Она была загадочна. Она была располагающей. Глаза ее горели и выразительно сообщали о желании идти навстречу, но вслух она говорила совсем другие слова, позволяя лишь тонкие намеки на дальнейшее развитие событий. Ему же нравилась эта игра, в которую погрузились двое. Она не толкала, а он не давил, однако ж меж ними зарождалась связь. Сначала иллюзорная, затем крепчала. Они будто сбросили все оковы, что держали их, вспорхнули навстречу, навстречу чему-то особенному, чему-то мягкому и тёплому, притягательному. А на земле осталась совсем другая жизнь с осколками разбитых сердец, невнятных и навязчивых людишек, полных лицемерия и гнили. В полете их зарождалось нечто светлое и чистое, что слишком непорочно для этого мира. Часы, минуты и секунды улетали, был только миг, что топил одни горящие глаза в других. Даже выжженная земля даёт ростки. Они прорываются сквозь толщи безжизненной пустоты, полной боли и страданий, навстречу к солнцу, что дарует жизнь. Жизнь безмятежную и чистую. Они летели вопреки, не почему. Кто мог бы подумать – даже не гадал, кто не представлял подобное – не жил.
Свет разбавляющий тьму пробегал по контурам ее прекрасного девичьего тела Афродиты. Из уст ее лились стихи Бродского. Иногда жизнь удивляла там, где и не ждёшь.
Она игриво хохотала по финалу акта страсти, удивляясь, что так вообще бывает. Ее огонь не угасал. Она хотела. Она желала. Она даровала ему молодость из ночи в ночь, раскладывая сонеты по полкам сладострастия. Он размышлял об искусстве и ее возможностях. Он возродил в ней убитое стремление творить. Засохший цветок распустился и дал невероятную гамму запахов, что скинули ему лет десять, а то и двадцать. Они вернулись в юные годы, растворившись в чистой и светлой энергии потоков вселенной, и понеслись потоками ветра…