В тот день я, как всегда, вернулся с лесопилки под вечер. Воздух резал легкие, снег похрустывал под сапогами, а руки, замерзшие так, что пальцы не сгибались, давно привыкли к тяжелой работе. Привычка — сильная штука. Как и тишина нашей деревни. Здесь время тянется медленно, как густой чай в алюминиевой кружке.
Дом встретил меня глухой тишиной. Любка, как обычно, где-то шастала — то ли к Марье бегала за молоком, то ли на почту за посылкой. Бабы в деревне без дела сидеть не умеют. Жена у меня была молодая, проворная, с улыбкой такой, что грела даже в самые лютые морозы. Когда мы поженились, ей было всего двадцать два — а мне тридцать пять. Я тогда подумал, что выиграл билет на лотерее. Но не знал, что за такие выигрыши потом расплачиваться придется.
Я присел к печке, растер руки, пытаясь согреться. "Надо бы в кочегарку завтра зайти," — подумал я. Всё-таки зима лютует, а печку топим без конца, угля много уходит. Раньше сосед Колька этим заведовал — друг детства, вместе с ним и школу заканчивали, и за одной партой сидели. Да кто бы знал, что мы и по жизни, как по тонкому льду, идём, оглядываясь только в самый последний момент?
Коля — он мужик был с головой. В деревне таких ценят, хоть и молчаливый был, как пень старый. Но руку помощи всегда протянет, в технике разбирался и слесарем подрабатывал, когда заказы подворачивались. Вот только последнее время замкнулся как-то, глаза опустил, будто что-то его грызёт изнутри.
А кочегарку нашу старую давно не ремонтировали — дверь перекосило, трубы трещат. Но Любка туда часто бегала. Не первый раз. Кто-то мог бы подумать, что её печка интересует. Ну, может, это и была правда. Вот только с каждым её визитом в кочегарку по селу начинал гулять шепоток, как зимний ветер в трубе.
Как-то раз Петруха, один из местных болтунов, остановил меня на дороге: — Глянь-ка, твоя Любка в кочегарку опять заходила, куда ты смотришь? Я огляделся, молча. А что сказать? На кочегарку у нас много кто заходил. Но в этот раз что-то защемило внутри, и я не знал, от чего сильнее подступило: от того, что слышал об этом не впервые, или от того, что не хотел слышать.
Той ночью Любка пришла поздно, слегка запыхавшаяся. Глаза горели, как огоньки от печи, а на щеках — румянец. Села ко мне на лавку, положила руки на колени, будто всё как обычно. — Что, холодно там было? — бросил я в пустоту, не отрывая глаз от огня в печке. Она промолчала, только пододвинулась ближе.
Прошло несколько недель, как затянутая тучами зима — ни ясного дня, ни звёздного неба. Колька по-прежнему молчал. Я-то думал, что нас с ним ничем не разлучить. Время вместе — целая жизнь. Но кочегарка была как раскалённое ядро, медленно раскалывающее нашу дружбу. Говорят, огонь сжигает — и вот это был тот случай.
— Ты, Серёга, мужик умный, — сказал мне как-то один из деревенских на рынке. — Жаль только, что жену свою не видишь. Да и друга своего давно потерял, хоть и не знаешь об этом. Вот так оно бывает — и жена, и друг за твоей спиной давно в другое дело играют.
Слова резанули, но мне они показались всего лишь грязным слухом. Мы все знаем, что деревенская молва — как весенний паводок: грязная и обильная. Но сердцем чувствовал, что правда где-то рядом, под тонким слоем льда.
В один вечер, когда морозы отступили, я решил зайти в ту кочегарку сам. Холод, что я чувствовал в тот момент, не сравнить ни с чем. И не от того, что зима. А от того, что внутри всё сжалось, замёрзло и больше не оттаивало. Я долго стоял перед дверью, слушая, как внутри кто-то тихо переговаривается. Голоса приглушённые, но узнаваемые.
Я толкнул дверь — и увидел то, что до сих пор стоит перед глазами. Любка, моя жена, сидела на лавке, а рядом с ней — Колька. Говорить ничего не надо было. Всё и так стало ясно. Я постоял, не проронив ни слова, и закрыл за собой дверь.
Так я потерял и жену, и лучшего друга.