Театровед Николай Песочинский рассказал «Снобу» о том, как Чехов предугадал философию ХХ века, почему его несчастные герои не меняют свою жизнь, чем модернистский театр отличается от классического, можно ли считать «Чайку» комедией и в чем ее смысл.
Почему Чехов определил «Чайку» как комедию?
Я только что видел в Пекине «Чайку», которая была поставлена как настоящая комедия. Китайцы не находятся под влиянием русского трагического сознания, это только для нас все всегда должно быть «судьбоносным» и с «просветлением»… Кстати, в их интерпретации Треплев не стрелялся в финале, а просто разыгрывал некий спектакль на публику, уходя за декорации. Если подходить к этому тексту с юмором, без традиционного русского сплина и философской пронзительности, можно увидеть в этой истории множество глупых людей, которые говорят глупости и делают глупости. И это будет смешно. Однако такой взгляд русская традиция совершенно не приняла. Она усложняет комичность до уровня высокой драмы и даже трагедии, хоть и не в классическом смысле этого слова.
А вообще «Чайка» — это часть неклассической культуры, и она открыта к интерпретациям, ее можно и нужно понимать очень по-разному. В ней есть необходимые элементы для развития в любую сторону. И иронический пласт тоже. Многие детали выдают Антошу Чехонте, автора юмористических рассказов, который относится к людям довольно мизантропически и любит высмеивать нелепость и пошлость людей.
В пьесах Чехова нет главных героев. Почему?
Это один из принципиальных моментов новаторства Чехова. Он разрушает категории классической драмы. Во-первых, «отменяет» значимость сюжета и выводит на передний план тончайшие психологические состояния героев, рефлексию, атмосферу. Это не может не разрушить и классическое распределение персонажей на главных и второстепенных, потому что необходимость в таком распределении диктует именно сюжет. Он как бы отводит места для центральных участников событий, ведь сюжету нужны «двигатели» в лице главных героев. Когда сюжет рассыпается, нет необходимости и в том, чтобы кого-то выводить на первый план. Мейерхольд говорил, что персонажи пьес Чехова — это «группа лиц без центра».
«Чайка», кстати, относительно классическое произведение, в ней можно выделить более или менее значимых героев, да и событийную канву наметить тоже можно. При этом Чехов вводит микросюжеты в эту канву, создает многолинейный сюжет, особую полифоническую сюжетную систему, что тоже само по себе новаторство. Тут уже можно говорить о влиянии принципов импрессионизма. А вот в более поздних пьесах Чехов отказался от сюжета и традиционного распределения героев по главенству уже полноценно — я про «Три сестры» и «Вишневый сад».
Зачем герои «Чайки» так часто упоминают искусство?
Для неклассического театра очень важна ассоциативность. В «Чайке» эта ассоциативность возникает за счет упоминаний произведений литературы, каких-то разговоров о театре. А еще важно понимать, что почти все персонажи этой пьесы — творческие люди: два литератора, две актрисы… В их диалогах постоянно возникает мысль о том, что все должны любить театр. Даже врач Дорн говорит, что без театра нельзя жить, хотя для провинциального врача это довольно странное заявление. Почему он так говорит и какой он посещает театр, живя в усадебной глуши? Неужели он ездит за много верст от поместья, лишь бы посмотреть какие-то спектакли?
Возможно, этот мотив вводится, чтобы показать, что все герои как бы все время «играют», лицедействуют, чувствуют себя участниками большого театра жизни. И это в целом наводит на мысли о театральной природе человеческих отношений — к хрестоматийному «весь мир — театр, а люди в нем — актеры».
Каких новых принципов актерской игры и организации сценического действия потребовала «Чайка»?
Сценическое действие в пьесах Чехова развивается не через события, как я уже говорил. Чехов считал, что события — это частности и что глобальный драматизм жизни заключен не в каких-то событиях, а в самом ее течении. Причем драматизм не возникает из чего-то конкретного и ничем в итоге не разрешается — человек просто пожизненно обречен на драматизм своего существования, выраженный в самом существовании. Этим Чехов предвосхищает философию ХХ века, всевозможные ответвления экзистенциализма. Персонажи его пьес не преодолевают драматизм, а просто проходят через виток рефлексии и переступают на еще более драматичную ступень своего существования. Конфликты ничем не разрешаются, на сцене не происходит никаких скандалов, герои не принимают никаких важных решений, их жизнь становится только хуже — особенно ярко это видно в «Вишневом саде».
А еще зачастую в чеховских пьесах почти никакого значения не имеют слова героев — в том смысле, что диалоги почти ничего в их поведении и чувствах не объясняют. Это отдаленно напоминает тарантиновские диалоги. Поэтому действие в таких пьесах должно происходить не на уровне событий, разговоров и принятия решений — куда важнее создать на сцене правильную атмосферу, чем показать все «в лоб», проговорить прямыми словами и выявить через конфликты. А вот создание атмосферы — это уже как раз новаторская актерская работа. Актеры новой драмы показывали душевные состояния, играли глазами, уводили слова от их финального значения. Создавали подтексты…
Почему герои пьес Чехова ничего не меняют в своих жизнях, увязая в абсурде и томлении, как в болоте?
