В зале померк свет, и вместе с зыбким полумраком пространство наполнила торжественная тишина. Прекратилась всякая возня, шуршание, раздражающие шепотки. Один за другим погасли экраны телефонов, и лица собравшихся повернулись к сцене, где дрогнул, поднимаясь, тяжёлый винно-красный занавес.
Паша очень любил этот момент, таинственный миг перед началом представления, когда всё внутри замирало в сладкой истоме предвкушения.
Но его лик привычно был обращён в зал, а вовсе не на театральные подмостки. Ему не было нужды наблюдать за актёрской игрой и сменой декораций, чтобы знать, что именно там происходило, ведь на этой постановке «Чайки» он присутствовал уже в десятый раз. Или в одиннадцатый. Пашка не мог назвать точной цифры, потому что его рабочие смены изредка разбавлялись иными спектаклями, но текст незабвенного чеховского шедевра невольно всё крепче оседал в голове. Через пару-тройку месяцев, он был уверен, что сможет по памяти цитировать пьесу и при случае красоваться перед одногруппницами в университете.
— Отчего вы всегда ходите в чёрном? — раздался мужской голос со сцены.
— Это траур по моей жизни. Я несчастна, — равнодушно ответил ему другой голос, а Пашка одними губами беззвучно повторил запавшую в душу реплику.
Скользя взглядом по рядам и ложам бельэтажа, своему скромному царству на этот вечер, Паша подметил, как заелозила одна из зрительниц. Толстая женщина неопределённого возраста украдкой достала из сумочки телефон, понизила яркость до минимума и направила камеру на сцену. Злорадно усмехнувшись про себя, Пашка выудил из кармана форменной жилетки лазерную указку и выстрелил красным лучом в экран бескультурной даме. Та недовольно стала озираться и хмурить брови. Алый светлячок плясал по её телефону, мешая вести запись спектакля, до тех пор, пока женщина не спрятала гаджет обратно в сумочку.
Паша самодовольно улыбнулся, как увенчанный славой герой, хотя едва ли кто-то в бельэтаже разделял его триумф, никто и не видел этой победы в полутьме. Но ему всё равно доставляло немыслимое удовольствие ставить на место нахальных зрителей, которые отказывались следовать правилам театра.
Ещё два месяца назад он и подумать не мог, что судьба приведёт его в эту обитель искусства. Он в жизни не читал пьесы, не ходил на спектакли и свободное время предпочитал проводить вовсе не в душном партере, обмахиваясь программкой с важным видом, а перед ноутбуком, исследуя всякие виртуальные миры и кося монстров направо и налево.
Пашка случайно наткнулся на вакансию с пафосным названием «капельдинер» в какой-то группе в соцсети, почитал условия и решил попробовать. Деньги лишними не бывают, особенно для живущего в общежитии студента с мизерной стипендией. Работа обещала быть непыльной, с удобным графиком: все спектакли начинались как раз после пар в университете, а самое главное — от Паши не требовали никакого опыта. Его приняли вместе с кучкой таких же студиозусов, вырядили в строгие жилетки, вооружили рациями и лазерными указками и отправили в заполненный зал, творить порядок.
Едва Паша втянулся, разобрался во всех правилах и тонкостях, он неожиданно для себя самого очень проникся театральной атмосферой в целом, и полученной должностью в частности. Было нечто невыразимо гордое в том, чтобы именоваться капельдинером, с чопорным видом открывать двери зала перед зрителями после первого звонка, помогать гостям с рассадкой и отвечать на их однотипные вопросы.
— Без театра нельзя, — словно бы вторя его чувствам, сказал актёр со сцены.
Конечно, театральным знатоком в одночасье Паша не стал. Его всё ещё воротило от одной мысли, чтобы сесть и прочесть какую-нибудь нудную пьесу целиком. Но он старался в меру сил прислушиваться к тому, что происходило на сцене, следить за игрой актёров, когда среди зрителей устанавливались тишина и покой. Иногда почитывал программки, которые выдавались ему для продажи.
В целом, несмотря на нищенскую зарплату, эта работа оказалась неожиданно интересной, а новым друзьям Паша теперь непременно при знакомстве говорил, что работает в известном театре в центре города. И наблюдал за тем, как рос градус уважения в глазах новоиспечённых приятелей, поскольку он никогда не уточнял про работу билетёром и гардеробщиком.
