26 октября в Портретном фойе МХТ имени А.П. Чехова будут вручены памятные знаки «Чайка» работникам театра, Музея МХАТ и Школы-студии МХАТ, прослужившим здесь 15 лет и дольше. Эта традиция – одна из самых эмоциональных и тёплых в Художественном театре – была введена когда-то ещё Станиславским и Немировичем-Данченко.
Среди тех, кто в этом году станет лауреатом «Чайки» за 25 лет службы в театре, – Наталья Александровна Беднова, заведующая труппой и репертуарной частью театра. Публике не видна работа репертуарно-актёрского управления, а между тем именно от слаженной деятельности этих сотрудников напрямую зависит то, как крутятся шестерёнки всего большого театрального механизма. Быть заведующей труппой в таком театре, как МХТ, – значит обладать редкой стрессоустойчивостью, умением разруливать самые сложные ситуации, видеть дело в целом и одновременно не упускать из виду множество мелочей.
Наталья Беднова, безусловно, из тех, на ком держится нынешний МХТ. Сегодня она – героиня нашего интервью в рубрике «Посторонним вход разрешён», посвящённой театральным профессиям.
– Вы пришли в Художественный театр в 1999 году, при жизни Олега Ефремова. Как это произошло?
– Я никогда не думала, что буду работать в театре. Училась в одном из московских институтов на экономическом факультете, и было мне там очень скучно. Наступил момент, когда я поняла, что нужно что-то в своей жизни менять. А моя соседка работала помощником Владимира Андреева в Театре Ермоловой. Поделилась с ней своими мыслями, и она посоветовала: «Ты пойди поработай кем-нибудь в театре. Да хоть полы мой! Вот у нас студентки МГУ полы моют». Я пошла в Театр Ермоловой, там со мной поговорила заведующая костюмерным цехом, которая сказала: «Вы слишком молоды для такой работы, вы у нас не задержитесь». Тогда я перешла Тверскую и заглянула на служебный вход МХАТа. Ко мне вышла Валентина Ипатьевна Желеткова, зав. костюмерным отделением Художественного театра ещё со времен Бориса Ливанова и Виктора Станицына, посмотрела на меня и сказала: «Рост хороший, удобно будет вешалки с кронштейнов снимать».
Так за рост я и попала в театр. Сезон проработала костюмером. Относилась ко всему с любопытством, но атмосфера во МХАТе была странноватая. Когда спустя годы я получила возможность сравнивать, то поняла, что в театре тогда висело предощущение ухода сильного лидера. Это было затишье в ожидании перемен, тоскливое время. Я думала, что пора, наверное, восстанавливаться в институте, что театр – это всё же не моё. Но пришёл Олег Павлович Табаков, и всё закрутилось. И я попала в этот круговорот.
– Быстро изменилась атмосфера в театре, когда худруком стал Табаков?
– Я тогда была практически ребёнком и почувствовала перемены на каком-то энергетическом уровне: просто пространство вдруг ожило, наполнилось внутренней силой. Сегодня я понимаю, насколько сложно пришлось людям, проработавшим тридцать лет с Ефремовым, совершить переход к совершенно другому типу театра. Ведь каждый новый руководитель – это новый, другой театр. Но здесь всегда существуют люди, верные не только конкретному художественному лидеру, а всему этому пространству. И они остались. А потом Олег Павлович «подкупил» их заботой о сотрудниках и успехом спектаклей, которые начали выходить при нём в МХТ. Причастность к успеху воодушевляла, даже если само новое искусство не нравилось или воспринималось с трудом.
– Как вы начали работать в репертуарной части?
– Мне предложила перейти в неё Александра Федоровна Кулыбина, наш легендарный помощник режиссёра. Я стала диспетчером репертуарной части, начала работать с Ольгой Семёновной Хенкиной, бессменным помощником Олега Павловича, и это дало мне определённый толчок к развитию.
– С Хенкиной было сложно работать?
– Сложно. Но включался азарт соответствовать. Это вообще было моим основным стремлением – соответствовать: Олегу Павловичу, Ольге Семёновне, тому, что происходило в театре. Хотелось доказать, что ты можешь. И ещё важнее было не подвести. Сделать всё чётко, не сорвать отлаженные механизмы, когда от тебя что-то зависит.
– Хенкина и сама прошла определённый путь при Табакове: она пришла на должность его помощника, но ведь помощником можно оставаться и номинальным. А она действительно стала его правой рукой.
– Вы знаете, практически все, кто составлял команду Табакова, были людьми, начинавшими в театре с нуля. Такого не было, чтобы человек сразу стал начальником отдела, директором или заместителем директора. Как правило, это были люди, которые именно в этих стенах переживали своё личностное и профессиональное становление.