Если смотреть на его пьесы без томной сентиментальности, которая так распространена в среде любителей русского театра, без мысли о том, что «все прекрасные — несчастны», то нетрудно понять, что Чехов показывает именно человеческую несостоятельность. Эти люди просто не строят свою жизнь. Разумеется, в общем философском смысле любой человек всегда одинок, изменить себя любому человеку не под силу, но Чехов показывает нам людей, которые в принципе ничего не делают, они просто неразумны.
В чем же причина? Почему Треплев не стал писателем? Почему Нина не стала хорошей актрисой и только говорит, что «иногда пьянеет на сцене»? В этом есть какой-то необъяснимый фатализм — недаром Тригорин расписывается: «У меня нет своей воли». При этом у Чехова нет никаких «несовершенств социума», в котором якобы ничего невозможно сделать. Ничего ужасного нет в тех условиях, в которые он погружает своих героев. «Чайка» — не социальная драма, в которой показаны какие-то несовершенства общества, не дающие человеку менять жизнь. Это изображение человека, бессильного перед судьбой, то есть драма экзистенциальная, близкая к трагедии рока.
А сам Чехов мог считать себя таким человеком?
Мне трудно судить об этом, поскольку я не изучал глубоко его личную жизнь, а от этого многое зависит. Но могу предположить, что нет. Он был реализованным человеком с большим количеством публикацией, его широко признали при жизни. Чехов — не Треплев.
Первая постановка «Чайки» действительно была оглушительным провалом или это преувеличено?
Я бы сказал, что это во многом театральная легенда. Это довольно спорный вопрос. Пьеса, безусловно, не была понята и оценена, потому что люди не были готовы к новой драме. Но в том же Александринском театре «Чайку» продолжали ставить, и через некоторое время она уже имела определенный успех. К тому же заметная роль досталась Комиссаржевской — она играла Заречную. Комиссаржевская умела играть и подтекст, и «внутреннюю музыкальность», любила выбирать себе внутренне неудовлетворенных персонажей с глубокой личной драмой. Она была любимицей публики, на нее ходили смотреть. И уже благодаря одному этому «Чайка» не могла считаться «полным провалом», если остальные аргументы кажутся не слишком состоятельными.
А саму эту легенду о провале в основном тиражировали уже в советские годы, когда МХТ нужна была репутация главного театра страны и его нужно было как-то возвысить. На этом фоне отлично смотрелась история о том, как в Александринском, старом, императорском театре не оценили гений Чехова — и что в нем вообще не могло быть ничего хорошего, не в пример МХТ. Советская историография подхватила этот шаблон…
О чем все-таки «Чайка»?
Говоря в общих чертах — она о любовной, творческой и личностной нереализованности, о том, как человек погружен в некий безвоздушный купол пошлости, невозможности раскрыться и пробиться к подлинному себе. О противопоставлении того, что дано в жизни, и того, чего хотелось бы. В «Чайке» все любят не того, с кем это было бы взаимно, никто не приходит ни к каким счастливым результатам, никто не может проявиться в творчестве. У всех все не так. А еще это пьеса о закономерности нестабильности человеческой жизни, о закономерности чувств, которые не бывают ответными. Выделить что-то главное среди этих общих смыслов довольно трудно. Кроме того, в «Чайке» поднимаются темы старого и нового, тема конфликта поколений… Множество смысловых мотивов фактически сплетаются в ризому, если говорить постмодернистским языком. Поэтому в постмодернистскую эпоху Чехова сильно любят — его можно интерпретировать на разные лады.
Товстоногов открыл про «Чайку» довольно неожиданную вещь: с его точки зрения, Тригорин и Аркадина — талантливые люди: он хорош как писатель, она — как актриса. А Заречная и Треплев в тех же качествах — не талантливы. При этом Заречная и Треплев нам симпатичны, мы проникаемся к ним сочувствием, а Тригорин и Аркадина — люди недобрые и как бы отталкивающие. В этом есть еще один трагический пласт пьесы: талантливое и недоброе противопоставляется бесталанному, но милому.
Чехова любили символисты. А Чехов их любил? Насколько «Чайка» символистское произведение?
Я бы сказал, что в ней есть своеобразная метафоричность, а не символичность. Все-таки Чехов не такой уж мистик и метафизик. Его иносказательность — не символистского толка. Но он любил символиста Метерлинка, был одним из первых, кто в России его прочел и понял правильно, настаивая на постановке его пьес. А до расцвета символистских теорий русских литераторов, особенно Андрея Белого и Вячеслава Иванова, он просто не дожил, тут сложно что-либо говорить о его отношении к ним.
Беседовал Алексей Черников