На поясе глухо затрещала рация, и, прежде чем зрители устремили на нарушителя спокойствия возмущённые взгляды, Паша выскочил за двери в пустующий холл.
— Левый бельэтаж, ответьте. Приём, — прошипел голос менеджера в рации.
— Левый бельэтаж слушает. Приём, — отозвался Пашка.
— Спускайся в партер на замену.
Не особенно удивившись — подобное было не редкостью — Паша сбежал по лестнице на первый этаж. У дверей, ведущих в партер, его дожидалась, нетерпеливо постукивая ножкой, менеджер Женя со строгой косой, заплетённой вокруг головы, будто венец. Жене было двадцать пять лет, всего немного старше остальных, но она мнила себя главнейшей в стае этих несмышлёных щенков в жилетках, хотя её обязанности, как и её зарплата, едва ли сильно отличались от их.
— Насте что-то плохо стало, я отпустила её домой, — сухо сказала Женя и наставила на Пашку палец: — Партер на тебе до конца спектакля, а, как откроешь двери, мигом в гардероб помогать с вещами. Всё ясно, Заболоцкий?
Паша ограничился кивком, и менеджер затолкала его в темноту зала. Выпутавшись из занавески, он придал себе уверенный вид, одёрнул жилетку и встал возле стеночки. Вот за что он не любил смены в партере, так это за то, что здесь, в отличие от бельэтажа, запрещено было сидеть. В партере капельдинер должен был стоять весь спектакль, как каменный истукан.
Зато отсюда лучше всего просматривалась сцена, где разворачивалось действо. Актёры и актрисы в старомодных костюмах вели философские разговоры, расхаживая по авансцене. Все их движения и жесты были выверены до мелочей: они далеко не первый раз ставили «Чайку», чтобы ошибаться, забывать слова или спотыкаться на ровном месте.
Но сколько бы Паша ни смотрел на труппу из показа в показ, его не отпускало ощущение, что их игра напрочь лишена самоотдачи. Он слышал от Жени, что эту постановку театральные критики не любили: считали чрезмерно чопорной и выхолощенной.
По Пашкиному дилетантскому мнению, спектаклю и впрямь чего-то не хватало. Актёры играли идеально, так идеально, что зубы сводило от их размеренных пауз и отрепетированных интонаций, но при этом они не вкладывали собственные эмоции в роли. Лишь держали маски, которые были им назначены, а сами оставались эмоционально пусты. Словно куклы с намалёванными на лицах улыбками.
Осторожно и мягко ступая, Паша двинулся ближе к сцене, чтобы размять ноги и получше рассмотреть труппу. Он заметил, что вдоль рампы были расставлены напольные вентиляторы, которые, как и прожекторы, оказались направлены на актёров, развевая их волосы и одежду. Пашка слышал, что под софитами, да ещё и в костюмах, бывает чертовски жарко, а тут начальство великодушно позаботилось об исполнителях.
Взгляд его сместился чуть вправо, и театральный смотритель, к своему неудовольствию, внезапно увидел в середине третьего ряда партера одинокого зрителя. Некая женщина, закинув ногу на ногу, самозабвенно ела банан, наслаждаясь спектаклем. Задохнувшись от возмущения, Пашка стал пробираться к нарушительнице спокойствия, пригнувшись пониже.
По распоряжению художественного руководителя театра, первые пять рядов партера всегда должны были пустовать. На них не продавали билетов, бессовестно пересевших зрителей оттуда гоняли. Паша, конечно, считал это просто очередным маленьким бзиком руководства, но послушно делал то, что велели.
Когда до женщины оставалось пройти всего пару кресел, Пашка вдруг почуял не самый приятный запах, рассеянный в воздухе. Он был слабым, едва уловимым, но гадким. Как если бы где-то под креслом сдохла огромная помойная крыса и теперь разлагалась, невыносимо воняя.
— Извините, — стараясь не дышать носом, обратился Паша к одинокой зрительнице, надеясь, что эта вонь шла не от неё, — но в зрительном зале нельзя есть. И я попрошу вас немедленно вернуться на своё место. Эти ряды запрещено занимать….
