(повесть)
Четвёртое воспоминание из моей жизни...
Большой проказник.
Окончание Масленицы и катание с холма.
Спал я с бабушкой Домной, как и прежде на печи, и поэтому допоздна вел свои разговоры в присутствии кота.
Ночью была сильная метель. Во дворе кое-где намела сугробы. А сегодня день, как по заказу, с утра был небольшой морозец, а сейчас ярко светит солнце и редкие облачка не портят общую картину приближающейся весны. Где-то за облаками уже поёт жаворонок. И на крышах с южной стороны тают сосульки. Наташа появилась только на третий день и сказала:
- Сегодня конец Масленицы и Прощёное Воскресение. На холме будут сжигать чучело зимы, и я приглашаю туда тебя кататься на больших санках. В одиннадцать зайду за тобой. Я не приходила, потому что ко мне приехала тётя Лиля, младшая сестра моей мамы. Прости меня за это, а сегодня после обеда приедет мой папа Коля. Его отправили в отпуск, а на лесовоз посадили молодого парня, он устроился в леспромхоз на работу осенью после армии. Так что в одиннадцать будь готов. И убежала к себе домой.
- Что это было?
Спросил я бабушку Домну, когда убежала счастливая Наташа, так ничего не понял с её разговора. До этого я никогда не поднимался, ни на какой холм в жизни. В Бастунах холмов не было, там больше лес да болота.
Бабушка начала:
- Я в молодости была на холме, но это было так давно, кажется в другой жизни, до войны. Тогда был ещё жив мой Слава.
Она села на скамейку всплакнула и продолжила свои воспоминания, видно было по ней, довались ей они нелегко, потому что она то и дела, вытирала слёзы с глаз, уголком платка:
- До войны холм был местом сбора молодёжи.
Парней в деревне было много, и в основном они были хорошие, работящие. Не то, что сейчас пошли, непутёвые какие-то, весь генофонд война унесла, будь она неладная. Твоим тётям даже замуж выйти не за кого. На холме тогда редко росли ещё и вековые старые сосны. Во время войны их немцы вырубили. Эти сосны, которые сейчас растут на холме, были маленькими, и их было больше. Парни собирались вместе, перед масленицей или другими праздниками и готовились к ним. Они делали два больших стола со скамейками. Один для девушек, второй для парней. Перед масленицей девушки готовили чучело зимы из соломы, потом его всем миром сжигали. Две просеки на расстоянии шесть метров друг от друга были вырублены от сосен на спуске с холма. Первая шириной два метра. Для подъёма на холм, на ней в земле были вырублены ступени шириной один метр, сделано несколько площадок для отдыха на разной высоте, от подножья холма. С правой стороны вдоль всей лестницы был сделан поручень. Слева от ступеней оставлена метровая полоса нетронутого склона, по ней идя по ступеням, тащили санки в гору, катали яйца на Пасху. Предварительно её отсыпали песком, скрыв остатки пеньков. Они задерживали песок на склоне, пока гнили пеньки проросла трава между ними. Вторая просека шириной три метра была трасса для спуска на санках. По всей её ширине был снят дёрн, и она получилась ниже поверхности естественного склона. Кроме того, в ней посредине сверху донизу, была вырыта, для чего-то канавка на штык лопаты. И за этого, даже в бесснежные зимы, снегом заметало трассу. Санки были специальные, их делали сами ребята, низкие, лёгкие, с каким - то тормозом. Там мы и познакомились с моим Славой, когда мы с подружкой пришли с хутора на масленицу, он даже с горки меня скатил на своих санках, подружка не поехала наверно испугалась. Потом он заслал к нам сватов, и мы в августе 1941 года должны были сыграть свадьбу, но 22 июня на нас напал немец, началась война.
