В то лето в деревню приехал мой двоюродный брательник Коля. Решил, так сказать, вспомнить «молодость». Если нам с Мишкой едва исполнилось десять лет, то ему в конце прошлого года стукнуло целых шестнадцать. Парней его возраста в окрестностях не нашлось, поэтому «тусовался» он с нами. Во всяком случае, днём. Худой и жилистый, Коля умел делать стойку на голове и руках. Да ещё и, встав в такую позу, отрывал макушку от земли, выпрямляя руки. Высший пилотаж. Свою спортивную подготовку Коля демонстрировал и во время прыжков со скирды. Наступила пора жатвы, и старые комбайны «Нива», с брезентом вместо крыши, трудились, не покладая колёс. Трактора, с прицепленными спереди зубастыми челюстями захватов, скирдовали сено, но за день всё убрать не успевали, и часть стогов стояли незаконченными. Вот где нам было раздолье! Забравшись по развалам сена на самую верхушку, мы с увлечением прыгали вниз. И ничего, что жёлтые стебли кололи ноги и тело, а соломенная пыль набивалась в ноздри. Коля же, вошедши в раж, даже «крутил колесо», то есть скатывался сверху через руки, боком.
Коля давно не был в деревне, его захлёстывала энергия – попробуй-ка его просто так остановить! Несколько домов за рекой стояли позаброшенными. На месте третьего по счёту только остов печки торчал, да валялись доски и брёвна, скрытые за густыми зарослями крапивы. В прошлом году я решил, что должен обязательно найти там клад – и напоролся на ржавый гвоздь. Гвоздь проткнул резиновую подошву кеда, а следом и стопу. В первое мгновение я недоумённо наблюдал, как вместе с ногой поднимается почему-то и старое бревно. Следом ногу пронзила боль. Ковыляя к дому, я думал о том, как не разделить судьбу лётчика Мересьева из «Повести о настоящем человеке». Но бабушка действовала смело и решительно. Грела воду в тазе, где потом в настое ромашки вымачивалась несчастная нога – и мазала её какими-то травяными настойками. В общем, всё зажило очень быстро. Как раз напротив этих развалин, через дорогу, и стоял амбар, который решил исследовать Коля, призвав на подмогу меня.
В небольшом бревенчатом здании в два этажа окон не было. Только массивная дверь и слуховое окошко под крышей. Через него Коля и взял амбар штурмом, проявив чудеса эквилибристики.
– Горох! – радостно объявил он, открыв дверь изнутри.
Горох рос у нас в огороде, но этот же достался нам тайным путём!
– Какой-то странный у него вкус, – сказал я, съев пару стручков.
– Да ты что, в горохе что-то понимаешь? – ответил Коля, надыбавший это месторождение и продолжая трескать горошины.
Наверное, нам повезло, гороха мы съели не очень много. Вкус у него действительно отличался от бабушкиного. Позже заурчал живот – и мы с Колей в огороде, рядом с навозной кучей, сильно пополнили запасы этого самого навоза и одновременно уменьшили заросли лопухов. Протравленный оказался тот горох, приготовленный для посадки. Бабушка же достала свои запасы сушёной черёмухи, которую мы упорно жевали в течение дня.
В амбаре, после его освобождения от гороха, разместился наш штаб. Три самодельных стула и стол теснились на неровном бревенчатом полу на втором этаже. Старинный накладной замок, посаженный на четыре болта и примотанный изнутри алюминиевой проволокой, закрывал дверь. Замок открывался таким же древним, как он сам, ключом. Хотя годился и кривой гвоздь, который цеплял зубья задвижки. В тот день, вооружившись топором, мы с Колей отправились усовершенствовать наш штаб. Картина, представшая перед глазами, заставила сжать кулаки от обиды. Штаб подвергся нападению. Распахнутая дверь болталась на петлях, сорванный замок с кусками проволоки валялся на полу. Кто-то разломал наши стулья и уволок половину припасённых досок. Пока мы приходили в себя от потрясения, из-за плетня показалась древняя бабка Елизавета.
– Это мой топор! – заявила она, вцепившись в топорище костлявой рукой.
– Это наш топор, мы его из дома принесли, – Коля сделал попытку вырвать топор из цепких старушечьих рук. Но куда там! Тёмная длань держалась за топорище крепко.
– Вы топор украли! И вчера морковь у меня в огороде повыдергали!