Он оборвался на полуслове, когда женщина резко обернулась к нему, рассерженно сверкнув глазами, как дикая кошка. Её чёрные вьющиеся волосы взметнулись облаком живой тьмы.
— Мальчишка, — она длинным ногтем поманила его поближе и разгневанно зашептала на ухо, когда Паша наклонился: — Позволь мне самой решать, что можно, а что нет!
— Простите, но правила театра едины для всех….
— Ты что, совсем страх потерял? Или ослеп? Не видишь, кто перед тобой?!
Паша, сражённый злым тоном, отпрянул и внимательнее вгляделся в черты незнакомки. На сцене как раз сменилось место действия, прожекторы засияли ярче, и молодой человек, к своему ужасу, рассмотрел и бледное лицо с острым подбородком, и бездонно-чёрные очи. И, конечно, узнал их.
Когда он только поступил в театр, Женя первым делом сунула ему в руку телефон с открытой фотографией и сказала:
— Это Киреева Венера Осиповна. Худрук театра и его полновластная хозяйка, известный режиссёр. Чтоб знал её лицо, как своё собственное, понял? При встрече всегда здоровайся, будь вежлив, не перечь ни в коем случае.
С экрана смотрела властная черноволосая женщина лет сорока с печатью неумолимости на лице.
Потом ещё пару дней Женя вылавливала Пашку перед работой и строго спрашивала:
— Заболоцкий, как зовут худрука?
— Киреева Венера Осиповна! — рапортовал Паша, и менеджер, довольная результатами муштры, удалялась.
С тех самых пор нигде, кроме как на фотографии, Пашка и не видел этого самого худрука. А теперь вот она сидела прямо перед ним, дожёвывая банан и изничтожая взглядом мелкого служку, осмелившегося ей указывать.
— Простите, Венера Осиповна… Не разглядел вас….
— Пошёл вон! — презрительно выплюнула худрук.
Пашку как ветром сдуло. Он вернулся на прежнее место, к стеночке, и стоял обливаясь потом. Все мысли его были о том, что Женя по завершении спектакля оторвёт ему голову.
Во время антракта Венера оставила наблюдательный пост и проскользнула на сцену, скрывшись за кулисами. Напоследок она окинула сжавшегося Пашу цепким изучающим взглядом, словно бы отпечатывая в памяти каждую чёрточку его лица. В зал она больше не вернулась.
Стоило представлению закончиться, актёры вышли на поклон. Труппа быстро откланялась и испарилась. А все цветы, что им принесли зрители, так и остались лежать на краю авансцены нетронутыми. Позже их собрала Женя и куда-то унесла, но Пашка не успел заметить куда, поскольку убежал на помощь ребятам в гардеробе.
После спектакля там всегда творился форменный ад. В стремлении быстрее покинуть театр, люди превращались в недовольную алчущую стаю зверья. Ещё полчаса назад они с интеллигентным видом восседали в зрительном зале, а теперь неотвратимо теряли последние остатки человечности. Паша с другими капельдинерами метался по гардеробу, роняя чужие зонты, шляпки и шарфы, а народ, отделённый широкой стойкой, чуть ли не с рычанием их поторапливал.
— Да как вы несёте моё пальто! Оно же испачкается!
— Молодой человек! Молодо-ой челове-ек, вы дали мне не тот зонт! Разуйте глаза!
Вымотанный и взмокший, Паша только через четверть часа смог вздохнуть полной грудью и опуститься передохнуть на стул, когда в гардеробе почти не осталось вещей. Но тут же откуда-то подскочила Женя и взяла его за локоть:
— Заболоцкий, Венера Осиповна желает тебя видеть.
Похолодев до кончиков ногтей, Паша позволил менеджеру увлечь себя на третий этаж, в крыло административных помещений. А когда дверь кабинета захлопнулась за спиной, оставив его один на один с расхаживающей по комнате женщиной, Пашка окончательно струхнул. Хозяйка театра чующей кровь акулой сновала мимо рабочего стола, от окна к книжному шкафу и обратно, сложив руки на груди.
