Бывало, я вспоминал в компаниях, как во время учебы в военном училище в Ленинграде ранней весной 1982 года мы участвовали в съемках фильма Бондарчука «Красные колокола. Я видел рождение нового мира» о событиях Октябрьской революции и об участии в них американского журналиста и в будущем сооснователя американской коммунистической партии известного тогда журналиста и писателя Джона Рида.
Там было много интересных и смешных историй, у меня даже где-то есть фото, где мы стоим (в Кирпичном переулке или на Кирочной улице – точно не припомню где) под транспарантом «Анархия-мать порядка». Представьте себе ваше такое фото в центре Ленинграда во время СССР. Представили? Это невозможно, говорите вы? Ну то-то же. А у меня такое есть. Любимой же моей присказкой предваряющей мои истории, стала: «Я, вероятнее всего, единственный здесь участник штурма Зимнего дворца». И это правда. Мы брали Зимний, встречали Ленина из эмиграции перед Финляндским вокзалом (на самом деле сцена с броневиком снималась на площади Мира - старое здание вокзала было снесено, а новое ну никак в антураж 1917 года не вписывалось).
Мы кричали «Ура!» и бросали вверх фуражки и кепки, когда снимались финальные кадры фильма с развертыванием огромного красного знамени на шпиле Петропавловской крепости (именно в этот момент, кстати, началась загадочная, эпическая и мистическая история с шинельными хлястиками, о которой я, если вам, друзья, будет интересно, расскажу отдельно).
Мы пару раз «слушали» большевистских агитаторов, выступающих перед пролетариатом на заводах. Хорошо помню, что однажды нам удалось пробраться к самой дощатой трибуне, причём рядом с большевиками на ней находился какой-то красиво одетый иностранец с тоненькой, симпатичной, с огромными любопытными глазами девушкой. Это, видимо, и был сам Джон Рид (в исполнении, как я узнал позже, мегазвезды мирового кино того времени Франко Неро).
Обычно нас помощник режиссера матюгами в мегафон гнал во вторые-третьи ряды от снимаемой сцены, ведь там на переднем плане должны быть загримированные типажи или артисты, а не мы, массовка. Но в тот раз все было иначе: загримированных не было, снимали сбоку и снизу на фоне неба, черных веток мартовских деревьев, дореволюционных кирпичных цехов со световыми фонарями в крышах, поэтому наличие вместо сознательных рабочих переодетых курсантов с молодыми веселыми рожами в первых рядах никого не беспокоило. Когда после съёмок агитаторы спускались по хлипкой лесенке, я машинально подал девушке руку. Опершись тонкой мягкой ручкой с ледяными пальцами (снятую перчатку она держала в другой) на мою руку, она взглянула на меня своими огромными, широко распахнутыми глазищами, и вместо «спасибо» едва слышно неожиданно прошептала: «Грасие» и быстро зашагала вслед за остальными. Я даже не сразу понял, что она была не русской. Она была иностранкой и, наверное, итальянкой, актрисой. Хороша она или нет, я и не понял. Да и кто она, меня как-то совершенно не заинтересовало. Непосредственно в этот момент нас больше интересовало то, как согреться после многочасового бесцельного торчания на холодном мартовском воздухе.
***
Жарким летом 1987 года я на полгода застрял на станции Иргиз под Саратовом: сухая заволжская степь, пыльные доломитовые гравийки; невдалеке одноименная река - глубоченный Иргиз, через бесчисленные изгибы русла сонно несущий свои ледяные воды к Волге, несколько наспех подшаманенных заброшенных домов – жалкое пристанище нашей команды – трех офицеров и прапорщика, старшины роты. Расположенные чуть в стороне на территории бывшего пионерлагеря несколько сорокаместных палаток, умывальники, туалет и собранная наспех из комплекта щитовой казармы солдатская столовая умеренно оживляли картину общего запустения.
Мы – это зампотех с замполитом местной роты (рота числилось отдельной частью), и я – прикомандированный на несколько месяцев к ним со своими тридцатью бойцами старлей, командир взвода Черниговского учебного полка (была такая хитрая штука в программе обучения младших командиров – войсковая стажировка, и нас под это дело куда только ни засылали, так что в благословенном Чернигове я проводил едва ли половину своей жизни в те годы).