– Да я… да мы…это что же такое?! – Коля от наглости и несправедливости поклёпа потерял дар речи.
Воспользовавшись секундным Колиным замешательством, бабка завладела топором и победоносно скрылась за плетнём.
– Ты зачем наш топор отдал?! Ты же такой сильный, – подлил я масла в огонь.
– Так видишь, какие дела, – двоюродный брат неопределённо развёл руками.
Так в один день вместе со штабом мы лишились ещё и топора.
Ещё Коля делал отличные стрелы. Не как я, стараясь равномерно обстрогать прут, а одним длинным уверенным движением снимая всё лишнее. От этого стрелы у него получались не круглые, а многогранные. Спереди кора не состругивалась, чтобы стрела имела утяжеление. Нос заострялся, как у карандаша. Сзади прилаживались куриные перья. Некоторые стрелы делались особенно боевыми – оканчивались впереди гвоздём, примотанным изолентой. С луками из можжевельника и запасом стрел мы и отправились на охоту.
Охотиться предстояло на ферме, расположенной через речку. Старое строение глядело на мир грязными глазницами многочисленных окон. Дранка на крыше посерела от времени и угрожающе прогибалась. Слева от приземистого длинного здания имелся загон, огороженный жердями. Не росло там ни травинки, несмотря на жаркое лето – простиралась только вытоптанная коровьими копытами земля. Непередаваемый запах молока и навоза ударял в ноздри, стоило только открыть входную дверь фермы. Коровы, пристёгнутые к перегородкам толстыми цепями, стояли в четыре ряда. Слева и справа – мордами к стене, в среднем ряду – головами друг к другу. Перед животными висели деревянные люльки для сена и поилки. Со стороны хвостов, над проложенными в полу желобами для сбора навоза, по рельсинам ездили подвешенные механические транспортёры. Широченные ворота вели в загон. Через их створки металлические балки транспортёра выходили на улицу и упирались в огромную навозную кучу. В правой половине фермы располагались коровьи «ясли». В отдельном помещении, разделённом на множество клетей, жевали травку молодые телята.
Но охотиться мы собирались, конечно, не на коров, а на голубей. Птицы в огромном количестве гнездились под крышей, добавляя к коровьему навозу птичий помёт. На ферму мы попали легко. Она особо и не запиралась. Первая же стрела с гвоздём, выпущенная Колиной рукой, воткнулась в крышу. И вторая тоже. Стрелы с гвоздём не годились совершенно, застревая в толе крыши и деревянных балках перекрытий. А стрелы без гвоздей отскакивали от стропил, не попадая в птиц. И тут Мишка радостно закричал:
– Попал!
Видимого вреда его стрела голубю не причинила. Следовало признать нашу охоту неудачной.
– А давайте залезем на крышу! – предложил кто-то.
Конечно же, предложение получило горячий отклик. С крыши открывался прекрасный вид. Внизу сверкала на солнце водная гладь речки, зелёный склон, разделённый бороздой дороги, поднимался вверх и увенчивался крошечными избушками, над которыми теснили друг друга барашки-облака. Красотища! Но нас заметили – и это был ни кто иной, как наша с Колей бабушка.
– Оба, марш домой! – раздался её зычный голос.
Мишей-то, конечно, она командовать не могла.
– Ты же, вроде, взрослый уже. Не подумал, что крыша старая, может провалиться? – выговаривала она дома Коле.
Мудрая бабушка, как всегда, была права.
Слева от входа на ферму, в самом углу, чёрной горой возвышался мощный бычара. Настолько огромный, что коровы рядом с ним казались игрушечными. Загон для него, плотно сколоченный из толстых брусьев, представлял собой этакую «особую территорию». Коля рассказал, что несколько лет назад этот бык забодал человека. Жил в деревне пастух дядя Паша, сильный и высокий мужик, бывший кузнец. Однажды весной он увидел, как бык по дороге на ферму принялся бодать чьё-то развешенное на верёвках бельё, пачкать его и ронять на землю. Дядя Паша мастерски владел кнутом и отхлестал быка по бокам. Сильно отхлестал. А ведь кнут в умелых руках представлял собой грозное оружие. К деревянной рукоятке крепился сыромятный ремень, а следом сплетённый из корда, постепенно сужающийся длиннющий хвост. Корд брали, расплетая приводные ремни тракторов и комбайнов. Необычайно прочным и надёжным был тот материал. Заканчивался кнут «хлопцом» – конским волосом из чёлки или хвоста лошади.