Слава был младше твоего деда, но уже успел отслужить срочную службу артиллеристом в Москве, потому что жил ранее с родителями в России. После присоединения западной Белоруссии, родители купили здесь свой хороший дом и переехали в него. Осенью годом ранее Славу уволили в запас, а в первый день войны призвали в армию, он даже не успел со мной попрощаться. Мы были на оккупированной территории. И только в конце сорок четвертого, когда нас освободили от немцев, я получила от него письмо. После этого я получила много писем. Последнее пришло после победы с Берлина, в котором он писал, что у него всё хорошо, он даже не ранен. Война скоро закончится, и мы поженимся. Я только потом узнала от его матери, что он погиб в последние дни войны при штурме Берлина. Отца его убили ещё в сорок втором в партизанском отряде, когда они устроили нападение на колону эсэсовцев. Те выполняли карательную операцию, над мирным населением. Об этом мать Славы узнала от его друга сослуживца, который вернулся через год после войны. Он без сознания после того боя попал к немцам в плен. Остаток войны провёл в концлагере в Бухенвальде. Потом после освобождения его лечили, а в конце войны отправили на Дальний Восток, где он успешно воевал с японцами. Она тогда уже была плохая, после смерти сына, а такое известие её добило. Через три дня она умерла.
Тут бабушка окончательно расплакалась. Немного погодя взяла себя в руки, вытерла платком глаза и сказала:
- Извини, что я тут сырость развожу. Война давно кончилась, а я тут вспоминаю не к месту и времени. Давай одеваться. Если Наташа тебя приглашает, значит там всё организовано, и санки будут и взрослые, которые за вами присмотрят.
Бабушка нарядила меня в белый Алёшин полушубок, заячью шапку подпоясала ремнём с пряжкой, копия как дед на охоту. Тут зашла Наташа, и мы пошли к её дому, где у калитки стояла её тётя Лиля. Потом к нам подошли ещё три человека, я не помню их имён, молодая девчонка, выше и постарше Лили, и два крепких парня, на голову выше её. Они были уже друзьями, познакомились в предыдущие приезды Лили. Парни отслужили в армии, осенью вернулись домой, но были ещё в военной форме без шинели с одинаковыми значками на груди. Форма была одета поверх шерстяного свитера. Они были похожи друг на друга, как только девчонки различали их? А я различал их только по лычке, у одного из них на пагонах. Один был ефрейтор, второй - солдат, так потом объяснил мне дед. Ефрейтор притащил с собой санки. Они были низкими и лёгкими, как обычные санки. Но гораздо шире и длиннее. И ещё одно отличие, на них был тормоз, в виде ручки со штырём, сантиметров на тридцать длиннее высоты санок. Тормоз ручкой проворачивался вокруг горизонтального стержня приваренного к раме санок. Ручка тормоза лежала между досок лёгкого дощатого настила, в передней его части. В не рабочем состоянии стержень просто тянулся по снегу, оставляя след за санками. Ребята были весёлыми, особенно ефрейтор, друг Лили. Подойдя к нам, парни поздоровались с девчонками. А ефрейтор начал подшучивать над Наташей:
- Ты, что Подсолнечник, тоже себе жениха завела? Наташа не нравилось, когда её называли Подсолнечник.
- Это из-за веснушек.
Объяснила она мне намного раньше, чем я услышал сегодня. Но так звала её вся деревня и даже родная тетя Лиля.
- А тебе, что завидно?
Дерзко ответила Наташа ефрейтору. Я покраснел и молчал, не зная, как реагировать на его шутки.
- Садись, Подсолнечник, я тебя до холма довезу.
Ефрейтор продолжал дразнить Наташу.
- Если вместе с моим другом Виктором, тогда давай. Но тебе наверно тяжело будет.
Пустилась на хитрость Наташа. Зная, что перед девчонками ефрейтор не захочет показаться слабым.
«Ладно, садись мелюзга!»,- снисходительно заважничал ефрейтор.
Мы сели, и он быстро домчал нас до холма. Потом поехал навстречу к друзьям. Усадил девчонок на санки, и они вместе с другом привезли их к подножью холма. Здесь всё было, как рассказывала бабушка: те же ступени и площадки в земле, те же перила, та же полоса по которой ефрейтор поднял санки на холм. И вот санки над трассой. Первым с лева сел ефрейтор. Он взял ручку тормоза на себя, проверил, как штырь провалился в канавку. Ручка тормоза с настилом из досок составила прямой угол. Рядом с ним села Лиля. Потом за ефрейтором солдат усадил меня, а за Лилей Наташу спиной к спине. Наташины руки он оттянул назад и обнял ими мой живот, мои руки он тоже оттянул назад и обнял ими Наташу за талию и потом сказал:
- Мелюзга, крепче прижмитесь друг к другу.
