К дню рождения Е.М. Примакова

Отрывок из главы книги Владимира Мукусева
"Черная папка"

...Иногда же какая-то новая, всплывшая вдруг «ниоткуда» мелкая информация позволяла раскрутить ма­ховик расследования заново, и я вновь шел по кругу: МИД, МВД, Генеральная прокуратура, спецслужбы и, прежде всего, Служба внешней разведки… Последняя, кстати, активнее всех других шла на контакт, именно из этой (казалось бы, самой закрытой) органи­зации мне на мои депутатские запросы поступали необходимые документальные материалы. Шли сотрудники этой структуры и на личные контакты — в том числе, было организовано несколь­ко встреч с главой службы Е. М. Примаковым.

А потом случилось нечто такое, что стало ясно: все москов­ские возможности исчерпаны, надо ехать туда, на место. В быв­шую Югославию, тогдашнюю Сербску Краину, нынешнюю Хорватию. В город Костайницу… Это «нечто» было попавшим мне в руки трехстраничным документом, который навсегда вре­зался мне в память так, будто я заучивал его наизусть. Вот он, при­вожу его полностью.

Генеральному прокурору

Российской Федерации,

Государственному советнику 2 класса

Степанкову В. Г.

О новых фактах по делу розыска пропавших без вести

В. Ногина и Г. Куринного

№153/2–8099 от 12.08.93.

Уважаемый Валентин Георгиевич!

В связи с вновь открывшимися обстоятельствами по делу, свя­занному с исчезновением 1 сентября 1991 года российских тележур­налистов В. Ногина и Г. Куринного, сообщаем следующее.

2 августа с. г. в Посольство РФ в г. Белграде позвонил житель г. Нови Град (Республика Сербская) Стеван Бороевич, 1963 г. рожде­ния, серб по национальности, и сообщил, что располагает инфор­мацией о судьбе без вести пропавших журналистов, которую готов передать «при условии гарантии его личной безопасности».

6 августа с. г. по согласованию с МВД Сербии, Республики Серб­ской и руководства Посольства РФ в г. Нови Град для встречи с С. Бороевичем по названному ему адресу выезжала группа в составе сотрудника посольства, исполняющего обязанности офицера без­опасности, и корреспондентов российского телевидения Соловьева и Кляна.

При встрече Стеван Бороевич рассказал, что в сентябре 1991 г. он как резервист находился в составе подразделения ЮНА в рай­оне боевых действий у деревни Хорватская Костайница. Взвод, ко­мандиром которого он был, занимал позиции со стороны Петрини. В начале сентября (точную дату он не помнит) в распоряжение взво­да прибыло специальное подразделение сербской милиции на микроав­тобусе (10–15 человек) во главе с командиром Ранко Бороевичем (жи­тель того же села Бороевичи, как и заявитель). В тот же день около 12 часов из района Костайницы на перекрестке появился автомобиль, по которому милицейским подразделением был открыт огонь из ав­томатического оружия. При этом Ранко Бороевич предупредил воен­ных, что они не должны стрелять, т. к. это дело поручено милиции.

К остановившемуся после обстрела автомобилю сразу же подош­ли несколько сотрудников милиции во главе с Р. Бороевичем, а затем к ним присоединился и заявитель. По его словам, в автомашине на­ходилось два человека, при этом оба были ранены. Р. Бороевич по­требовал у них документы и, убедившись, что они являются рос­сийскими журналистами, сказал, что речь идет о русских шпионах, которые работают в пользу хорватов. Затем он достал пистолет и выстрелил в голову водителю (по описанию заявителя — В. Но­гину), а затем его спутнику (Г. Куринному). Машина была сразу же разграблена представителями милиции, все вещи и аппаратура по­гружены в микроавтобус, на котором они прибыли. Были изъяты и отдельно упакованы только видеокассеты, снятые корреспонден­тами в пути следования.

Примерно в 13 часов в этот же день поступил приказ сжечь авто­машину вместе с телами погибших. После выполнения этого приказа милицейское подразделение убыло с позиций, занимаемых взводом С. Бо­роевича. На следующий день одному из подчинённых заявителя — бой­цу Зорану Прлине было приказано автомашину вместе с обгоревшими трупами убрать и закопать.

В связи с тем, что С. Бороевич, по его словам, высказывал возму­щение убийством российских журналистов и намерение сообщить русским о судьбе их граждан, он был под надуманным предлогом аре­стован и полтора года содержался в тюрьме без суда и следствия.

Находясь в тюрьме, заявитель встретил одного из свидетелей происходившего, который рассказал, что, когда началось следствие по делу об исчезновении российских журналистов, его подразделе­нию было приказано откопать машину, вынуть останки сгорев­ших журналистов и вложить в нее обгоревшие кости других людей с тем, чтобы вещественными доказательствами подтвердить версию об использовании автомашины корреспондентов хорватами из Костайницы. Останки российских журналистов были закопаны в 10–15 метрах от ямы, в которую была зарыта машина.

По данным заявителя, паспорта погибших корреспондентов до сих пор находятся у Ранко Бороевича. С. Бороевич изъявил готовность дать официальные показания следственным органам по этому делу. Сообщение заявителя было полностью записано с его согласия на видеопленку. Он передал также письменное сообщение, подготов­ленное им заранее. Сведения заявителя выглядят весьма правдоподобными. Он опе­рирует деталями, совпадающими с материалами следствия, а так­же дополняет их сведениями, логически связывающими ход событий в единую общую картину.

Полагаем, что имеются достаточно весомые основания для про­ведения следственных действий Прокуратурой РФ на месте предпо­лагаемого перезахоронения останков корреспондентов. Хотя нельзя исключать и того, что действия заявителя могли быть инспири­рованы хорватской стороной в целях компрометации сербов и СРЮ перед российской общественностью.

С учетом высказанного заявителем мнения о том, что заинте­ресованные лица могут скрыть следы преступления, в частности, перезахоронить останки Ногина и Куринного, а также устранить самого заявителя, полагаем целесообразным в интересах следствия принять необходимые меры по недопущению разглашения получен­ной информации.

Считаем, что представителей прокуратуры можно было бы направить в район Костайницы (по согласованию с властями СРЮ, РСК и РС) под предлогом повторного опроса исключительно тех свидетелей, которые уже известны местным службам, а затем в ходе этой работы приступить к проверке новых фактов и рас­копкам предполагаемого места захоронения.

В случае получения новых сведений, проливающих свет на судьбу В. Ногина и Г. Куринного, Прокуратура Российской Федерации будет нами проинформирована.

Директор Службы внешней разведки Российской Федерации

Е. Примаков»

От письма веяло безнадежностью, тянуло бессмысленной, подлой, ничем не оправданной смертью. Всего три страницы, на­писанные сухим и казенным языком, — и неужели, неужели конец всему?.. В этом документе какой-то неведомый мне «заявитель» впервые с полной и беспощадной определенностью свидетель­ствовал о том, что Ногин и Куринной мертвы. И, опустошенный, оглушенный этим известием, я даже не обратил внимания на то, что в письме была еще одна информация, которая прозвуча­ла «впервые». В первый раз в деле появился совершенно четкий и недвусмысленный «сербский след». Если б знал я тогда, какую роковую роль может сыграть этот факт в установлении истины, я бы, конечно, не оставил его без внимания…

После долгого молчания я спросил у Е. М. Примакова, кото­рый лично, из рук в руки, передал мне документ:

— Вы ему верите… этому Бороевичу?

— У нас ничему не принято верить на слово, — ответил тот. — Конечно, эти сведения надо еще проверять и перепроверять. И лучше лично. Вы понимаете?

Да, я понимал. Осуществить такую проверку было возможно только одним-единственным способом. Нужно ехать в Костайницу, разыскать захоронение и провести все необходимые экспертизы. Найти свидетелей, снять показания, подтвердить все докумен­тальными свидетельствами… И выполнить это необходимо нам самим, потому что — это стало понятно достаточно быстро — сербская сторона вряд ли была заинтересована в таком оконча­нии «югославского дела». Вот когда созданная по моей инициати­ве организация могла принести реальную, неоспоримую пользу: облеченный официальным статусом председателя парламентской комиссии, я мог под ее крышей проводить свое журналистское расследование в Хорватии, не привлекая к нему особого внимания, и в то же время рассчитывать на помощь официальных структур.

— Не хочу обманывать вас, — продолжал Примаков, — по­ездка вряд ли окажется увеселительной. Я уж не говорю о трагич­ности самого повода, но и нынешние обстоятельства тоже не рас­полагают к особому оптимизму. Обстановка в бывшей Югославии сложная, ситуация такова, что там могут найтись люди, которым ваше следствие станет, что называется, поперек горла. А это озна­чает, что вы едете на войну.

— Я готов, разумеется… — волнуясь, начал было я, но Евге­ний Максимович остановил мою тираду одним движением руки.

— Я знаю. Но моя обязанность — предупредить вас о возмож­ной физической опасности, вполне реальной. Конечно, вы будете не один; с вами поедут наши сотрудники, опытные люди, знако­мые с обстановкой профессионалы. Но, тем не менее, вы должны отдавать себе отчет в характере этой поездки. Я знаю о ваших ко­мандировках в Афганистан и другие «горячие точки», но эта будет куда более непредсказуемой, чем все ваши прежние журналист­ские поездки. Это не то же самое, что съездить на экскурсию в бан­ду, — ухмыльнулся он, демонстрируя знание наших с Витькой аф­ганских приключений. — Это означает, по сути, работать в ней.

— А кстати, о журналистике, — я уже рад был перевести раз­говор с этой пафосной темы на что-нибудь другое. — У меня в папке собрано множество бумаг по поводу расследования, в том числе официальных обращений вашего ведомства. На большин­стве из них стоит гриф «секретно». Насколько широко и публично я могу использовать эти материалы, чтобы никому не повредить?

Примаков улыбнулся.

— Не волнуйтесь, все по-настоящему секретное из докумен­тов изъято. Можете работать с ними так, как считаете нужным. Удачи вам, Владимир Викторович!

Упомяну здесь, что на эту встречу мы приехали с Галей Но­гиной. Однако все документы хозяин кабинета передал мне, при­гласив в отдельную комнату. При этом он взял с меня слово, что вся информация, которую я получил в этот день и буду получать в дальнейшем, останется тайной даже для ближайших родствен­ников. Выйдя потом вместе с Галиной из его приемной, я не знал, что сказать ей. Она чувствовала, что я о чем-то умалчиваю, а я уже не имел права рассказывать ей, что именно мы обсуждали с При­маковым «за закрытой дверью». С этого момента, к горькому мо­ему сожалению, началось наше с ней охлаждение, непонимание друг друга, которые позже приняли необратимый характер.

Через несколько дней, быстро завершив все формальности, наша группа (вместе со мной ехали представитель Генеральной прокуратуры и два контрразведчика) отправилась в Белград. И первое же наше решение, принятое в ходе этой поездки, как вы­яснилось, стало чудовищной, непоправимой ошибкой. Мы отпра­вились в путь поездом, а надо было — жизненно важно! — лететь самолетом. Дело в том, что аэропорт Белграда был закрыт, а ле­теть через Будапешт или Рим показалось нам ненужной тратой сил, денег и времени. Однако промедление в три дня — всего три дня, которые мы потратили на дорогу, — оказалось роковым для всего дальнейшего расследования.

Дежа-вю: мы снова ехали в одну страну, а приехали в другую. Ту, где нашего главного свидетеля уже не было в живых.