– Возможно, Олегу Павловичу были свойственны особая незашоренность, талант разглядеть потенциал человека и позволить ему расти?
– Да, причём в разных областях. У него был дар находить и привлекать в МХТ артистов, и также он привлекал людей других профессий, и они развивались, становились опорой для него. В театре очень сложно управлять тем, чего ты не знаешь. Нужно пройти всё от и до, чтобы понимать, как работают службы, как вообще существует театр, что это за организм такой. Тогда к тебе возникнет уважение. Если же просто прийти и сказать: «Я начальник, делайте так», то, к сожалению, в Художественном театре это не сработает. Надо всё это пережить, себя воспитать, а потом уже каким-то образом помогать делать общее дело.
– Какие качества вам потребовалось развивать в себе, когда вы стали диспетчером репертуарной части?
– Тогда вовсю играли легендарные артисты старшего поколения – Андрей Васильевич Мягков, Татьяна Евгеньевна Лаврова, Ия Сергеевна Саввина, Вячеслав Михайлович Невинный. Мне было любопытно их изучать, найти к каждому свой подход. Требовалось самообладание, было чёткое ощущение субординации.
Вообще, мне кажется, старый театр был намного жёстче. Раньше за кулисы нельзя было зайти на каблуках – у костюмеров, реквизиторов существовала своя спецодежда.
– Сейчас не так?
– Сейчас всё проще, это ещё при Олеге Павловиче началось. Само время диктует иную манеру общения, более свойскую. Хотя я и сегодня стараюсь держать дистанцию, это полезно в работе.
– В какой-то момент вы пошли учиться на продюсерский факультет ГИТИСа и окончили его, как говорится, без отрыва от производства. Сложно было совмещать учёбу и работу?
– Не сложно, я всё равно постоянно находилась в театре и практические знания получала именно здесь, а в ГИТИСе было больше теории. И эта теория иногда билась с практикой. Помню, Юрий Матвеевич Орлов, профессор ГИТИСа, основатель продюсерского факультета, заставлял нас рисовать на листе формата А3 этапы выпуска спектакля на примере схемы запуска самолёта. Он закончил авиационный институт, и эта аналогия была ему близка. Там всё было чётко расписано, всё спланировано. Но когда ты работаешь в театре, то понимаешь, что вся эта стройная схема непременно обрушится. Что реальная театральная жизнь, в которой перед премьерой происходит множество неожиданностей, совершенно не похожа на этот рисунок, где всё так чётко, по линейке, со сроками.
– Мне кажется, чтобы руководить репертуарной частью такого большого театра, как МХТ, надо обладать очень крепкими нервами и настоящей силой духа.
– Хотелось бы, конечно. Но по-разному бывает. Я очень эмоциональный человек, хотя и стараюсь над этим работать. Иногда веду крайне темпераментные разговоры, потому что меня обижает отношение той или иной службы или артиста к театру. Потом переживаю.
– Вы проводите с артистами воспитательные беседы?
– Провожу. На предмет дисциплины, на предмет отношения к этому месту. Как правило, с молодыми – со взрослыми разговаривать бесполезно, это уже сформировавшиеся личности с устойчивыми привычками. С дисциплиной сейчас в театре тоже более свободно, чем раньше. Хотя, с другой стороны, если почитать, например, письма Ольги Бокшанской к Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко, то понимаешь, что особенно ничего не изменилось. Просто тогда к опозданиям на репетицию относились по-другому: нарушали, но знали, что это не норма. А сейчас опоздание для многих в порядке вещей.
Иногда это связано ещё и с актёрской психологией. Есть в театре артисты, которые постоянно опаздывают. Начинается репетиция – кого-то нет. Мы все перезваниваемся: вот он едет по бульвару, вот он поворачивает в Камергерский, шлагбаум открывается. Он нервничает, мы нервничаем, все на адреналине – вот он появился, вот он пришёл! Наверное, это тоже способ существовать в центре внимания.
– Расскажите о какой-нибудь сложной ситуации, которую вам пришлось разруливать.
– Совместно с Чеховским фестивалем мы ездили на гастроли в Колумбию. Везли «Преступление и наказание» Льва Эренбурга. В последний момент наш тогдашний директор Игорь Павлович Попов не смог поехать, и из административной команды на гастролях оказалась одна я. Монтировочная часть прибыла в Боготу раньше. И вот мы выходим в зал прилёта, а там стоит наш завпост Николай Павлов и через стеклянную стену показывает записку, где сказано, что исполнитель роли Раскольникова на гастроли не прилетит. И мы понимаем, что у нас нет актёра, играющего главную роль.
– Какой ужас! Что же было делать?
