, чтобы она не успела одуматься.
Поцелуй. Это стратегия отвлечения. Я еще не целовал ее по-взрослому. Ее соленые губы и мой наглый язык. Наверное, от страха и неожиданности Ника так сильно вцепляется пальцами в мои плечи. Я касаюсь ее руками под толстовкой. Черту не перехожу, грудь остается не тронута мной, но ладонь задерживается на застежке, на какие-то полсекунды. Ника начинает ерзать бедрами, и я кладу на них руки, импонируя ее инстинктивным движениям.
«Пусть почувствует его, она ведь этого добивается», — притягиваю ее еще крепче.
Вероника стонет, но в этот раз не от массажа ног, а от моего напряженного члена, о который она трется в своих скользящих, намокших штанах. Этим поцелуем и ласками я делаю ей больно — даю надежду на что-то большее. Но одновременно с этим спасаю себя от ненужного разговора. Ника забывается в страсти и желании, после она не станет говорить об алкоголизме и о том, что я себя убиваю.
«Год выдержки, и так бесцеремонно сдаться, поцеловать ее. Но это того стоило».
Идем домой. Для приличия держу ее за руку — не хочу рушить ее розовый мир, где мы вместе. Вероника смотрит в асфальт и улыбается. Ее щеки горят, ладошка влажная-влажная. Наверное, сердце тоже бьет собственные рекорды. И это наш первый поцелуй. Она счастлива. Но это тоже лживый окситоцин, как от «шортов»: быстро пришел, быстро уйдет. Уйдет тогда, когда она поймет, что настоящий мир далеко не розовый и поцелуй — не средство стать ближе.