Служба наша текла размеренно – подъём, зарядка, построение, завтрак, занятия, обед, занятия, ужин с посиделками за игрой в преферанс у капитана, зампотеха роты. К нему из Саратова наведывались жена с дочкой, поэтому он расположился в чуть лучше сохранившемся из занятых нами заброшенных домов. И главное – у него в доме стояло черное вполне настроенное пианино, а сам он каждый вечер выдавал нам настоящие концерты. Он закончил музыкалку, подавал надежды, поступал или даже учился в консерватории, потом закончил технический ВУЗ, а в армии оказался «пиджаком», то есть попал в неё по необходимости отслужить два года офицером, да так и задержался в раздумьях, служить или не служить дальше. Мне он нравился: импонировали его спокойствие, врожденная интеллигентность; мягкий и меланхоличный на первый взгляд, он был еще и кандидатом в мастера спорта по волейболу, и ни один солдат не рискнул бы попасть даже под простой напутственный шлепок по макушке – от этой музыкальной, но очень тяжелой ладони можно было случайно получить сотрясение мозга.
Как по мне, он играл бесподобно, легко импровизировал, мог на слух, без нот наиграть любую мелодию. На наших ежевечерних посиделках в особом почете был звёздный тогда Розенбаум, а любимой песней капитана, которую он непременно исполнял каждый вечер, была Паковская «Все один лежу в овсе, на ничейной полосе..». Я как сейчас слышу его: «и летят цветные нитки из трассирующих пуль..».
И пили мы мутный местный самогон под «отчего же я ничейный, я же ранен, я же свой», нестройно (консерваториев, как некоторые, не кончали) подхватывали: «А потом, собрав все силы, превозмог себя, как смог, и пополз к тебе, Россия, на разрывы, на дымок…».
Томатную брагу (гадость, скажу я вам, друзья, редкая) пили уже под всевозможные вариации на тему «Шербурских зонтиков» - это была ещё одна затаенная любовь капитана. Потому что пить под «Зонтики» туземный самогон – верх бескультурия и вообще как-то неблагородно, не по-офицерски.
Так размеренно шли день за днем, пока не появилась Она. Богиня. Инопланетянка. Могу ошибаться, но программа, кажется, называлась «Утро», вели ее молодые новые дикторши, с молодым Молчановым. Все выглядело немыслимо свежим и необычным – девчонки не восседали чопорно за столом, а сверкали молодыми коленками на уютном диванчике, весело и непринужденно рассказывали о каких-то вещах – кто ж запомнит, о чем они говорят, когда все просто с восторгом смотрят на них. Каждое утро мы ждали, собственно, для того, чтобы на экране телевизора увидеть их, молодых, задорных, веселых. Перестройка, гласность, свобода, новое мЫшление… Жизнь прекрасна, а завтра будет еще прекрасней.
И вот в один из дней во время «Утра» неожиданно, сюрпризом, включили клип. Это были «Сердца» Сидни Ром. Статичная, почти недвижимая, но полная какой-то отчаянной нежности движений тоненькая грациозная фигурка в непонятного фасона штанишках; совершенно неземной красоты лицо с безумно горящими огромными глазами, и, казалось бы, абсолютно несочетаемый с её утончённым обликом низкий, непривычного хрипловатого тембра голос… А в довершение всему – какая-то необычная рваная, плавающая, но такая органичная для образа Сидни мелодия.
Это было все….
Жизнь, казалось, разделилась на до и после. Среди нашей маленькой компании ценителей Розенбаума, Визбора, Пака и «Шербурских зонтиков» не нашлось никого, кто выдержал бы этот безжалостный удар оружия массового поражения. А тут еще один разрыв, как сейчас модно говорить, шаблона: ее стали показывать почти каждый день!
И если жизнь разделилась на до Неё и после Неё, то дни стали различаться на хорошие, когда ее показывали, и никчёмные, когда ее в программе не было. Утрами мы ловили каждую секунду программы, слушали вполуха лепет ведущих, вальяжный баритон Молчанова и ждали Её. И она приходила с пугающей регулярностью, почти каждый день. Помните «День сурка»? Когда каждый день одно и то же?
Вы только попробуйте представить себя на нашем месте. Ведь раньше ничего, что есть сегодня, не было. Ни видеоклипов, ни возможности смотреть что хочешь и когда хочешь, ни обилия «звезд», когда эти самые «звезды» становятся тебе совершенно безразличными, становятся не «звёздами», а фоном.
Кроме того, что мы видели раньше: совершенно одинаковых официозно восседающих в монолитных прическах и строгих костюмах за неизменным столом ведущих или, как тогда принято было их называть, дикторов Моргунову, Шатилову, Жильцову, «тётю Валю». Своих доморощенных певцов мы чаще слышали по радио, чем видели на экране (ну если не вспоминать Зыкину или Толкунову), а заграничные песни можно было услышать раз в году в тщательно отобранных новогодних «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады».