Всё свободное место в кабинете оказалось заставлено вазами со свежими цветами с представления, которые наполняли небольшую комнатку приторным сладковатым ароматом. От этого густого запаха у молодого человека слегка закружилась голова.
— Пришёл, мальчишка? — наконец обратила внимание Венера на испуганного Пашку у двери. Тон её был высокомерным, колючим. И это подстегнуло провинившегося студента излиться в потоке извинений прежде, чем начальница продолжила:
— Венера Осиповна, пожалуйста, простите меня. Я тут недолго работаю, видел вас впервые. Не узнал в темноте, не разглядел лица… Такого больше не повторится, обещаю!..
Женщина перестала расхаживать, остановилась и воззрилась на собеседника, вздёрнув тонкую чёрную бровь.
— Я тебя не для того позвала, чтобы отчитывать. Думаю, если не дурак, то выводы ты и сам уже сделал.
— А для чего тогда вы меня звали? — опешил Паша, сглотнув.
Липким клейстером молчание заполнило весь кабинет. Венера не торопилась с ответом. Не сводя с подчинённого пристального взгляда, эта эффектная женщина элегантно присела на край стола.
— Скажи, ты любишь театр?
— Мм, — замялся Пашка, подбирая формулировку получше, — думаю, что с недавних пор — да.
— Думаешь? А вот я точно знаю, что люблю. Театр — это вся моя жизнь. Я не мыслю своего существования без него. И в стремлении воплотить на сцене все те замыслы, что рождаются в моей голове, добиться высокой оценки публики и критиков, я готова трудиться без устали, идти на любые жертвы. Кажется ли тебе такой подход правильным? Разделяешь ли ты моё мнение?
— Наверное. Если это важно для вас. Простите, Венера Осиповна, но при чём тут я? Вы так и не сказали толком, зачем меня позвали.
Она лукаво сверкнула глазами, а потом произнесла, растягивая звуки:
— В антракте я хорошенько разглядела твоё лицо. Ты довольно смазлив, надо признать. — Голос её изменился, стал более снисходительным. — Ладный профиль, есть стать….
Паша не представлял, что на это ответить.
— Ты бы неплохо смотрелся на сцене, мальчишка.
Эта небрежно брошенная фраза просто сбила Пашку с ног, сразила наповал пушечным выстрелом.
— Ну что ты хлопаешь глазами? — усмехнулась начальница, поправляя чёрное платье, отороченное кружевами. — Я уже много лет руковожу театром, у меня богатый опыт. Я сразу вижу, кого стоит брать в труппу, а кого нет. Кто будет выгоднее смотреться на сцене.
— Но ведь я не актёр совсем… Никогда даже не пробовал. Я вообще на переводчика учусь….
— Я открою перед тобой двери в мир драматургии, поделюсь всеми секретами актёрского мастерства. Если театр для тебя — не пустой звук, и ты готов положить себя на алтарь величайшего из искусств ради воплощения режиссёрского замысла, моего замысла, то нам по пути.
— Не уверен, что нужен вам, — повторил Паша. — Это ведь надо тонны текста наизусть знать. А помимо этого, ещё и играть — жесты там, мимика, слёзы из глаз выдавливать….
— Это всё второстепенно. — Хозяйка хлестнула его холодом брошенной фразы.
— Это явно не моё, — покачал головой Паша.
— А ты подумай ещё раз, мальчишка. С твоим личиком ты станешь бриллиантом. Я ограню тебя, подберу нужную оправу. Будешь сиять под софитами. Неужели тебе этого никогда не хотелось? Приобщиться к вечному искусству? Стать его неотъемлемой частью?
Паша промолчал, чтобы не злить Венеру категоричным отказом.
— Давай поступим так. Я дам тебе время на раздумья. Вижу, что ты сейчас не в силах мыслить ясно. Но не тяни с ответом слишком долго. Иначе я приму решение за тебя.
Этой фразой она поставила жирную точку в их разговоре и непреклонно указала Паше на дверь. В коридор он вышел растерянный, ничего толком не понимающий и с чувством подступающей к горлу тошноты от запаха цветов, пропитавшего одежду насквозь.