– Было принято решение, что Виктор Хориняк, исполнитель роли Разумихина, сыграет Раскольникова.
– А кто играл Разумихина?
– Максим Блинов, который в этом спектакле был занят в двух ролях – Разумихина и Миколки. Миколкой пришлось стать Дмитрию Готсдинеру, прилетевшему в Колумбию вовсе не в качестве артиста, а как супруг актрисы Ксении Лавровой-Глинки. При этом все мы ехали в эту экзотическую страну, естественно, с целью её посмотреть. Кто-то хотел увидеть соляные пещеры, кто-то собирался поплавать, а вместо этого у нас оказалась только одна задача: сыграть спектакль. Я не знаю, как Витя Хориняк за два дня выучил весь текст, но в итоге он даже не пользовался услугами суфлёра. Я очень волновалась ещё и потому, что мелких бытовых проблем тоже никто не отменял и ими приходилось заниматься параллельно. Страшно было что-то не продумать, упустить. Конечно, я постоянно находилась на связи с Москвой, нас все поддерживали, но, по сути, я всё равно была одна. Спектакль прошёл очень успешно, и Витя потом продолжил играть Раскольникова уже дома.
– У вас после этого возникло чувство, что вы способны разрулить любую ситуацию?
– Нет, не могу так сказать, потому что ситуации всегда разные. Каждый раз эту задачку приходится решать заново. Например, в «Зойкиной квартире» однажды по объективным обстоятельствам не смогла выйти исполнительница роли Аллы Вадимовны. Мы нашли такое решение: сократили в спектакле одну маленькую роль – роль проститутки, и эта актриса сыграла Аллу Вадимовну. Особенно опасно, когда что-то подобное происходит за считанные минуты до начала спектакля. Но со времён Олега Павловича во мне живёт убеждённость в том, что почти не существует обстоятельств, когда спектакль может быть отменён. Что бы ни случилось, должны прийти зрители, открыться занавес, а артисты выйти на сцену. Табаков так считал, и нам это привил. Мы редко отменяем спектакли.
– А вам можно позвонить ночью или рано утром, если какой-то форс-мажор, проблема?
– Конечно, в любое время. Я же понимаю, что просто так люди не позвонят, значит, что-то произошло. Расскажу одну историю из того периода, когда театром руководил Сергей Васильевич Женовач. Сергей Васильевич – противник срочных вводов, он, как режиссер, считает, что замены наносят урон качеству спектакля. А у меня другие задачи.
И вот однажды мне в 5 утра позвонил Александр Молочников, который играл Буланова в спектакле «Лес». Он был введён на эту роль после того, как первый исполнитель роли Буланова Юрий Чурсин ушёл из труппы МХТ. Саша сообщил, что заболел и играть не сможет. Я посоветовалась с Женовачем, Сергей Васильевич, естественно, сказал: «Давайте отменять спектакль». Но я подумала: а не позвонить ли Чурсину, вдруг он в Москве и согласится сыграть? Вдруг получится? И случилось чудо – Юрий, который шесть лет не выходил на сцену, согласился.
Вы не представляете, какой в этот вечер в театре был праздник! Все артисты, играющие в спектакле, были рады возвращению первого состава. Все службы пошли смотреть, билетёры поздравляли Юру. Было ощущение премьеры. Это имело своё продолжение и дало толчок к появлению «Сирано де Бержерака» в постановке Егора Перегудова, где Чурсин сегодня прекрасно играет Сирано. Так что я чувствую гордость за свою причастность к тому, что Юрий Чурсин снова стал выходить на сцену Московского Художественного театра.
– Кроме диспетчерской службы, сводящей воедино расписание репетиций, спектаклей и гастролей, кто ещё входит в репертуарную часть?
– Помощники режиссёра и суфлёры. Помрежи также круглосуточно на связи с артистами и с режиссёрами, потому что режиссёры могут и в три часа ночи поменять расписание репетиций, часто они после показа хотят внести какие-то коррективы в постановку. Помощники режиссёра у нас очень разные, но все уникальные, личностные. От Ольги Михайловны Росляковой, которая работала ещё с Олегом Ефремовым, истинной леди, умеющей при этом крепко держать в руках все бразды правления, до недавно пришедшей в театр Анны Турчаниновой, бывшей балерины, чьим «боевым крещением» стала работа с Анатолием Александровичем Васильевым над «Западной пристанью». Помощники режиссёра в МХТ – специалисты такого высокого уровня, что могут одни заменить собою целый штат сотрудников. Алла Сигалова после выпуска спектакля «ХХ век. Бал», в котором занята почти вся труппа, рассказывала, как ставила в Гранд-опера: «Там мне назначили шесть человек ассистентов, продюсеров, стейдж-менеджеров, и они не справлялись с объемом задач, который здесь виртуозно выполняла одна Наташа Кольцова». Наши помощники режиссёра – они все такие.