А тут каждый день ТАКОЕ! Говорили, в нее был заочно влюблен музыкальный редактор канала, вот и ставил ее каждый день. Хотя никто, собственно, и не возражал… .
Это длилось несколько месяцев (во всяком случае, мне сегодня именно так кажется). Вся страна, весь СССР, точнее его мужская часть, снова и снова ловила каждое её движение, каждый взмах рук, каждый взгляд, улыбку, чарующий низкий голос… . Это было настоящее сумасшествие.
Естественно, впали в эту и прострацию и мы. Но то, что случилось с нами, яловыми сапогами, не шло ни в какое сравнение с тем, как торкнуло нашего маэстро. Его просто заклинило, и сидя вечерами с нами, он только молча вздыхал, задумчиво наигрывая своими летящими пальцами пассажи из «Сердец». Петь отказывался. Пить – нет.
Мы же, лишившись его культурного руководства, вразнобой пили что попадя под что попало – наше культурное развитие его уже не заботило вообще. Посидим молча, выпьем, закусим, снова помолчим. Он сидит, поигрывает. Карты побоку. Так молча и разойдемся. Может, кто анекдот старый расскажет. Не смеемся. Ну разве что для вида. Вот так и расползся, разбежался наш необычный музыкально-картёжный кружок.
Тем более что пришла осень, мне через пару недель нужно было возвращаться со своей командой в полк, в Чернигов, на зимние квартиры. Там ждала меня уже совсем другая жизнь – я предыдущей зимой познакомился с семнадцатилетней красавицей-студенткой-пионервожатой, которой предстояло стать моей женой. В следующем году состоялись свадьба и прощание с лихой армейской жизнью – меня забрали в КГБ (в смысле служить), были учеба в академии (на Высших курсах военной контрразведки в Новосибирске) и служба в особом отделе. Распад нашей великой страны я встретил на Украине (много чего интересного по роду своей службы помню и если вам, друзья, это интересно, готов рассказать). Так что мне долго страдать по Сидни не пришлось. Со временем все это выветрилось из головы, тем более пришествие видеомагнитофонов, появление НТВ и кабельных каналов затмили эти первые впечатления чередой всё новых и новых образов.
***
Прошло много лет. На вчера было тридцать семь, если быть точным. Много чего за плечами. Выросли дети, появился внук. Я отслужил, уволился в 35 лет на пенсию, в свое время отказался принимать присягу на Украине. Помните «72 метра» и легендарного Янычара с его «Прощаньем славянки»? Так вот у меня все было точно также, только не на плацу, а в тиши высоких кабинетов с внутренними ставнями (контрразведка же, понимаете). Но я послал всех подальше и перевелся в Россию, в гарнизон Домна Забайкальского ВО, в особый отдел воздушной армии (отбыл по звонку на третий день после путча, а мое дело отправили уже вслед за мной).
Клип этот я случайно увидел на «Ютьюбе» лет пять назад, в рекомендациях. Посмотрел и вспомнил наш маленький гарнизончик, капитана с «Зонтиками», замполита на его «Москвиче-401» с выпадающей дверью и узенькой, как в гангстерских фильмах, резиной от самолёта Ан-2. Эх, Сидни, Сидни… .
Много чего произошло за это время. Но как-то так сложилось, что ни фильм, в съемках которого мы участвовали в 82-м, ни отрывков, ни фото актеров из него я не видел. Уже потом я случайно узнал, что снимался он совместно СССР и Италией (да, были и такие времена), главную роль сыграл в нём сам Франко Неро, звезда первой величины и секс-символ того времени.
Вчера я, щелкая каналами, случайно попал на этот фильм. Я и остановился-то на нем, собственно, только для того, чтобы окунуться в то время, увидеть нас со стороны, может быть, даже себя (глупо, конечно, ну а вдруг?).
И первое, что я вижу – Она, Сидни в роли подружки главного героя фильма – вездесущего американского журналиста и писателя Джона Рида.
И меня озарило: оказывается, именно ей я подал тогда руку, и именно мне она сказала тогда «Грасие»! Я и не знал, оказывается, что я держал в своей руке руку этой инопланетянки. И я не просто видел её вживую, я прикоснулся к ней. К Ней.
Да если б я знал об этом тогда, в 87-м! Эх!
Возможно, меня б даже носили на руках в нашем маленьком гарнизончике! Вокруг столовой и умывальника (там больше негде).
Впрочем, мне, скорее всего, никто бы не поверил. Так что я, может, и не стал бы об этом рассказывать. Но я-то я об этом тогда бы знал! Вот в чём всё дело!
А вы помните её? Вы мне верите? Вы, кто помнит эти годы и себя молодого в них, меня понимаете?