Внизу уже всё убрали. Посетители покинули театр, гардероб опустел, а коллеги Пашки ушли переодеваться в отведённую им каморку. Только Женя, поглядывая на часы, дожидалась последнего сотрудника, устроившись на мягком пуфе.
— Ну наконец! — воскликнула она, заслышав шаги издалека. — Чего так долго, Заболоцкий? Рацию мне сдавай, а то я домой хочу.
— Я думал, Венера Осиповна меня отчитывать будет... — поделился собственными переживаниями Паша, протягиваю рацию. — А она предложила играть у неё в театре.
Брови менеджера взлетели на лоб.
— Правда?
— Угу.
— Это твой счастливый шанс на самом деле. Знаешь, полгода назад с нами тут работала девочка, Дианой звали. Так Венера Осиповна её тоже под своё крыло взяла.
— И как?
— Блистает теперь. Вон роль Нины Заречной в «Чайке» играет. Ну да ты сегодня её видел на сцене.
Паша вспомнил белокурую красавицу в белом платье, которая будто не ходила, а плавала по сцене с томным видом.
— Жалко только, что зазналась девочка, — неохотно призналась Женя. — Сразу, как взяли в труппу, перестала с нами всеми общаться. Как отрезало.
— А до этого?
— До этого была улыбчивой, дружелюбной, а потом вдруг стала надменной ледышкой. Я теперь её если случайно встречаю где-то в театре, то даже не здороваюсь… Да и она со мной….
Через мгновение, будто устыдившись несвойственной ей печали, менеджер передёрнула плечами и приняла обычный невозмутимый вид. Забрав рацию, она отпустила подчинённого домой, а сама растворилась в темноте неосвещённых коридоров.
На следующий вечер в театре опять давали «Чайку». Паше впервые стало казаться, что он не может смотреть на неё без тошноты. Это ощущение усиливалось ещё и из-за того, что его вновь поставили в партер, где распространялся сладковато-гниющий отвратительный запах неизвестного происхождения. Один из вентиляторов у края рампы вышел из строя, и эта вонь явственно тянула с театральных подмостков.
Паша её чувствовал, менеджер её чувствовала, зрители её чувствовали, недовольно обмахиваясь программками. Два ряда в партере пришлось рассадить в незанятые ложи бенуара в антракте.
Но больше запаха Пашу волновал пристальный взгляд Венеры, занявшей место в пустующем третьем ряду партера и наблюдавшей вовсе не за тем, что творилось на сцене, а за одиноким капельдинером, покорно стоявшим у стенки. Пашку очень нервировало внимание начальства — дышать и шевелиться он старался пореже.
Обдумывал ли он всерьёз её предложение о вступлении в труппу? Едва ли. Желание стать актёром никогда его не посещало, иначе он учился бы в ГИТИСе, а не на переводческом. Просто Паша надеялся, что через пару дней хозяйка театра забудет о его существовании, как было до этого, и всё вновь станет на свои места. Но, судя по взгляду, Венера не планировала ничего забывать. Кажется, мысленно она уже видела своего избранника на сцене.
После спектакля, когда зрители покинули здание театра, а гардероб опустел, Женя, взглянув на часы, строго приказала:
— Так. Даша с Максимом идут запирать двери бельэтажа и лож. Настя пересчитывает бинокли. Паша, ты закрываешь кресла чехлами.
Пашка поморщился от такого назначения. Работа не особенно трудная, но вот запах….
— Там в зале какие-то проблемы с вентиляцией, да? — обратил он на себя внимание менеджера. — Просто эта вонь, которая сегодня стояла весь вечер, жуткая была.
— Там всегда так. Иногда сильнее, иногда слабее, — пожав плечами и не дав никакого вразумительного ответа, Женя отправила Пашу в партер с ключом.
Он забрал из подсобки груду струящегося атласа, длинные полотна ткани, которыми следовало накрыть кресла от пыли. В тишине и полумраке безлюдного зала, он медленно шагал по рядам, укутывая сиденья. Ткань с шуршанием скользила по спинкам, растекалась блестящими волнами. Но чем ближе Паша подступал к сцене, тем отчётливее он различал какие-то посторонние звуки за плотным театральным занавесом.
Продолжение истории: Театр бездушных (Часть 2/2)