В конце рядом со мной уселась подруга Лили, плотно прижавшись спиной к моему боку. Её лицо смотрело назад. Сам солдат уселся за Наташей рядом с подругой Лили. Для баланса догадался я. Потом солдат и подруга Лили обнялись за талию. Солдат спросил:
- Все готовы?
Мы, включая ефрейтора, дружно ответили:
- Все!
- На счёт три стартуем.
Сказал солдат и начал считать:
- Раз! Два! Три! Поехали!
И легко толкнулся ногой на счёт три. Санки, понеслись под гору, с такой скоростью, с которой я ещё не катался. Хотя ефрейтор всю дорогу тормозил. При этом стержень тормозов бился о стенки канавки, бросая санки из стороны в сторону. Ветер свистел в ушах. Девчонки визжали, Наташа конечно громче всех. Вот кончился холм, но санки ещё метров тридцать пять несутся по равнине, пока ефрейтор совсем не остановил их. До грунтовки осталось метров пятнадцать, занесённой снегом целины. Мы поднимаемся и идём на холм. Парни меняются местами, сейчас солдат несёт санки. Так мы скатились, раз шесть и устали. Были ещё одни похожие санки, на них катались четыре парня, им было легче, потому что очередь поднимать санки приходила реже. Они продолжали ещё кататься, приглашали девчонок, но те трусили. Девчонок было много, одни сидели за столом, вторые водили хороводы вокруг чучела зимы и пели ей прощальные песни. Детей как мы, было человек пять девчонок, но и они как, говорила Наташа, держались за мамкину юбку. Ефрейтор поставил санки у сосны, и мы пошли отдохнуть за стол. Он был большой, человек на двадцать. Лиля и её подруга развязали свои узелки и накрыли на стол в одном из углов стола. Парни достали по бутылочке медовухи. Мы с Наташей отобедали и пошли смотреть, как водят хороводы. Потом немножко примёрзли. Тут Наташа бесцеремонно разорвала хоровод, и мы со всеми стали бегать в разные стороны. Затем подошли наши, как раз когда зажгли чучело, и мы взяли их в круг.
Чучело сгорело и все разбрелись по столам провожать зиму. Мы с Наташей тоже посидели со всеми, покушали, попели песни. Тут Наташа отозвала меня в сторону и позвала к санкам. Мы опустили их на землю и вдвоём стали катать по холму. Ефрейтор заметил это, и время от времени показывал кулак в нашу сторону. Потом мы устали и сели на санки лицом к столам отдохнуть не далеко от трассы. Ефрейтор успокоился и больше не обращал на нас внимания. Когда мы немножко посидели и отдохнули, Наташа загадочно говорит:
- Давай скатимся на санках сами. На нас уже давно никто не обращает внимания.
- Я не смогу тормозить и мы разобьёмся.
В слух подумал я. Наташа не собиралась сдаваться.
- Мы ведь лёгкие и скорость у нас должна быть меньше, чем у взрослых.
- Они почти всю дорогу ехали на тормозе, я сам за этим следил. Ты мне не веришь, сядь и сама, давай затормози. Если я санки сдвину с места, значит, тормоз у нас не работает. И мы тогда не поедем с холма.
Наташа изо всех сил потянула ручку тормоза на себя. Я столкнул санки с места.
- Хитренький какой, здесь нет канавки, поэтому я и не могу раскрыть тормоз.
Тут Наташа проявила свою смекалку, чтобы прийти к намеченной цели.
- Давай поставим санки над трассой, я буду держать, а ты попробуешь раскрыть тормоз. Если не раскроешь, хорошо не поедем.
Я согласился. Вот после долгих усилий санки над трассой. Мы немного приподняли зад санок и поставили его по центру. Штырь провалился в канавку.
- Вот теперь пробуй! - Сказала Наташа.
- А ты удержишь санки? - Спросил я.
- Конечно, я ведь старше и поэтому сильнее тебя! - Ответила Наташа в своём стиле.
Я отпустил руки. Санки стояли, как вкопанные. Тогда я пошёл вперёд, сел на место ефрейтора и потянул ручку тормоза на себя, она сначала пошла легко, а потом словно во что - то упёрлась, я как не старался, не мог сдвинуть её с места, она не становилась вертикально, как у дяди ефрейтора. Я повернул голову назад и увидел Наташу. Та, согнувшись, как и договаривались, держала санки.
- Всё, тормоз не раскрылся, не поедем, опасно.
- Хорошо, не поедем, - сказала Наташа, выпрямилась и на мгновение отпустила затёкшие руки.
Тут же почувствовав свою ошибку, с новой силой вцепилась в санки. Но они уже тронулись с места. Я почувствовал это, с последней надеждой вцепился в ручку и со всей силы потянул на себя, но не сумел задействовать тормоз. А санки, сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, начали набирать ход, и никакая сила уже не могла остановить их. Даже Наташина, которая до последнего бежала за санками, придерживая их, пока они не вырвались из её рук, и она не упала в снег лицом. Санки, получив свободу, понеслись. Я еле успел опуститься на спину лицом вверх и руками за головой нащупать металлическую полосу, к ней крепились доски. Я вцепился в неё мёртвой хваткой из последних сил, просунув ручки между зазорами в досках.
Мы с санками слились в единое целое и неслись вниз на бешенной скорости, которая продолжала увеличиваться. Поток ветра над моей головой дополнительно, вдавил меня в санки. Я смотрю в небо на проносящиеся облака и старался отвлечься от ужасных мыслей, которые лезли мне в голову. Я не мог избавиться от них, ничего не видел по сторонам и ориентировался в пространстве по толчкам в спину. Скорость возрастала. Санки неслись вниз по накатанной колее и почти оторвались от неё, лишь изредка касались снега. Вот меня с санками резко бросило вверх, как на трамплине и скорость медленно начала угасать, хотя ветер свистел над головой.
- Наверное, это кончился спуск.
Не успел подумать я, как резкая сильная боль обожгла моё лицо, в глазах на мгновение стало темно, потом резкий свет ударил мне в лицо. Затем опять бросок вверх. Скорость упала, ствол без кары, какого - то кругляка пронёсся надо мной в горизонтальном положении, санки опять тряхнуло, и они резко начали терять скорость, потом остановились совсем и даже немного поехали назад. Я лежу на санках. Странно, они никуда не несутся. Мне ничего не болит. Было темно, потом какой - то яркий свет, точно как рассказывал дедушка, как он чувствовал себя после операции, когда отнесли его в морг.
- Что я умер?
Подумал я и дальше стал рассуждать о загробной жизни:
- Вот и Ангелы склонились надо мной. Но почему они не в белом одеянии и без крыльев. Наверно бабушка Вера была права, когда говорила, что мальчики, которые плохо себя ведут, попадают в ад, и их черти там жарят на сковородке.
Точно эти повезут в ад. Они, наверное, водителями там работают, вон и фуражки шофёрские.
Один Ангел, который постарше взял меня на руки, второй забрал санки и пошёл сзади нас. Я даже повернул голову и посмотрел, куда меня несут, и увидел лесовоз с длинным роспуском.
Около него люди, бывшие на горе. Они, молча, стояли у машины, смотрели на нас, некоторые, что - то говорили, но я ничего не слышал. Молодой забросил санки в кузов и открыл дверцу кабины. Сел на пассажирское сидение. Ангел, передал меня ему на руки и закрыл дверцу кабины. Потом он сел за руль и мы поехали. Я по губам пытался догадаться, о чем говорят Ангелы, но понял только одно, слово ад с них не слетело, и немного успокоился. Ангел, который вел лесовоз, почему то привёз меня к дедушкиному дому.