Однажды дядька Виталий показал нам с Мишкой, как надо пользоваться кнутом.
– Мышцы должны быть расслабленные и длинные, пацаны, – дядя Витя немного принял за обедом, и, конечно же, имел расслабленные мышцы.
Что же такое «длинные» мышцы, узнать мы не успели, поскольку следом Виталий спросил:
– А хотите, я ударом кнута корову сшибу?
– Хотим, конечно! – заинтересованно переглянулись мы с Мишкой, не поверив, впрочем, его словам.
Дядя Витя взял висевший на плетне у Мишкиного дома кнут и примерился. Резко выбросив руку вперёд, он осадил её и сделал кистью неуловимое движение назад. Конский волос издал громкий хлопок.
Оставалось выбрать корову. Витя выбрал, конечно, совхозную, метрах в пятнадцати мирно пасущуюся на лугу. «Хлесть!» – резко щёлкнул кнут, но не достал до коровы. Попытки примерно с третьей дядя Витя попал. Бурёнка удивлённо замычала и повалилась на бок.
– Ну и что я говорил? – улыбнулся Виталий.
– Вот это да! – восхитились мы.
И вот бык, о котором шла речь выше, затаил на дядю Пашу обиду. Так затаил, что решил отомстить. Говорят, что быки злопамятны. Стадо в тот день паслось за рекой на дальнем стойбище. Под высокой сосной в центре поляны прикорнул в обед дядя Паша. И не заметил, как бык подкрадывается к своему обидчику. А когда заметил, было уже поздно. Пастух вскочил и метнулся к сосне, залезть на неё хотел. Но бык придавил его к дереву рогами и перебил позвоночник, парализовало ноги у дяди Паши. Шесть месяцев пролежал он в больнице, но врачи так и не смогли ничего сделать. После этого случая быка на улицу не выпускали, но использовали, как производителя. Был он огромный, так для чего быками разбрасываться?
Но вот пришёл и его черёд. Приехали мужики забирать быка, видимо, на мясо. Мы, конечно, не могли пропустить столь важное событие. Коля даже надел новые сатиновые штаны. Он же разглядел штамп на двери грузовика – N-cкий мясокомбинат. Машину подогнали со стороны загона, отворив ворота. Трое дюжих мужиков опутали быка верёвками, стреножили и потащили к машине. Бык, наверное, что-то понял и взбрыкнул. Порвав путы на задних ногах, и вырвав из рук морду с кольцом в ноздрях, он мотал мощной шеей, таская влево-вправо на натянутых верёвках двух стокилограммовых мужиков, и никуда идти не собирался. Ситуация накалялась, и тут один дядька неожиданно закричал:
– Ребятня, бегите, вдруг вырвется сейчас!
Первым стартанул Коля. Бегал он быстро, поэтому сразу оторвался от нас метра на три. Пол на ферме, хоть и убирался от навоза, скользил. Всё-то гумно убрать невозможно. Коля поскользнулся и полетел вперёд, драя новыми сатиновыми штанами гумно и вонючий пол. Об него споткнулся я – и упал руками вперёд, бороздя те же остатки гумна. Об меня – Мишка. Ох, и ругалась потом бабушка, стирая новые сатиновые штаны!
Мы же с другом твёрдо вознамерились научиться пользоваться кнутом. Тем более Мишин родной дядя после смерти Павла стал пастухом, и кнут находился в «свободном доступе». Висел на плетне огорода Мишкиного дома после возвращения стада и частных коров с выпаса. Но все наши попытки к успеху не привели. То ли кнут был для нас слишком тяжёл и длинен, то ли мы недостаточно усердны, но хлопок упорно не получался, а сплетённый корд периодически пребольно хлестал по ногам. Так нам это искусство, увы, и не покорилось. Ни в этот год, ни потом.
***
С Колей мне довелось увидеться в следующий раз только много лет спустя. Лежал он в больнице на вытяжке после компрессионного перелома позвоночника. Машина подорвалась на мине в Нагорном Карабахе, куда Коля был командирован в составе отряда милиции.
– А помнишь, как мы с тобой горох в деревне ели? – спросил он.
– Конечно, помню. Ты поправляйся главное.
По щеке брательника скатилась скупая мужская слеза.