– Вы спорите с худруками? Например, с Константином Хабенским, который уже четвёртый руководитель театра на вашем мхатовском веку.
– Не спорю, скорее, предлагаю другие варианты. Ведь у меня были 18 лет счастливой работы с Олегом Павловичем, и есть представление, каким должен быть театр. Поэтому очень сложно чем-то не поделиться, сложно не сказать: а вот так можно сделать, так можно разрулить проблему. А дальше всё равно решать худруку.
– Как живёт театр сегодня?
– При Константине Юрьевиче МХТ существует в активном художественном поиске. И отличительное свойство этого нового периода в том, что Хабенский во многом опирается на молодых, даёт им шанс проявить себя и в больших премьерах, и в лабораторных проектах. Репетиции в театре идут повсюду, как говорил Олег Павлович, «даже на лестницах», что создаёт определённые сложности в составлении расписания.
– Когда вы вспоминаете о Табакове, что вам в первую очередь приходит в голову?
– Знаете, он как-то удивительно всё формулировал. Иногда мог позвонить в какую-то службу и задать вопрос совершенно из другой области. Однажды позвонил в репчасть и спросил что-то по инженерным коммуникациям. Я растерялась, сказала: «Я не знаю». А он: «Никогда не говори “не знаю”. Говори “выясню”». Запомнила это на всю жизнь.
– Вы в МХТ 25 лет, можно ли сказать, что театр до сих пор открывается вам с новой стороны?
– Когда только приходишь в театр, то долго не осознаёшь, сколько вообще человек здесь работает, сколько существует разных служб, какой огромный коллектив. Постепенно узнаёшь людей и понимаешь, что у каждого есть своя уникальная история. Многие из этих историй, кстати, сегодня звучат в нашем спектакле «Занавес», поставленном Юрием Квятковским к юбилею театра. С годами твоё понимание театра становится всё объёмнее. При этом есть ощущение стабильности. Всё-таки Московскому Художественному театру 126 лет, это настоящее место силы. Поэтому отсюда так сложно уйти.
– А такая мысль возникала?
– Случалось иногда, когда ты на эмоциях, когда казалось, что происходит что-то неправильное, несправедливое. Разные бывали моменты. Но потом успокаиваешься и думаешь, что ничто не сравнится с этим местом. Ведь мы находимся в эпицентре, в пространстве, откуда когда-то и пошли преобразования в театре, захватившие буквально весь мир. И ещё есть чувство, что люди, которые вложили много души и сил в этот театр, а затем ушли из жизни, – они все по-прежнему здесь. Вот мы сейчас сидим с вами в комнате Аллы Юрьевны Шполянской, пресс-атташе МХТ и «Табакерки», и, хоть её нет с нами уже десять лет, комната до сих пор как будто остаётся за ней. И когда мы назначаем здесь встречи или интервью, то говорим: «Соберёмся в комнате Шполянской». В этом есть что-то очень человеческое, тёплое.
– Бывает ли так, что вы пересматриваете спектакли МХТ не потому, что нужно увидеть чей-то ввод, а просто потому, что захотелось?
– Я была сама себе удивлена, но я четыре раза смотрела спектакль Николая Рощина «Самоубийца», от первого чернового прогона до премьерных показов. Я просто влюблена в этот спектакль, в артистов, которые раскрылись в нём с неожиданной стороны. Видно, что они получают удовольствие от своей работы в этом спектакле. Считаю, что «Самоубийца» – большая удача театра.
– Знаю, что вы всегда присутствуете на показах выпускников театральных вузов. Какие они сейчас, молодые актёры?
– Мне кажется, они хотят всего и сразу. Они более свободны. По-своему любят театр, но в меру, у них не существует привязки к нему. Иногда разговариваешь с ними про съёмки, и они предлагают ввести кого-то на свою роль в том или ином спектакле. Если объясняю им, что это невозможно, делают выбор в пользу съёмок. Мы с вами говорили о том, что в театре можно вырасти, пройти путь, которым ты потом будешь гордиться. Им это неважно, они хотят, чтобы всё сложилось сейчас. Я недавно разговаривала с одним молодым артистом и говорю: «Как, ну вы же служите в этом театре…» Его очень обидело слово «служите». «Я не давал присягу!» – воскликнул он. Но старые мхатовцы говорили именно так. И если вы придёте на церемонию вручения памятных знаков «Чайка», то услышите, сколько раз в словах лауреатов звучит именно это слово – «служение».
Беседовала Александра Машукова
Генеральный спонсор театра – Банк ВТБ
Также будет интересно: