Культуролог Владимир Легойда рассказал о том, как проявлялся в веках огромный массив наследия России, кто стоял у первых истоков с различных точек зрения, а также о ценностях, которые изначально были в российском государстве и сохранились до сих пор.
Восприятие культуры как идеала
Владимир, в начале нашей беседы я бы попросил вас немного раскрыть само понимание русской культуры. Что это вообще такое? И из каких кирпичиков это понятие состоит? И что сейчас особенно важно для современного русского человека в понимании того, что есть русская культура, для самоосознания себя собой в наши непростые светские времена? – спросил в начале интервью глава медиахолдинга Readovka Алексей Костылев.
Вы знаете, некоторое время назад, когда президент принял решение передать икону Троицы Русской Православной Церкви, я был на одном интервью, в котором журналист начал с того, что общество раскололось. Кто-то за, кто-то против. Те, кто против, боятся, что икона погибнет и это будет культурной катастрофой. И я на это сказал уважаемому журналисту, что я накануне беседовал со студентом, который не знал, что есть такая икона Троицы. И он не знал, кто такой Андрей Рублев (русский иконописец московской школы иконописи, книжной и монументальной живописи XV века – Прим. Readovka.News). Точнее, единственный Андрей Рублев, которого он знал, был теннисист. И я на это ответил, что вот это культурная катастрофа. И для этого человека эта икона уже погибла. Для него ее просто не существует. Поэтому русская культура – это понимание того, почему отец Павел Флоренский написал когда-то, если есть икона Троицы Рублева, значит, есть Бог. Я, кстати сказать, долгое время эту фразу даже цитировал, приводил в пример, но сам не понимал, что он хочет сказать. Пока не прочитал у Сергея Аверинцева, нашего выдающегося современника, такую фразу, что Флоренский этими словами говорит то же самое, что сказали гонцы князя Владимира, как мы знаем из «Повести временных лет», когда оказались в храме Святой Софии в Константинополе. Они сказали: «Мы не знаем, на земле мы были или на небе, так это было прекрасно». И Аверинцев пишет, что красота становится одним из оснований русской культуры. Но не любая, конечно, красота. А красота божественного присутствия, красота богослужения. И красота становится таким богословским аргументом. Русская культура – это то, что идет оттуда, это то, что связано с православным христианством, как любая культура связана с религией. Я бы еще сказал, что для нас важно понимание культуры как идеала. Если современная наука говорит нам, что культура – это все, что человеком создано, то, когда мы говорим о русской культуре, мы говорим о традиционных ценностях. Это понимание культуры как идеала, к которому нужно прийти.
На мой взгляд, мысль Флоренского прекрасно выражена в фильме Тарковского. Именно окончание фильма, где переход на центральное понимание икон. Вот Тарковский, он в этом смысле есть отображение русской культуры?
Думаю, что безусловно. Хотя такая сложная тема, я вообще не уверен, что Тарковский в тот момент, когда он снимал «Андрея Рублева», что он именно снимал фильм о христианстве и с христианских позиций. Есть даже версия, что Тарковский вообще снимал фильм о своем времени. В каком-то смысле художник всегда творит про свое время.
Но он плоть от плоти нашей культуры.
Безусловно.
Знаете, мне как-то мой профессор сказал, помню, на третьем курсе, когда у меня еще в голове каша абсолютная была. Он такой говорит: «А у тебя абсолютно религиозные стихи. Потому что ты воспринимаешь культуру, а культура не может быть без вот этих основ». То же самое, мне кажется, с Тарковским. Как человек, очень хорошо воспринимавший основы не только через отца, а в целом, он снимал глубоко православные фильмы. То есть «Андрей Рублев» не только про красоту, он про духовный подвиг, и чего стоит эта красота. Что красота это не просто игрушка, это стоит чего-то.
Вы знаете, в этом смысле я с вами согласен. Если взять еще одного человека, который безусловно важен для русской культуры второй половины XX века, Владимира Семеновича Высоцкого. Он не был человеком церковным, насколько мы знаем, и все попытки сейчас его таковым изобразить, они, наверное, будут неправильными. Но он, конечно, плоть от плоти русской культуры. Михаил Михайлович Пришвин как-то написал замечательные слова. Он сказал, что «моя родина – это не Елец, где я родился, и не Петербург, где я наладился жить. Моя родина – это "Капитанская дочка" Пушкина». Во-первых, это, по-моему, гениальное определение патриотизма и любви к Родине. А во-вторых, это еще один ответ на ваш вопрос, что такое русская культура. Это «Капитанская дочка» Пушкина. Это действительно, пожалуй, в каком-то смысле самое христианское произведение русской литературы, выдающееся произведение. Оно, конечно, не для 7-го класса написано. Пушкин не думал, что потом семиклассники будут проходить этот роман. Почему христианское? Потому что это о милосердии, о прощении, о любви человека к земле, к Родине. Это действительно величайшее произведение русской культуры.
Дело даже не в том, что «Капитанскую дочку» в 7-м классе изучают. Вот я филолог, мне это все интересно, я это все знаю. Вот велосипедист поехал. Может, он тоже филолог? Не исключено. Вот девушки идут, может быть, тоже филологи. Вот еще велосипедист. Но в общей массе они не филологи. А восприятие культуры сейчас идет через совершенно упрощенные образы. При этом TikTok про «Капитанскую дочку» не зайдет, говоря откровенно.
Может и зайдет, но что там останется от «Капитанской дочки» – вопрос. У нас есть священники, которые довольно активно в соцсетях присутствуют и в самых разных форматах. И для меня всегда остается вопрос, а до какого формата мы можем позволить себе дойти. В любом случае мы должны понимать, что какие-то эти мини-форматы – это не более чем попытка, чтобы кто-то обратил внимание, но человек должен пойти дальше, он не может остановиться на этом.
Духовная жизнь в контексте современных реалий
Сам принцип потребительского общества – отрицай духовную жизнь. Здесь потребил, здесь потребил. Коротко. А духовная жизнь – это штука непрерывная.
Я с вами согласен. Это одна из самых больших проблем, которые я вижу в образовании и в отношении образования к религиозной жизни. Вот эта позиция потребителя, которая может быть приемлема в магазине, куда ты пришел. Клиент всегда прав, вселенная крутится вокруг тебя. А дальше, когда эта позиция переносится на образование, на религиозную жизнь, когда человек входит в храм как потребитель, то здесь нарушается основной закон духовной жизни. Это, конечно, совершенно противоположная история. И в этом большая беда нашего времени. Это из серии таких часто звучащих вопросов – может ли молиться современный человек? Конечно, это связано с тем, что потребительское сознание, которое в нас вколачивалось в последние десятилетия, да и раньше на самом деле, оно совершенно на другое человека ориентирует. И это очень тяжело. Даже учиться тяжело. Я студентам всегда говорю, когда мы знакомимся с ними, что учеба может быть увлекательной, но она не может быть развлечением. И учиться не может быть легко. По-настоящему учиться всегда трудно. И это такие тривиальные вещи, которые сегодня звучат немодно. Человек начинает против них выступать: «А почему? Нет, я не хочу, чтобы было трудно».
Здесь же классический вопрос про мультизадачность. У вас же есть личный опыт, вы совмещаете кучу должностей. И именно вы в этом сочетании всего и вся, где у вас есть очень концентрированное время. Вот мы с вами сейчас встретились. Два абсолютно разных человека, даже если в конечном итоге окажется, что мы одинаково мыслим, мы про это узнаем не сразу. И как вы в этой современной мультизадачности находите место для духовной жизни?
Во-первых, я бы сказал, что мультизадачность – это миф такой, выдумка. Мозг человека, как говорят нам специалисты, так устроен, что он не может одновременно несколько дел выполнять, он должен переключаться, и если ты читаешь книгу и параллельно отвечаешь на какие-то сообщения, то ты либо ответишь неудачно, либо книгу пропустишь. Невозможно несколько дел одновременно делать, если вот так понимать мультизадачность. А то, что мне приходится разными вещами заниматься... Ну, видите, про духовную жизнь, с моей стороны, было бы слишком, наверное, дерзко говорить. Я, много лет пытаясь называться христианином, все еще подступаюсь и пытаюсь понять, что такое духовная жизнь. А с другой стороны, этот путь, который я когда-то для себя выбрал, будучи студентом еще – это единственное, что мне интересно и важно.
С чего начался этот выбор?
Стандартно, у меня не было ничего такого особо интересного, то есть никаких трагедий, катастроф и прочего. Он начался с Федора Михайловича Достоевского, потом русско-религиозная философия.
То есть все-таки Федор Михайлович? В каком классе было прочитано первое произведение?
Где-то в 9-м, наверное.
А последнее?
Я их быстро прочитал, но я перечитываю. «Братьев Карамазовых» перечитывал этим летом, «Идиота» – весной. Это уже был 5-й или 7-й раз. 5 великих романов. «Бесов» я прочел студентом.
Вы не поверите, но у меня та же самая история. Я еще в школе прочитал всех, кроме «Бесов».
Кстати, «Бесы» – это единственный роман из великого пятикнижия, который я читал всего дважды.
Если честно, мне он тоже меньше всех нравится. Он слабее.
Знаете, когда я его перечитывал, в этом году или прошлом, не помню, я как-то его по-другому совсем прочел. Я тоже его открывал как роман-предсказание и прочее, а там ведь вся эта тема, она концентрировано начинается уже во второй части книги. Ну, а в первой части он просто подступает, и там, как всегда, интересно читать про людей, отношения, юмор тончайший.
Русская классика сквозь призму духовности
Но мы же очень плохо понимаем суть тех процессов. Я бы тоже задался вопросом, зачем он вообще их стал писать, но то, что потом привело к катастрофе, к революции, он не мог на это не ответить. Хотя, конечно, уровень духовной, внутренней полемики, которая есть и в «Идиоте», и в «Братьях Карамазовых», и в «Преступлении и наказании», он несравнимо выше. Все-таки социальная история, она, конечно, важна, но Федор Михайлович, как по мне, постигается через другие произведения в первую очередь.
Кстати, очень интересно, мы говорили про Пушкина: и Достоевский, знаменитая пушкинская речь, 1880-й год, опять же, что такое русская культура. Я согласен с той точкой зрения, что Пушкин создал современную русскую литературу и она же на нем и закончилась. Почему Пушкин гениален? Он самый целостный, у него нет этих изломов.
У него есть внутренняя гармония. На мой взгляд, Толстой и Достоевский это все-таки наследники гоголевской традиции. Гоголь – это уникальная история. У нас все потом движется, начиная с Гоголя. Если отматывать, отматывать, отматывать, то откуда берется Гоголь, совершенно непонятно. Это что вообще такое?
Пушкин Гоголю подсказал и идею «Ревизора», и «Мертвых душ». Идеи пушкинские. Он, собственно, ему предложил. И в этом смысле удивительно, что действительно Пушкин уникален. И удивительно, что он, знаете, как говорят, есть гений для всех, для мира и гений для себя. А Пушкин, может быть в силу того, что он поэт в основном, он остался гением для себя. За границами нашей Великой Родины Пушкина знают только филологи.
Потому что культура – это язык. В первую очередь это магия, которая спрятана в нем.
Да, но Достоевского, Толстого и половинку Чехова, как говорит мой учитель, знает весь мир. Притом что, как вы помните, первые переводы Достоевского это вообще были даже не переводы, а пересказы. На немецкий язык переведено было «Преступление и наказание» с названием «Раскольников». И это был не перевод как таковой, это был текст.
Они видят в нем только детективную основу. Достоевского, на мой взгляд, на Западе вообще очень плохо понимают. Чехов, да, это уже преломление буржуазной культуры. Здесь абсолютно понятно, почему он популярен. Для меня скорее загадка, почему еще Бабель какой-нибудь будет популярен. Потому что все-таки Бабель – это как раз про язык. А какие-то сугубо наши вещи, конечно, недостижимы. Например, как по мне, Пушкин со знаком «минус» – это Платонов. Хотя я воспринимаю «Котлован» и «Чевенгур» как глубоко религиозные произведения про то, что будет. «Вавилон» наоборот, если так задуматься.
Нельзя убежать от этих смыслов. Даже Довлатов, может быть не все согласятся, что это писатель. У филологов разные отношения к этому, но Довлатов, который, как мы знаем, был атеистом. На мой взгляд, довлатовская проза – это такое доказательство от противного. Мир, в котором нет Бога, он бессмысленный, и Довлатов это очень хорошо показывает. У него вот эта какая-то невыраженная тоска по Богу, она для меня в каждой строчке, потому что он показывает, что в этом мире Бога нет, и в этом мире нет и смысла, который он изображает. Там можно над чем-то где-то посмеяться, там беспросветное пьянство, там зона страшная совершенно. Он тоже не может вырваться за вопросы русской литературы, которые создавали русскую литературу. Ни у кого из великих англичан нет этих вопросов, они другим совершенно озадачены.
Да, англосаксы, они люди попроще. У них деньги на уме в первую очередь. Это у нас многообразие души. Немцы, они на самом деле вообще в другую сторону. У них там все четырехэтажно, но это тоже по-своему, абсолютно не наша история. А наша история, понятное дело, она не переводная совершенно. И раз мы заговорили про Довлатова, конечно, нельзя вспомнить и Бродского, у которого, на мой взгляд, абсолютно потрясающие тексты. Вот именно в контексте русской культуры и преемственности, и в том числе и религиозности, написал. Хотя битва за Иосифа Саныча, она, конечно, продолжается.
Я, к сожалению, Бродского очень плохо знаю. Здесь я для вас не собеседник.
А Цветаева? Цветаева – это вообще отдельная история. Поэма «Воздух» – это как раз про духоборчество. Я вообще считаю, что это лучшее, что было написано в XX веке. И весь Бродский из поэмы «Воздух» и выходит. С точки зрения масскульта Бродский сделал очень многое для правильного восприятия русской культуры сейчас. Но это все равно 1996 год, а сейчас у нас 2024. Сейчас у нас потребительство, и мы говорим про вещи, которые, наверное, интересны студентам филологических факультетов?
И не только филологических, уверяю вас. Я вот не преподаю на филологических факультетах, а преподаю и с 1995 года. Я читаю курсы культурологии и несколько политологических. Что бы ни писали нам социологи про отношение молодежи к религии и церкви, самый большой интерес всегда вызывает религиозные вопросы. Связанные с литературой, не связанные с литературой. Я читал в финансовом университете лекцию про Данте, например, огромный интерес она вызвала. Вопрос же подачи – как ты про это говоришь?
О девальвации знания и опасностях прагматизации образования
Знаете, если говорим про русскую культуру, для меня она идет через институт, университет. И значение личности преподавателя, оно на самом деле неоценимо. Немного понижая градус обсуждения, то, что происходит с высшей школой у нас и что мы увидели 2 года назад, это, конечно, катастрофа, назовем вещи своими именами.
Это во всем мире так. Я к новому учебному году в «Коммерсанте» опубликовал статью про образование и даже удивился, что она вызвала в нашей среде преподавателей, чиновников, такое большое обсуждение, потому что я проговорил какие-то, на мой взгляд, достаточно тривиальные вещи. Просто, что называется, накипело. Я рассказал, что вообще образование в целом, я больше, конечно, знаю высшее образование, в школе у меня опыта нет, но если с точки зрения философии образования смотреть, то что образование сегодня такое, я вижу 2 основные проблемы. Если крупно рассматривать именно с точки зрения философии образования. Внутренняя проблема это прагматизация. Это то, о чем мы начали говорить, когда «а зачем»? У меня дочка-девятиклассница говорит, а зачем мне географию учить? У меня одноклассница сказала, что ей надо учить русский, математику, потому что она будет управлять папиным бизнесом, а все остальное ей не нужно. И дальше мы с ребенком очень долго обсуждали, а зачем же учить географию, литературу и так далее. И вот эта прагматизация, когда меня студенты-экономисты спрашивают, зачем читать «Братьев Карамазовых». И я пытаюсь им объяснить, что у них нейронные связи будут образовываться, что им когда-нибудь на переговорах что-нибудь это поможет. Вместо того, чтобы сказать, что сам факт того, что ты читаешь, что ты просто становишься другим. Как Лотман (советский и российский литературовед, культуролог Юрий Лотман – Прим. Readovka.News) говорил, что такое искусство? Опыт без опыта. То есть ты получаешь опыт, которого ты никаким другим способом больше не получишь. А внешняя проблема – это тот культурный контекст, в котором мы находимся, который таков, что практически исчезло четкое понимание разницы знаний профессионала и дилетанта. Когда-то академик Зализняк (советский и российский лингвист, академик Российской академии наук по отделению литературы и языка, доктор филологических наук Андрей Зализняк – Прим. Readovka.News) написал, первое – истина существует, и цель науки ее познание, второе – в любом нормальном случае знания профессионала отличаются от знаний дилетанта. А сегодня вот эта политическая установка на то, что все равны в электоральном смысле, она перешла и на то, что все в принципе равны интеллектуально. Знаете, есть эта триада «я в домике»: я говорю любую чушь, вы меня спрашиваете «почему я так считаю», а я говорю «это мое мнение, я вам его не навязываю, и вы может считать иначе». Все, вы ничего не можете со мной сделать, потому что это мое мнение. Что, вы меня лишаете моего права на собственное мнение? Я вам его не навязываю.
Понимание авторитетов теряется.
Это чудовищно!
Я пытаюсь сказать своим сотрудникам по одному проекту – посмотрите лекцию Зализняка, начинаю что-то объяснять. И на самом деле тезис Зализняка говоришь – нет, говорят, все не так. Говорю, все окей, лекции смотрим, потом поговорим. К сожалению, такого очень много.
Это ужасно, это контекст. Я студентам на первой лекции говорю, что фраза – это мое мнение, если за ней ни одного аргумента не стоит, она запрещена в нашем общении, просто я ее запрещаю. Если вы хотите, я художник, я так вижу – в литературный институт, пишите там стихи и так далее.
Но даже стихи, если они пишутся для себя, они становятся графоманией, напомним.
Это мы хорошо знаем по нашему журналу «Фома», где, как любой редактор, я вынужден читать присылаемые в редакцию стихи.
Но значение высшей школы, мы говорим про формирование Пушкина, Гоголя, где-то Лермонтов обчитался Пушкина и тоже входит в пантеон. Правильная среда высшей школы формирует и интеллигенцию, и элиту, и дальнейшую культуру. Да, нам пытаются западные форматы образования насадить, но забывают, что там-то вопрос воспитания именно элиты совершенно другой. Вообще не такой.
Вы произнесли ключевое слово «среда» не только для образования, а вообще для любой темы, о которой мы с вами до начала съемки говорили. Это ведь все создание среды. Я помню, я брал интервью у профессора Шичалина, создателя греко-латинского кабинета, школы соответствующей и так далее, где классическая гимназия такая. Он мне замечательную вещь сказал, что, когда он был маленьким совсем, ему было лет 5-6, он прибежал к маме и говорит: «Мама, я все плохие слова знаю». И мама ему на это сказала: «А я тоже их знаю. И папа их тоже знает. Но у нас так не принято». И ребенок запомнил, что та среда, в которой он живет, там это не принято. Это, кстати, тоже вопрос о культуре. Что такое культура? Это что принято, что не принято. А где флажки, за которые мы не можем выйти? И мама честно призналась, что она прекрасно знает эти слова, но она их никогда не будет использовать. И ребенок это понял. Понятно, что он как-то развивался. Может быть это тоже подвергалось каким-то вызовам. Но он это запомнил. И уже будучи взрослым человеком, он к этому все время возвращается.
Знаете, не могу не поделиться, совершенно случайно взял себе книжку Буслаева. Я просто видел имя. И когда я стал его читать, да, какие-то научные знания уже неактуальны, но она настолько наполнена любовью к нашей культуре, к русскому слову, что я был настолько удивлен максимально. И в этот момент я понял, что на самом деле культура – это во многом действительно любовь. Любовь к тому, что тебя окружает через среду, то есть как ты воспринимаешь окружающую тебя действительность, и получается, ты видишь ее через преломление вот этого несуществующего опыта. Книга его «Догадки о первобытном человеке» настолько преисполнена этим ощущением несуществующего, которое может дать не просто культуру, а любовь к культуре.
Безусловно. В современных гуманитарных науках, культурологии, культура – это такая антитеза природе. Тот же Лотман говорил, что природа то, что нам дано, а культура то, что мы создаем. И мы, в общем, в современном академическом дискурсе, прошу прощения за выражение, говорим о культуре как обо всем, что человеком создано. То есть мы редуцировали культуру до всего созданного человеком. Если вспомнить греков древних, которых мы все-таки наследуем во многом. Любимая фраза филологов-классиков, что древние греки не знали самого главного, что они древние. Они не только не знали, что они древние, у них же и слова культура не было, в силу того, что оно латинское и появилось позже, а у греков была «пайдейя». Что такое пайдейя? Пайдейя, которую можно перевести как культура, но пайдейя, в отличие от нашего сегодняшнего понимания, это все-таки идеал, который надо достичь. То есть это процесс становления человека через образование, которое включает в себя обучение плюс воспитание. Формула, унаследованная русской культурой в образовательном смысле. Образование – это обучение плюс воспитание. Образование без воспитания – это не образование. Но пайдейя это, конечно, вот этот идеал, который нужно реализовать. Это понимание культуры как идеал, который ты должен достичь. Мне кажется этот подход сегодня очень важен для нас. Потому что когда вы говорите, любовь – это то, чему нужно в каком-то смысле учиться, к чему нужно стремиться, что является ценностью, неданностью.
Возвращаясь к теории литературы, это, наверное, единственное, что мы можем бросить как вызов самой деконструкции и постмодерну в таком как бы основополагающем виде, да. Потому что если культура западная упирается именно в принцип симулякризации всего и отказ от нерациональности в познании, как раз ваш пример про то, зачем изучать географию, это и есть прямое следствие этого подхода, то только стремление к недостигаемому идеалу через культуру –это и есть приобщение через культуру, то есть к самой духовной жизни, получается, и противовес потребительскому миру.
Я тут не могу никак не согласиться, потому что мне кажется очень важным образовательная составляющая, и при этом я согласен. Когда-то, 100 лет назад, испанский философ Ортега-и-Гассет выступил с лекцией, которая называлась «Миссия университета». Я ее перечитал недавно, такая книжечка большая. И я, честно говоря, не вижу, что изменилось с точки зрения того, о чем он говорит, хотя он, собственно, говорил очень контекстуально. Он говорил о задачах университета в Испании, какими они ему виделись. Он говорит, что главная задача университета – это знакомство человека с культурой своего времени, то есть в том смысле каким видится мир в современной культуре. В школе первое знакомство, а в университете это включает в себя понимание физики, математики, философии. Я поэтому своим студентам всегда говорю, что, если вы говорите, что вы окончили университет, это значит, что вы должны, будучи гуманитариями, знать, какова роль Эйнштейна в физике XX века. Хотя бы приблизительно понимать, чем специальная теория относительности отличается от общей теории относительности. Если даже эти слова вас повергают в ужас, то не кричите, что вы окончили университет. А если вы мехмат какой-нибудь окончили, то вы все-таки должны не просто знать, что был такой Данте, но, как один мой профессор говорил, хотя бы подержите его в руках. По крайней мере, если мы говорим про университетское образование.
Я абсолютно согласен. Высшая школа – это же база. Даже не интеллигенция, это база. У нас же модна сейчас претензия на некую элитарность. Но если ты претендуешь на элитарность, будь добр соответствовать данному слову.
При этом, конечно, если говорить о религиозной традиции, то понятно, что кто-то обязательно скажет, и это тоже справедливо, что были святые, которые не были грамотными даже. И это тоже особая история, здесь есть о чем поговорить. У русских философов были рассуждения на эту тему. Тот же Гоголь, которого мы сегодня вспоминали, хотя современные многие гоголеведы пытаются сказать, что чуть ли не не было конфликта в его жизни. Я недавно записывал беседу с профессором-специалистом по Гоголю, и он говорил, что в советское время попытка представить, что Гоголь пришел к вере, ударился в религию, и у него случился кризис, она некорректна хотя бы с той точки зрения, что мировоззрение Гоголя было очень целостным. И с детства он был человеком церковным и прочее. На что я уважаемому профессор сказал, что, наверное, так, я не знаю, но то что у него был кризис и опять же эта раздвоенность, которой у Пушкина не было, при всех его «Гавриилиадах» и прочем. Но, по крайней мере, у него не было выбора, он не должен был выбирать между мировоззрением и творчеством. Для него Пушкин самый религиозный автор, а у них у всех – Гоголя, Достоевского, Толстого, ситуация выбора.
Но это даже не богоборчество, это духоборчество. И когда мы говорим про гениев, не знаю, можно ли ставить святого и гения примерно на один уровень, но все-таки насколько мы вообще в принципе имеем право предъявлять претензии? Или говорить так или не так. Это с позиции студента особенно. Зачастую здесь все-таки такой момент неправильный.
Вы правы, конечно, да. Ну какие там вообще претензии? Странная штука. Просто никто не запрещает нам мыслить, обсуждать, думать про это. Мы говорили сначала с Андреем Сергеевичем Кончаловским, а потом с Татьяной Владимировной Черниговской про разницу гениальности и таланта. И вот Кончаловский сказал, что талант – это когда человек попадает в недостижимую цель, которую все видят, но не понимают, как это можно сделать. Человек сделал и все говорят – о, вот это талант. А гений попадает в цель, которую никто не видит, но, когда он в нее попадает, все говорят – слушайте, это же я, это про меня. Причем Черниговская, она просто добавила одну важную вещь, она говорит, что гений сам не видит этой цели, в которую он попадает.
Как говорил Бродский, ты никогда не знаешь, про что ты пишешь стихотворение. Это тобой управляет слово. Владимир, спасибо, я как бы выдохнул. Я честно скажу, в своей уже получиновничьей жизни забыл, когда в последний раз говорил на филологические темы. Неожиданно получилось, планировали про другое, но это всегда важно. Мы на Readovka иногда пишем, вот высшая школа то, высшая школа се. Но нужно понимать, зачем она вообще нужна, зачем нужен этот базис. Кто у нас будет в следующем поколении говорить, что правильно, а что нет. Это же люди, которые выходят из высшей школы. И если мы не будет уделять этому пристальное внимание, мы ничего хорошего не получим.
Ничего не будет хорошего. Согласен.